Четверг, 30 декабря Женщина есть подобие Божие для всех существ, ибо им она предстоит. Но в сравнении с мужчиною не может быть она названа подобием Божиим, ибо не властвует и не господствует над ним, но ему повинуется. Блаженный Августин Холмс исчез, Майлз пристроен, и жизнь сразу несколько упростилась. В шесть ходов я довела оставленную Холмсом шахматную партию до мата, налила себе из хрустального графина превосходного на вид — и оказавшегося таким же по вкусу и аромату — хереса, подошла к книжным полкам. Я добралась уже до двадцать третьей страницы напечатанной в конце XVII века книги по истории венецианских дожей, когда в библиотеку вернулась Вероника. — Извини, Мэри, я задержалась. Где Майлз? Я подняла взгляд от книги. — Ронни, Майлз отправился лечиться. — Что? Я кратко описала ей происшедшее. — Так легко и просто? — удивилась она. — Это ведь только начало. Из глаз Вероники хлынули слезы, она обняла меня и убежала. Я вернулась к дожам и дошла до девяносто второй страницы (витиеватый староитальянский то и дело озадачивал сложными конструкциями), когда двои*, библиотеки снова отворилась и вошла Вероника, спокойная и почти счастливая, с румянцем на щеках. Не следует ли ее несколько отрезвить? Нет, зачем же. Пусть порадуется, И я молча влезла в поданное Маршалом пальто. — Не надо бы мне так радоваться, — заметила Ронни на улице. — Айрис не воскресишь, надежда на исцеление Майлза ничтожна, но все же… Я чувствую безмерную благодарность Господу за то, что он послал мне встречу с тобой в то утро. Пройдемся или возьмем такси до ресторана? — Давай прогуляемся и посмотрим, что встретится по пути. По пути встретилась стойка сицилианца с разными сортами кэрри, ароматными булочками и сладким пряным кофе. Пища экзотическая, но, как обнаружилось, вполне съедобная. На нас накатило ощущение близости, родства душ, и, несмотря на холод и на то, что служба в Храме уже началась, мы шествовали не торопясь, рука об руку, скатившись в неизведанные глубины будущего. — …Видишь себя типичной оксфордской старой девой или мамашей с дюжиной маленьких кошмариков вокруг юбки? — допытывалась Вероника. — Нет, последнего варианта как-то не могу себе представить, — рассмеялась я. — Я тебя могу вообразить чуть ли не в любой ситуации, — решительно заявила Ронни. — Благодарю покорно, — поклонилась я ей с усмешкой. — Ты, конечно, понимаешь, что я хочу сказать. Для таких, как ты и я, традиционные варианты вряд ли возможны, уж к счастью, там, или к несчастью… А что ты скажешь о своем мистере Холмсе? Он тебе очень подходит. — «Моему мистеру Холмсу» почти шестьдесят. Поздновато менять холостяцкие привычки, — ответила я с легкой улыбкой сожаления. — Ты, конечно, права… А жаль. Он совершенно неотразим. И до жути своеобразен. — Ты находишь Холмса привлекательным? — До чертиков. В нем есть то, что называют сексапильностью. — В чем-то я с тобой согласна. Хотя я бы не стала говорить о сексапильности. Чем именно он тебя привлекает? — О, нет, не подумай, что я… Но от него что-то такое исходит… И усиливается его неприступностью. — Несколько шагов мы прошли молча, я ждала, что Ронни скажет еще. — Когда мне было пятнадцать, — продолжила она наконец, — кому-то в школе пришла в голову идея отправить нас в Италию. Как раз перед войной. У одной из моих одноклассниц под Флоренцией жил дядя. В громадной древней вилле. Мы арендовали шарабан для ежедневных экскурсий. Конечно же, это чудо транспортной техники постоянно ломалось… Иной раз кучер не успевал к утру протрезветь, а то и мы бунтовали… В общем, во Флоренции мы провели два дня, а все остальное время в небольшом городишке в трех милях от виллы. Был в этом захолустье один деревенский священник… Вообще-то их там много было, но этот… Уж не знаю, южное солнце подействовало, наша