– Я знаю. Я искал тебя не для того, чтобы сделать своим врагом. Я не ненавижу тебя. Мы братья не только в родственном смысле. – Ты искал меня, потому что мог с моей помощью заполучить желаемое и оказаться там, где надо. – Я совру, если буду это отрицать. И все-таки я надеялся, что враг моего врага может стать моим союзником. – Двадцать семь лет, – проговорил Туссен. – Двадцать семь лет там, вдали от Земли… Ты должен убить его. Убить его будет милосердием. Надо избавить больное, печальное существо от страданий. – Квебек. Опять их прервали, опять предводитель взмахнул рукой. – Брат, брат, разве я тебе не говорил? Наша цель здесь не в том, чтобы убить его, а в том, чтобы изменить его. В любом случае, я не чувствую себя таким уж милосердным. В чем дело, Тешейра? – У трутней переполох, Квебек. Какая-то дешевая адвокатесса с улицы вызвала на себя шквальный огонь со стороны юридического отдела «Теслер-Танос», мясного и виртуального. Проги белые, проги черные; вирусов больше, чем в приемной доктора во время эпидемии оспы. – Оценка? – спросил Квебек. – За ней стоит Дом смерти с мощными прогами – братья выступили открыто и намерены сражаться до конца. Но только что был подписан контракт со взводом внештатников-asesino. Я не знаю, что она им предъявила, однако «Теслер-Танос» хочет спрятать концы в воду. Квебек поднял глаза, как будто за потолочными экранами узрел сердце владений отца. – Рассвет. Перигей. Все сходится. У нас не будет более подходящего момента. – Мой брат прав, – сказал Туссен. – Сейчас или никогда. Его ДНК открыла бронзовые двойные двери, отделяющие жилые уровни, и они поднялись по изогнутой лестнице из черного мрамора в апартаменты Адама Теслера. Желтый свет небесного знака лился сквозь стеклянные стены на пестреющий слюдой гранитный пол, когда они приблизились к маленькому темному силуэту за столом из полированного живодрева. Тщеславный павлин; изукрашенный драгоценными камнями тектозавр на насесте; сеть теней, отбрасываемых оконными панелями: как будто не прошло шесть лет с тех пор, как Туссен в последний раз стоял посреди этой комнаты. Ощущал ли Квебек то же самое, стерла ли незыблемость отцовского святилища десятилетия и миллиарды километров? Сыновья терпят неудачу, бегут, умирают, но стекло, гранит и живодрево вечны. Адам Теслер немного неуклюже поднялся и поклонился гостям. – Доброе утро. – Он взял маленький чугунный чайник с подноса на столе. Там было пять чашек. Туссен увидел, что весь стол в форме подковы покрыт плоскими экранами. Перевернутые изображения: земля, море, небо: огонь. – Я ждал вас. Кто-нибудь хочет чаю? Очень освежающий, очень стимулирующий напиток после долгой и утомительной ночи. Нет? Пожалуйста, извините – я буду пить. Чайник двухвековой давности, японский. Отлит в песок, изготовлен вручную одним из последних живых сокровищ. Мне нравится идея, что человек может быть такой же частью национального наследия, как произведение искусства или архитектуры. Туссен сравнил последнее воспоминание с реальным образом. Отец выглядел так же до последнего волоска, морщинки и детали облика. – Итак. В конце концов ты вернулся. – Адам Теслер посмотрел на Шипли в теле Порфирио. – И ты, мой верный Брут. – Он с нами – не так ли, Шипли? – спросил Квебек. – Вам не понять, – сказала Шипли. – Я понимаю больше, чем вы себе представляете, – сказал Адам Теслер. С чашкой в руке он подошел к восточному окну. Утренний свет медленно стекал по шпилям, сотни окон ослепительно блистали. Город внизу все еще окутывала тьма. – Мы не думали, что их будет так много; мы не имели ни малейшего представления о масштабах работ там, на астероидах. Вы заслуживаете победы. Вы доказали свою доблесть в самых суровых экологических нишах. Вы действительно то новое человечество, за которое себя выдаете. А ты все-таки мой законный наследник. – Адам Теслер наклонил край фарфоровой чашки в сторону Туссена. – Ты в курсе? Он представился? – Я знаю все, – сказал Туссен. – Сомневаюсь. Хуэнь/Тешейра перешел на другую сторону президентского стола и призвал на экраны зернистые, передержанные снимки со спутников. Война в космосе. Ленты разорванной изоляционной фольги и кабели, колышущиеся на солнечном ветру сквозь сверкающую