– Они не приспособлены к вакууму, – прошептал Квебек. – Они так же уязвимы, как мясо. – Вся мертвая команда, – сказал Хуэнь/Тешейра. – Клянусь Иисусом и Марией, на такой станции наверняка работали сотни людей – и всех выкинули в вакуум. Только мясо покинуло «Параисо» живым. – Квебек, я наладила безопасный канал связи с «Маркусом Гарви». – Соедини нас, пожалуйста. Перемещение. Смещение. Над головой повисли четверть миллиона тонн, прицепленные к тонкой стреле длиной в километр: космический корабль. Широкоугольный объектив делает пространство бескрайним. Голова кружится. Но можно понять, в чем фокус. На одном конце хребта-ускорителя – бугристая сфера из кометного льда с вкраплениями никеля, озаренная призрачным мерцанием плазменной отдачи, которая возникает всякий раз, когда прикрепленные к ней двигатели проецируют волны обманом, каждая с радиолокационной сигнатурой «хлопушки». Сферу уравновешивает приближающийся сияющий опал Земли, на котором перевернутый укоризненный палец Южной Африки периодически затмевает сине-белое мелькание сближающихся на своих орбитах электромагнитных катапульт. А посередине, прямо над головой, в центре излучаемой энергии – укосины с прикрепленным вооружением и аппаратурой связи, скопления жилых капсул и приютившиеся среди них мягкие, несообразные зеленые шары. Вакуумные деревья. Ночные леса. Силуэты движутся с проворством обезьян по деревьям, капсулам, вдоль стержней и укосин. Туссену не нужны отцовские проги улучшения изображения, он и так знает, что эти существа четырехрукие, самодостаточные, соприкасаются с космосом всей кожей. Длинные цепочки огней, развешанные по ночным небесам – бесшумные корабли-побратимы; резкие и быстрые фотохимические вспышки – разведчики, приманки, истребители и ракеты, движущиеся впереди флота. Великолепно. Прекрасно. Ради такого Туссен улетел из отцовского дома, но так и не нашел то, что искал. Смещение. Перемещение. Пузырь-обиталище, за прозрачной стеной – космос. На заднем плане: квадро с пестрыми шкурами собрались вокруг парящих в невесомости приборных панелей. В центре авансцены расположилась красивая мертвячка неопределенного возраста. Ее кожу покрывал узор из светлых листьев на темном фоне. – Отлично выглядишь, Мари-Клер, – сказал Квебек. – Спасибо, compañero, – сказала женщина на испанском с легким акцентом. Биолюминесцентные пятна на ее плечах и сосках светились, когда она говорила. Нежно-голубые цветы рассыпались по небу позади нее и увяли. Она взглянула на невидимый дисплей. – Коэффициент убыли на линии огня составляет тридцать процентов в час. Ждем увеличения до семидесяти процентов по мере приближения к перигею. Потеряли «Вавилон и Тинг» – в него попали из рельсотрона почти сразу – и «Сьюзи Кью», полуавтоматический производственный комплекс на фотонной тяге, принял на себя удар эскадрильи логических бомбардировщиков. Наши собственные рельсотроны уничтожили бомбардировщики, но «Сьюзи Кью» – летающий остов, пока мы не сможем послать полную техническую команду для перезагрузки. В остальном проникновение основного флота на сорок процентов ниже прогнозов. Огневая завеса поглощает залпы их рельсотронов и теслеров, а перехватчики уничтожают ракеты и истребители. Мы их сдерживаем, Квебек. Блестящие искры вырвались из костяка «Маркуса Гарви»: перехватчики управления виртуальностью, сообщила Туссену всплывающая подсказка, уточнив спецификации, комплекты вооружения, скорость и параметры орбиты. – Они эвакуируют фабрики, Мари-Клер. Первая фаза завершена. Мы подключились к их внутрисистемным каналам. Покажи ей, Тешейра. Пакет данных с фрагментами учиненной бойни помчался по адресу. Мертвячка поджала губы. Ее кожа потемнела; внезапная осень. На мгновение у нее появился нимб из взрывов в отдаленном космосе. – Вспомогательные войска тащат модули массового воскрешения, – мрачно сказала она. – Пусть мясо дождется своей очереди. Вы подключились? – Все готово, – сказал голос Хуэнь. – Вы подключились к системе административного управления корпорады «Теслер-Танос». Канал сфокусированный и зашифрованный, его можно взломать только с этого конца. У них есть связь с Тихоокеанским советом и, косвенно, с Орбитальным командованием. Кроме того, имеется неинтерактивный доступ только для чтения к полной управленческой иерархии «Теслер-Танос» и поисковым системам и компиляторам новостей. Вид из космоса растворился в коллаже низкокачественных снимков грузовых шаттлов, отрывающихся