– Меня бесит, – сказала она после паузы, – что осталось так мало времени увидеть и ощутить мир, прежде чем его поглотят холод и тьма. Она была Зеленая: родилась во время второго из быстрых сезонов короткого года; Зеленая из народа Тайного замысла, первое за восемьдесят лет дитя пуэбло Древнего красного хребта. И последнее. Восьми лет от роду. – Ты не умрешь, – сказал мужчина, и его кожа, транслируя утешение и отеческую заботу, покрылась завитками, похожими на циклоны великого Уризена, простирающиеся по ту сторону летящих туч вихребури. – Ты не можешь умереть. Никто не умрет. – Знаю. Никто не умрет, мы все изменимся или заснем вместе с планетой. Но… – Неужели так страшно отказаться от этого тела? Она коснулась лбом коленей, покачала головой. – Не хочу его терять. Я только начала понимать это тело, этот мир, и теперь у меня все отнимут, и силы, которые принадлежат мне по праву рождения, окажутся бесполезными. – Существуют стихии, неподвластные даже нанотехнологии, – сказал мужчина. – Она делает нас хозяевами материи, но над фундаментальными параметрами – гравитацией, пространством, временем – не имеет власти. – Почему? – спросила женщина. Мужчине, который измерял время старыми, более длинными годами, вопрос прозвучал так, словно ей было восемь лет по земным меркам. – Когда-нибудь узнаем, – сказал он, понимая, что это не ответ. Женщина была того же мнения. – Пока Орк будет пребывать в двухстах миллионах лет от ближайшего солнца, а его атмосфера превратится в лед, покрывающий горы и долины… – проговорила она. «Горе, – прибавила ее кожа. – Ярость. Утрата». Двухтысячелетний Отец коснулся маленьких вздернутых грудей молодой женщины. – Мы знали, что орбита Уризена нестабильна, но никто не смог просчитать его взаимодействие с Ульро. Ирония судьбы: мир, названный в честь огненного демона Блейка[232], погрузится во тьму и лед, а Уризен и его уцелевшие спутники будут полыхать в двух миллионах километров от Лоса. – Сол, тебе не нужно извиняться передо мной за ошибки, которые ты совершил две тысячи лет назад, – сказала женщина, которую звали Ленья. – Но мне нужно извиниться перед всем миром, – сказал Сол Гурски. Кожа Леньи теперь говорила о надежде, к которой примешивалась необратимость. Ее соски были напряжены. Сол снова наклонился к ним, когда ветер апокалипсиса царапнул когтями по тектопластиковой шкуре. Утром они продолжили путешествие к воспоминаниям Сола. Вихребуря иссякла в горах Утуны. Обрывки призрачной сети сказали Солу и Ленье, что погода летная. Они выпили молока из встроенного в раковину древа жизни и снова занялись сексом на пыльной земле, пока элементали перенастраивали ночную капсулу в летательный аппарат общего назначения. Остаток утра они летели над равниной, где стада травоядных и высокие, угловатые, хищные силуэты народа Техобслуживания тянулись, будто рябь на поверхности воды, к посаженному в пупке мира Небесному древу. И травоядные, и их пастыри когда-то были людьми. В полдень путешественники повстречали летуна из народа Щедрого неба, парящего на шелковых крыльях вдоль термальных потоков, поднимающихся от подножия Больших хризолитовых гор. Сол обратился к нему через вместеречь, и они сели на поляне в лесах горькокорника, которые покрывали большую часть кантона Корифея. Кодекс Щедрого неба в обычной ситуации вынудил бы летуна презирать тех, кто прикован к земле и загрязняет воздух машинами, но в столь трудные времена былые правила рушились. «Куда направляетесь?» – вместеспросил Сол. В голове шумело от помех. Длинный хвост вихребури создавал электромагнитные возмущения. «К Небесному древу, разумеется, – сказал крылатый. Он выглядел жутко: воздушный змей из полупрозрачной кожи, туго натянутой поверх тонких костей и сухожилий. Его грудная клетка походила на корабельный нос, а мышцы подергивались и перестраивались, пока он переминался с ноги на ногу, чувствуя себя неуютно на земле. От нановинтов, растущих из кожной паутины на запястьях и лодыжках, веяло ветерком. У его пота был странный запах. – А сами куда путь держите?» «В конце концов, тоже к Небесному древу, – сказал Сол. – Но сперва я должен восстановить свою память». «А, ты Отец, – сказал человек из народа Щедрого неба. – Чей?» «Тайный замысел, – сказал Сол. – Я отец этой женщины и ее племени». «Ты Соломон Гурски, – вместеответил летун. – А моя прародительница – Нико