туманность из капелек расплавленной стали. Погибшие в вакууме, летящие в одиночестве по унылым похоронным орбитам. Жилые сферы, похожие на глазные яблоки, наполовину превратившиеся в пузырящийся шлак после ударов текторным оружием. Длинный остов «хлопушки», аккуратно разломанный надвое; половинки кувыркались прочь друг от друга. – Все не так страшно, как кажется. Все намного лучше. – Хуэнь/Тешейра интерпретировал картинки. – Огневой рубеж поглотил большую часть атаки, по основной части флота попаданий нет. Первая волна приманок, дронов и боеголовок уничтожена на восемьдесят шесть процентов. Основные потери флота на данный момент: отладили «Сьюзи Кью», но «Хайле Селассие» и «Майкл Коллинз» мертвы, а «Малкольм Икс» искалечен и неуправляем. Я получаю разрозненные сведения. Жертв может быть больше. Орбитальное командование переходит на автоматическую оборону, прикрывая отступление. Основной флот находится в трехстах двадцати секундах от заслона пикетчиков. «Маркус Гарви» – он все еще с нами! – передает следующее: «Серьезного сопротивления не предвидится. Вторая волна: юниты третьего класса и ниже атакуют автоматизированные системы. Процедура стыковки запущена, сближение всего флота с производственным комплексом через четыре тысячи восемьсот секунд». – Почему ты не радуешься? – спросил Адам Теслер, размышляя о восходе Дня мертвых. – Ты одержал великую победу. – Почему ты не сдаешься? – парировал Квебек. – Обратись к нашему флоту. Проиграй с достоинством. – Это что еще за спектакль – «Отпусти мой народ»? Ты слишком хорошо меня знаешь для такого, Квебек. Туссен… Он помнит, мать его за ногу, помнит. Имя. Это всегда был удар прямо в сердце. – Твоя адвокатесса-золотоискательница из Города утопленников оказалась куда лучше, чем я предполагал. Она пытается заключить сделку по защите своей клиентки, моей бывшей сотрудницы. Похоже, эпизод с промышленным шпионажем, о котором, как я думал, все забыли, принес плоды благодаря моему собственному Дому смерти, обернувшемуся против меня. Просто невероятно, однако мои экспертные системы советуют сделать именно то, о чем вы просите – сдаться, признать узурпаторов, отпустить народ. Но я не собираюсь этого делать. Я сражусь с твоей подругой, Туссен, одержу победу и прикончу ее. Все вздрогнули от звона осколков: Адам Теслер раздавил свою фарфоровую чашку. – Дурак, – сказала Шипли с неприкрытым отвращением. – Эгоистичный дурак. – Нет, – сказал Туссен. – Мой отец не дурак. Одинокий, напуганный, боящийся остаться в одиночестве, но только не дурак. Если тебе нравится, когда тебя называют Богом, тогда я буду называть тебя Богом; ты сильнее всех прочих людей приблизился к божественности с точки зрения жизни, смерти и творения. Ты создал свой святой народ, свой Новый Иерусалим воскрешенных, но ты боишься, что, подобно Адаму и Еве в Райском саду, они отвернутся от тебя. Ты не веришь, что они способны тебя любить, поэтому заставляешь их тебе поклоняться. Ты более ревнивый Бог, чем когда-либо был Яхве Саваоф, но даже ты не можешь сделать так, чтобы дети остались детьми навсегда. – Такие красивые и поверхностные ответы. – Голос отца Туссена дрогнул от ярости. За двадцать один год под этими крышами он не испустил ни единого фотона ярости. До этого момента. – Не надо на мне отрабатывать доморощенную психологию твоих «гун хо»[193] – águila. Если ты должен сделать меня своим врагом, сначала пойми меня, а потом стань моим врагом или моим союзником. Ты думаешь, что я угнетатель мертвых. Это не так. Ирония судьбы в том, что нет более ревностного сторонника свободы мертвых, чем я. Истинной свободы. Ценной свободы. Не дешевой свободы, произрастающей из политических лозунгов, национализма или культурной идентичности, а личной, индивидуальной свободы, которую высоко ценят, потому что она дорого досталась. Он полностью повернулся к окну: черная дыра в форме человека в пыльных лучах солнечного света. – Там находится то, что мы с гордостью называем самым свободным обществом в истории. Двадцать два миллиона человек живут в этих трех долинах, и как они празднуют свою свободу? Ходят по магазинам. Занимаются серфингом. Трахаются. Ловят кайф, торчат и улетают на седьмое небо, неделями пропадают в