физиология или какая-то магическая дьявольщина, но мы все втрескались в этого патера по уши. Бедняга, я ему сочувствую. Десять английских мисс вдруг навалились на него, надоедают, таскают ему фрукты и сласти. Выглядел он весьма эффектно: сухощавый, аскетичный, в черной сутане… Но главное — аура недосягаемости. Она-то и сводила нас с ума. В глазах его, в линии рта читалась бешеная страстность, но она сдерживалась стальной волей, направлялась в русло служения Богу. А нас подмывало сломать эту преграду и узнать, что там, внутри. — Она как-то виновато усмехнулась. — Так мы это себе представляли, во всяком случае. Священник, должно быть, нас панически боялся. Конечно же, у него была куча своих мелких смешных привычек, какие и у Холмса найдутся, вне всякого сомнения. Могучий и бессильный, духовный и погрязший в материальных мелочах… Такая вот смертельная комбинация. А ведь здесь и сейчас, в доброй старой Англии, — продолжала Ронни, не замечая, какое действие произвели на меня ее слона, — есть множество не связанных никакими обязательствами привлекательных старичков, которые вовсе не думают о женитьбе, но которых вполне можно склонить к этому рискованному шагу. С учетом послевоенного переизбытка женщин… — Ронни, Ронни, что ты несешь, ты только себя послушай! Что сказала бы Марджери? — Ты права, не спорю. Но одиночество… это ужасно. Старая дева! Звучит-то как… Знаешь, а некоторые женщины… — Она замолкла, а я улыбнулась. — Что — некоторые женщины? — Они утверждают, что истинная любовь — сапфийская. — Гм… Марджери — лесбиянка? — Нет-нет, я уверена, что нет. — Откуда ты знаешь? Она замужем? — Нет. Но, кажется, была. Говорят, что ее муж погиб при Сомме. — Кто? — Кто мне это сказал? Сейчас вспомню. Кто-то из наших. Из тех, кто с ней познакомился еще до войны. Айви? Нет. Вспомнила! Делия Лэрд. Она с Марджери с первых дней была, когда они еще снимали залы для проповедей в сельских управах. Да, кстати, Айви видела Марджери с потрясающим мужчиной год или два назад во Франции. Нет, Марджери не лесбиянка. — Делия Лэрд… Я ее не встречала? Она что, покинула Храм? — Делия умерла. В августе. Утонула в ванне. Я замерла. — Господи, ужас какой! — Самоубийство. То есть в полицейских протоколах указан несчастный случай, но мы-то знаем, что она покончила с собой. Таблетки и джин нашли тут же, в ванной… Что это еще может быть, как не самоубийство? — Но какова причина? — Марджери. Делия как раз склонялась к лесбийской любви. Она полностью посвятила себя Марджери. О мертвых плохо не говорят, но глуповата она была, от этого никуда не денешься. Когда Храм набрал обороты, Марджери откололась от нее. Нужны были люди для управления крупной организацией, а не просто чтобы арендовать помещения и сумки подносить. Да и времени у нее больше не было, чтобы нянчиться с Делией. Вот бедняжка и лишила себя жизни. — Марджери знает, что это самоубийство? — Нет, не знает. Для нее это и так был удар. — Печальная история. — Конечно. Ведь Делия могла бы стать для кого-то верной женой. — Даже для женщины? — Даже для женщины. — А Марджери как к этому относится? — А у нас есть несколько женских пар. Марджери об этом знает, но не возражает. Она считает, что люди сами делают выбор, что любовь — главное. Мы прошли несколько шагов, и я высказала свое мнение: — Мелкие дрязги, мышиная возня. Ронни засмеялась. — Я бы, пожалуй, согласилась с тобой. А ты девственница, Мэри? Извини, пожалуйста. — Она снова захихикала. — Да. Вероника смерила меня острым взглядом. — Но достаточно опытная. — Пожалуй. А ты? — Я — нет. Не девственница. Мы ведь обручены, в конце концов. — Да, конечно. Я тебя ни в коем случае не осуждаю. — И знаешь, я не жалею. По правде, мне Майлза не хватает. Даже такого, накачанного героином. На Господа уповаю…