Самитрейдес. Я хорошо ее помню, хотя и не видел много лет. Она храбро сражалась в битве при „Святой Джуди“. Я третий в ее роду. Восемнадцать столетий живу в этом мире». «Если можно, я задам вопрос. – Голос Леньи ворвался в диалог стариков. Используя почтительное обращение, как положено в разговоре младшего с умудренным опытом старшим, она спросила: – Когда придет время, как вы изменитесь?» «Это просто, – ответил мужчина из народа Щедрого неба. – Я подвергнусь реконфигурации для жизни на Уризене. Для меня не имеет значения, подобен ли я человеку или реактивной аэроманте, главное – я буду летать, и как летать! Облачные каньоны глубиной в сотни километров; ветры со скоростью пять тысяч километров в час; термические потоки масштабом с континенты; безумные бури, охватывающие гигантскую планету целиком! И никакой земли, никакой основы; мы будем летать вечно, свободные от тирании гравитации. Какие мы сочиним песенные циклы, какие Эдды обогнут планету на реактивных струях Уризена!» От восторга летун зажмурился, а потом резко открыл глаза. Его ноздри расширились, когда он втянул воздух, чувствуя в атмосфере перемену, неощутимую для остальных. «Надвигается новая буря, сильнее предыдущей. Советую вам укрыться в скале, ибо на этот раз стихия вырвет деревья с корнем». Он расправил крылья. Мембраны покрылись рябью. Прыжок – и ветер подхватил летуна, в одно мгновение унес в термальный поток. Сол и Ленья смотрели, как он скользил по верхушкам поднимающихся воздушных потоков, пока не затерялся в глубоком синем небе. Захотев размять ноги и поболтать, они пошли дальше пешком, следуя по пути миграции племени Ночных бабочек через леса тиеве в кантонах Южный Корифей и Эмбервайлд. Ближе к вечеру, когда хвоя тиеве всколыхнулась от усиливающегося ветра и деревья начали перешептываться, путники вышли на полянку, посреди которой на табурете сидел человек из рода Ясеня. Он был длинным и скрученным; судя по коже, сильно отощал без хозяина. Ленья протянула руку, и хотя у Ясеневого человека организм был настроен скорее на представителей народа Погубленных переговоров, а не народа Тайного замысла, он благодарно принял ее тепло, морфическую энергию и несколько капель крови. – Где твой хозяин? – спросила Ленья. Это существо, будучи паразитом, говорило на языках большинства народов. Хозяев, как и возлюбленных, лучше соблазнять словами. – Ушел со стадами, – ответил Ясеневый человек. – К Небесному древу. Все кончено. – И что ты будешь делать, когда Орк отправится в изгнание? – Царапины на предплечье Леньи, где паразит выпил ее крови, уже заживали. – Не могу жить один, – сказал Ясеневый человек. – Попрошу землю разверзнуться, проглотить меня и убить. Буду спать в земле, пока тепло нового солнца не пробудит меня к жизни. – Но это займет двести миллионов лет… – удивилась Ленья. Ясеневый человек посмотрел на нее красноречивым взглядом: один год, миллион лет, сто миллионов лет – ничто по сравнению со смертью. Понимая, что паразит счел ее новорожденной дурочкой, Ленья невольно оглянулась, когда они с Солом уходили через заросли тиеве. Ясеневый человек прижался к земле животом, гениталиями, как будто к хозяину. Вокруг него спиралью завивалась пыль. Он медленно погружался в почву. Той ночью в капсуле для ночлега Сол и Ленья не занимались любовью впервые с тех пор, как Соломон Путешественник пришел в пуэбло Старого красного хребта и завладел взглядом и сердцем смуглой девушки, танцующей на арене. Произошло сильнейшее землетрясение: Орк дернулся на орбите, и даже оболочка из тектоалмаза показалась недостаточной защитой от сил, которые могли выбросить планету в межзвездное пространство. Они обнимали друг друга, не говоря ни слова, пока земля не успокоилась и волна жара не прошла по панцирю: это горели леса тиеве в кантоне Эмбервайлд. На следующее утро они превратили капсулу в пеплоход и ехали через опаленный лес, пока в полдень не добрались до Внутреннего моря. Тектоническая травма вызвала приливные волны, затопившие скалистый островок, на котором Сол оставил свои воспоминания, но системы самовосстановления использовали остатки накопленной энергии, чтобы привести поврежденную архитектуру в порядок. Сол настаивал, что к воспоминаниям надо вернуться морским путем, и они приказали пеплоходу стать яликом. Пока текторы перетаскивали молекулы, человек из народа Синей маны выбрался из