виртуальности. Слишком много пьют. Толстеют. Плохо водят свои авто. Издеваются над собственными детьми. Влезают в долги. Я бы не стал их останавливать: это их выбор, их право. Большинство из этих двадцати двух миллионов никогда не задумываются о тех свободах, которые у них есть. Они принимают их как должное. Забывают о них. Становятся рабами рутины, привычки, чувственности, сексуальности, материализма – чего угодно. Истинная свобода ужасает. Ты по-настоящему свободен, только когда нет никаких ограничений: во времени, пространстве, энергии. Мертвые – единственные по-настоящему свободные люди. Я аплодирую Свободным мертвецам, потому что они используют свою свободу, чтобы раздвинуть границы пространства и времени. Они живут как свободные существа; они заслужили и постоянно ценят свою свободу. Большинство прикованных к земле мертвецов неотличимы от своих мясных собратьев. – Потому что их лишили свободы с помощью системы contratada, – сказала Шипли. – Потому что я вынуждаю их бороться за свободу. – Адам Теслер повернулся к мертвой женщине в теле своего teniente. – Свобода – то, ради чего нужно пахать, и когда ты ее получишь, ты скажешь: «Я дорого за нее заплатил, она мне кое-чего стоила. Я сам решу, подсесть ли на колеса, нырнуть ли в мыльные оперы и виртуальность, потеряв счет времени, или колонизировать Альфу Центавра – так или иначе, выбор за мной. Я купил право на него». Contratada – это и есть свобода. Прецедент Барантеса – свобода, а Дом смерти, погрязнув в интригах и возжелав власти, меняет ее на абстракцию под названием «права». О правах говорят лишь в том случае, если без них люди каким-то образом умаляются, утрачивают часть своей человечности. Вы не можете умереть, вы способны выжить в вакууме, питаясь солнечным светом, вы можете менять форму, облик, воровать чужие тела; что такого вам дадут «права», чем вы уже не обладаете? – Чарующе лицемерный довод: без чистилища нельзя по достоинству оценить рай, – сказал Квебек. – Отпустишь ты наш народ или нет, готовы они уйти или нет, мы их забираем. Претензия Дома смерти – малая часть большой стратегии. Флот «хлопушек» прямо сейчас оприходует твои орбитальные фабрики и пусковые установки, и даже это лишь толика плана. Большая его часть – та, которую легче всего упустить из виду. Есть вторая волна флота, позади больших «хлопушек»; в основном старые, медленные, самодельные фотонные парусники и грузовики. Они везут текторы, отец. Теслеров процесс, переписывание ДНК, воскрешение с помощью текторов – но без кодов, которые привязывают мертвеца к Дому смерти и тем самым втягивают всю нацию мертвецов в отношения хозяин-слуга, владыка-вещь, Господь-верноподданные. – «Ты победил, Бог страны Галилейской»[194], – процитировал Адам Теслер. – Мои дети заменили меня: я лишний, генетически и эволюционно устаревший. – Иди ко мне, – сказал Квебек, раскинув руки. Хотя приглашение было адресовано не ему, Туссен почувствовал смутную угрозу. У него сжалась мошонка и приподнялся желудок: «Что-то случится». – Я знаю, не стоит ожидать от Великого Сатаны покаяния; но почетная капитуляция возможна. Поговори с флотом. Признай, что мы победили. Отзови своих юристов. – Низложение Господа, сатанинский обман? – Адам Теслер сделал пять шагов по направлению к своему сыну. Огромную комнату залило светом; дремлющий на насесте тектозавр проснулся, моргнул глазами из жидкого янтаря, встряхнул кольцом перьев вокруг шеи. – Сын, дай мне право на последний акт неповиновения. – Ты не оставляешь мне выбора. – У тебя никогда не было выбора, – улыбнулся Адам Теслер. Двое мужчин обнялись. И он понял. Туссен все понял. Квебек коснулся отцовской головы кончиками пальцев. Посмотрел в лицо невысокого мужчины. Его собственные черты исказились, растаяли, потекли. Струя жидкой стали, как рвота, хлынула вперед, на несколько секунд застыла на лице Адама Теслера, как посмертная маска из металла. А потом случилось невероятное: Квебек отскочил, наткнулся на стол из живодрева и схватился за лицо, как будто его окунули в тарелку с кислотой. Адам Теслер неуверенно поднялся с пола, куда его уронил сын. Стряхнул воображаемую пылинку с элегантного сюртука. – В конце концов, – проговорил он, – сатана – просто еще один ангел. Квебек посмотрел на свои трясущиеся руки, потом на отца. Несмело улыбнулся, оскалился, рассмеялся, а потом истерически захохотал, подвывая, как чокнутый. – Кто-нибудь мне объяснит, что происходит? – спросил Туссен. Судя по лицам Шипли и Хуэнь/Тешейры, они хотели бы задать тот же вопрос. – Он мертв, разве вы не видите? – Квебек все еще смеялся. – Мертв, мертв, мертв. Изначально мертв. Мертв, как дронт. Мертв, как дверной гвоздь. Мертвое мясо. Я не смог проникнуть в его душу. Инженеры «Неруро» создали меня, чтобы реконфигурировать живую протоплазму. Они даже не предположили, что я встречу равного себе в поединке с мертвой тектоплазмой. Туссен чувствовал, что сходит с ума. – Как? – спросил он. – Как долго? Почему? – А почему это случается с кем бы то ни было? Люди умирают, – ответил отец. Мудрые слова Адама Теслера прозвучали зловеще. – Я умер. Четыре года назад. Поправка: я позволил себе умереть. Я умирал уже давно, еще до того, как ты уехал в Лодогу, Ксавье. Я дал указание своим врачам привнести в этот процесс немного достоинства и свободы воли. – Рак мозга, – сказал Квебек. – Я узнал его вкус. – Элегантный убийца, – продолжил Адам Теслер. – Большинство симптомов чисто церебральные: параноидальные наклонности, раздражительность, определенная мономания в деталях и мелочах – в моем случае, в одежде и этикете. Вплоть до самых последних стадий человек внешне выглядит презентабельно. Он полон достоинства. Вы можете себе представить, как это было важно для меня. Достоинство. Презентабельность. Соблюдение приличий. – Господи, папа… – начал Туссен и поперхнулся, когда жгучий и горький, как желчь, комок угрызений совести застрял в горле. Его отец медленно покачал головой. – Нет причин себя в чем-то упрекать. Я бы не хотел, чтобы ты оставался со мной из чувства вины или долга, в то время как твоя душа летала с орлами Лодоги. – Легко сказать. – Тебе не жаль своего брата, никого из этих мертвых здесь. Зачем жалеть меня? Что касается ответа на твой вопрос «как?»… – Он медленно нарисовал пальцем круг в воздухе, подразумевая монументальную громаду аркосанти. – Если человек не хозяин в своем собственном доме, то в чем он хозяин? Технология проста; проблема заключалась в секретности. Президент самой могущественной корпорады Тихоокеанского совета – возможно, самой могущественной на всей планете – мертв? Воскрешен? Юридическое не-лицо, не имеющее статуса, собственности, полномочий? Такое пришлось держать в секрете даже от моих ближайших советников. Ты, как бы тебя ни звали – тот, кто находится в теле бедняги Порфирио – я полагаю, у тебя есть доступ к его воспоминаниям, и для тебя это полная неожиданность. Столько лет прошло, и он ничего не заподозрил, верно? – Да, – резко ответила Шипли. – Только пять сотрудников моего отдела исследований и разработок знают. Двое выполнили фактическое воскрешение, остальные ответственны за определенные, э-э, улучшения дизайна по сравнению со стандартной моделью. – Например, отсутствие знака смерти, – сказал Хуэнь/Тешейра. – И воскрешение в том же возрасте, в каком наступила смерть. Имитация старения. Они проделали прекрасную работу. Я сожалею, что вознаграждение оказалось таким несообразным. Настоящая смерть: от удара ножом, от пули, мономолекулярной петли, сложных химических веществ в стакане виски – а потом плоть, способная воскреснуть и предать, была обращена в пепел, сожжена в кислоте или погребена глубоко в прожорливой земле. По своей утилитарной бессердечности эти пять убогих, безымянных убийств казались самыми чудовищными из преступлений «Теслер-Танос». – Преемственность не была обеспечена, – продолжил Адам Теслер. – Все коды были на месте, генетические идентификаторы и допуски ждали твоего возвращения, Ксавье, Туссен, называй себя как хочешь. Теперь, когда ты здесь, мое королевство принадлежит тебе, и я могу прекратить этот фарс, изящно объявить о своей смерти и переехать в свой роскошный пентхаус в некровиле, откуда я буду проявлять живой и отеческий интерес – не собственнический, конечно – к славному будущему этой корпорады. – Лицемер, – сказал Туссен, и слова превратились в крик, в обвинение. – Лицемер! Он бросился к отцу. Шипли и Хуэнь/Тешейра поймали его, удержали.