мощного прибоя на красную гальку. Он был огромным, длинным и гладким; его короткий мех покрывали красивые узоры. Он лежал, тяжело дыша от усилий, потребовавшихся для перемещения из привычной стихии в чужую. Ленья обратилась к нему фамильярно – Тайный замысел и амфибии из Синей маны были одним народом тысячу лет назад – и задала тот же вопрос, что и всем, с кем они столкнулись в пути. – Я уже перенастраиваю подкожный жировой слой, чтобы превратиться в аэростат и попасть к Небесному древу, – сказал человек-амфибия. – Если климатические сдвиги не помешают. – Разве в море плохо? – спросил Сол Гурски. – Моря меняются первыми, – прозвучало в ответ. – Плохо. Да, очень плохо. Мне невыносима мысль о том, что Мать-Океан промерзнет до самых глубин. – Значит, отправляешься на Уризен? – спросила Ленья, наверняка думая о том, что плавание и полет очень похожи друг на друга. – Ох, милая, нет. – Кожа человека-амфибии транслировала озадаченное удивление. – С какой стати я должен удостоиться иной участи, нежели Мать-Океан? Нас обоих ждет холод. – Кометный флот, – понял Сол Гурски. – Если и существует какое-то наследие земного корабля, так это знание о том, что во вселенной для нас уготовано много обителей. Хочу посетить те другие обитаемые системы, про которые нам рассказал корабль, и испытать другие способы быть человеком. Сто орочьих лет прошло с тех пор, как второй кометный корабль с Земли вошел в систему Лоса для дозаправки в кольцах Уризена. Новости, которые он принес – о родной системе, преображенной нанотехнологиями мертвецов, набирающих силу, и о других звездах, куда добрались новые, более быстрые и мощные соратники «Святой Джуди», – положили конец девятнадцати столетиям одиночества и привели первую, потерянную колонию на Орке в визионерское сообщество Мертвых Звездоплавателей. «И все это случилось задолго до твоего появления», – подумал Сол, глядя на складку в паху Леньи, которая присела на корточки на гальку, чтобы поговорить с человеком из народа Голубой маны. «Появление». За этим словом маячило другое, более глубокое и древнее, устаревшее во вселенной мертвых. «Рождение». Никто никогда не рождался на Орке. Не знал детства или взросления. Не старел, не умирал. Они появлялись. Выходили из инкубатора полностью сформированными, как боги. Сол знал слово «ребенок», но с ужасом осознал, что перестал понимать его смысл. Пустота, вакуум. Как много вещей развоплотились в мире, который он сам придумал! По морю, по воздуху. Обмен стихиями. Ялик Сола Гурски оказался готов одновременно с тем, как текторы человека-амфибии превратили его подкожный жировой слой в машину для полета. Сол следил, как он кружится в воздухе, удаляясь на юг, пока лодка несла их с Леньей по зыбучей поверхности моря к острову памяти. Мы живем вечно, трансформируем себя, миры, солнечные системы, путешествуем через межзвездное пространство, бросаем вызов времени и отрицаем смерть, но единственное, что мы не можем воссоздать – это память; такие мысли одолевали Сола в пути. Морские птицы слетались к ялику, надеясь утолить голод. Чего только не отбросишь на ходу. Мы не в силах восстановить воспоминания, поэтому их храним, и в какой-то момент жизнь становится такой насыщенной, что память перехлестывает за край, испаряется. Пятьсот отцов многое пережили, и им пришлось не раз избавляться от воспоминаний. Остров Сола представлял собой наклонную каменную плиту, выступающую из экваториального моря, горстку гектаров тверди. Кипарисы и кривые репро-оливы скрывали маленький дорический храм в высшей точке. Славные текторы системы техобслуживания надежно защитили его от штормов. Классическая тематика теперь смущала Сола, но Ленья была очарована. Она танцевала под сенью олив, под портиками и среди колонн. Сол снова увидел ее такой, как в ту первую ночь на танцах в честь окончания Малого года в Древнем красном хребте. Старая похоть. Новая боль. В залитом солнцем центральном зале Ленья прикоснулась к рельефам из прошлой жизни Соломона Гурски. Они не поделились с ней воспоминаниями, но кое-что сообщили менее изощренным способом. – Эта женщина… – Ленья остановилась перед высеченным из светлого камня барельефом: Соломон Гурски и высокая незнакомка с лицом аскета и коротко остриженными волосами стояли, взявшись за руки, перед высокой и жуткой башней. – Я любил ее. Она погибла в битве при комете «Святая Джуди». Настоящей смертью. * * * Утрата. – Значит, все дело в том, что я напоминаю тебе о ней? Он прикоснулся к барельефу. Воспоминание – яркое и острое, как приступ боли – пронеслось по нервам как электрический разряд; мнемотекторы загрузились в ауру. «Элена!» Выход на орбиту; долгий путь закончился, объект, ранее известный как комета «Святая Джуди», превратился в паутину балок, перемычек и жилых капсул, летящих над матово-красными, пыльными просторами Орка. Паутина распростерлась, точно крона плодового дерева, усеянного созревшими фруктами, готовыми упасть и принести в мир семена жизни. Тектоформирование. Среди фруктов – души Пятисот отцов, основателей всех рас Орка. Среди них – Тайный замысел и Соломон Гурски, четырехрукий вакуумный аватар жизни и смерти; вот он вцепился в балку, не замечая позади шторма Уризена, и касается преобразующими верхними руками главной памяти материнского семени. Запомни ее. Запомни Элену. И однажды – рано или поздно – верни ее мне. Вложи в нее тягу к знакомому запаху, и пусть она придет ко мне, где бы ни была, с кем бы ни была. Он увидел себя бегущим по паутине, словно провинившийся паук, пока капсулы падали на Орк. Увидел себя в этом же самом месте, с лунами Уризена в сигизии, касающимся барельефа, чтобы отдать это самое знание, ныне возвращенное. Он знал: пока Ленья будет напоминать об Элене, можно притворяться, что все по-честному. Но правда убила иллюзию. Ленья была не просто напоминанием. Ленья была Эленой. Симулякром, пустышкой, фальшивкой. Ее жизнь, радость, горе, любовь – все обман. Сол даже не догадывался, что встретит ее перед концом света. Предполагалось, что у них будут тысячи лет. Мир дал им считанные дни. Он не мог смотреть на нее, переходя от барельефа к барельефу, заряжая ауру воспоминаниями. Он не мог прикоснуться к ней, пока они ждали на гальке, чтобы ялик превратился в махолет, который доставит их к Небесному древу. На вершине острова-каменной плиты Храм памяти распадался, как гниющий гриб. Сол не попытался заняться с ней сексом, как сделал бы раньше, когда махолет летел над разрушенными пейзажами Тэла и сожженными лесами Хризоберилла. Она ничего не понимала. Она вообразила, что каким-то образом причинила ему боль. Солу действительно стало больно из-за нее, но он сам был виноват. Он не мог сказать ей, почему внезапно отказал себе в ее тепле. Он знал, что должен, что так надо, но не мог. Он заставил свою кожу онеметь и подумал, что за пятьсот долгих лет научился трусости. С наступлением вечера они прибыли на плато Небесная равнина, где стояло Небесное древо, адамантовый черный луч, нацеленный Уризену в глаз. Куда ни кинь взгляд, равнина мерцала огоньками транспортных средств и палаточных лагерей. Тепловидение показало миллион вспышек: все народы Орка, кроме тех, кто решил уйти в землю, собрались у последнего рубежа. Сейсмические стабилизирующие текторы, вплетенные в границу Мохо[233], стойко предотвращали землетрясения, которые терзали все прочие земли, но толчки становились все сильнее, давая понять, что спокойствие продлится недолго. В конце концов Небесная равнина расколется, словно яйцо, а Небесное древо сломается и отскочит от планеты, как рассеченный нерв. Махолет Сола идентифицировали как принадлежащий одному из Пятисот отцов, и он, покинув круговерть летательных аппаратов, кораблей и крылатых людей у ствола Небесного древа, занял почетное место на подъемнике. Махолет догнал челнок на высоте пять километров, резко повернул к гладкой стене космического лифта, согласовал ускорение с аппаратом, который поднимался все быстрее; потом было падение, от которого даже у бессмертных перехватило дыхание, и рывок, с которым махолет схватился за стыковочный ниппель своими зацепами и впился, словно клещ. Последовал долгий путь в небеса. Когда они вышли из облачного слоя на большой высоте, Сол увидел над краем мира восходящий алмаз Ульро, белый и жесткий. Это пока что была маленькая светящаяся точка, а не диск, но бесплодный камень, жарящийся под тяжелым покрывалом из CO2, оказывал достаточно мощное влияние, чтобы вышвырнуть спутник с орбиты в межзвездное пространство. Посмотрев вверх сквозь прозрачный купол, Сол увидел, как Небесное древо раскинуло свои тонкие, усыпанные огнями ветви на сотни километров над поверхностью Уризена. Он нарушил молчание. – Ты уже знаешь, что будешь делать?