от стыковочных узлов, вида горящих городов с высоты, орбитальных орудий, включивших маневровые двигатели, чтобы нацелиться на нечто невидимое. – Проги предупредят вас, если «Теслер-Танос» заметит прослушку, так что шпион и жертва шпионажа не поменяются ролями. На внутреннем экране шлема опять появилась мертвая капитанша, чей тихий и изящный флот падал в сторону Земли. – Хорошая работа, Квебек. – Она снова взглянула на дисплей за кадром. – Проги прямо сейчас все пересчитывают. Должна сказать, с учетом информации, которую вы нам предоставили, мы почти у цели. Спасибо, compañeros. Переходим ко второй фазе. Пузырь наполнился белым светом, а потом – красным и пульсирующим. Изображение сильно тряхнуло. Буквы и цифры на экране возопили о двадцати видах опасности. Мертвячка схватилась за перекладины над головой, чтобы удержаться на месте. В поле зрения появились ее нижние руки, облаченные в тяжелые перчатки-манипуляторы. – Красная тревога, – спокойно сказала она, доставая из-за границы кадра аудиовизуальный шлем. – Один снаряд почти промахнулся и шесть, восемь, Господи, двенадцать приближаются. На заднем плане ее красиво раскрашенный экипаж покинул места вокруг скоплений приборов и бросился на боевые посты. – Увидимся на небесах, Мари-Клер. – Увидимся на небесах, Квебек, – улыбнулась женщина. – Удачи тебе с отцом. Экран погас. В наушниках зазвучал белый шум. Связь прервалась. Разбитый, подавленный, прикованный к Земле и болезненно смертный, Туссен вскочил из инфокресла. Ему показали настоящий полет, абсолютный полет, полет как поэзию – и на пике подъема вырвали перья. Истина и тайна. Все вопросы, которые Туссен припас на потом, завопили, что их надо задать здесь и сейчас. Настоящее имя и подлинная суть. Он знал то, о чем мог лишь догадываться. Знал, что правильная цифра – шесть. Порфирио Казандзекес, добрый и верный слуга, не смог отвести от него глаз, даже когда смерть сомкнула пальцы на черепе. И это небрежное прощание мертвой космической капитанши. – Квебек, я должен знать. Кто ты такой? Человек, назвавшийся Квебеком, посмотрел на своих помощников. – Я запер комнату, – сказал Хуэнь/Тешейра, последним вышедший из виртуальности. – Потребуется мощный резак, чтобы одолеть замки на этих дверях. Пентхаус надежно изолирован. Человек наверху никуда не денется. У тебя есть столько времени, сколько потребуется. – Расскажи, Квебек, – прибавила Шипли, потирая старые кости и затекшие суставы. – Он заслуживает знать. Всю правду. Квебек указал на пустой стул в основании колонны белого света. – Присядь-ка, Ксавье. Я знаю, ты слышал много историй этой ночью, но хочу, чтобы ты узнал еще одну – и тогда ты поймешь. Всю правду. Сорок два часа двадцать семь минут. – Жить легко, а вот умирание пугает меня до смерти, – сказал Камагуэй. Он стоял на краю «Лос-Роблес», дрожа на ветру, промокший насквозь. Внизу начинался некровиль. – Совсем как в той старой песне, – продолжил Камагуэй и сел на край, свесив ноги над пустотой. – Устал жить и боюсь умереть. Однажды я видел повтор старого шоу с Джуди Гарленд, его записали еще до моего рождения. Первая половина состояла из номеров с участием Синатры и Дина Мартина, дуэтов, трио. Безжизненная показуха, хотя сами песни великие. А во второй части на сцене была только сама Джуди, на фоне собственного имени, написанного огнями: «Джуди». Она-то и пела эту древнюю песню – Ol’ Man River, «Старик Река». Ни до, ни после я такого исполнения не слышал: когда она добралась до строчки «Устала жить и боюсь умереть» – честное слово, у меня волосы на загривке встали дыбом, потому что из всех, кто когда-либо пел эту песню, только Джуди говорила правду. Сидящая рядом Нуит дожевывала персик, сорванный в густых зарослях на крыше. Она выбросила косточку в ночь. На рынке – старой парковке – под ними последнюю сделку заключили ровно в полночь. Карнавал переместился в отдаленный квартал, и его отзвуки были приглушенными, искаженными. Нуит тоже свесила ноги с края. – Понять смертность – значит быть взрослым. Подростки не могут умереть. Подростки живут вечно. Взрослые умирают, и осознание этого их трансформирует. Там, – она ткнула большим пальцем в сторону далеких огней мясного города, – обитает подростковая культура. Поскольку мы видим, как нанотехнологии воскрешают людей из мертвых, мы думаем, что сможем жить вечно, и поэтому больше не верим в нашу смертность. Мы живем так, будто никогда не умрем. Мы регрессируем. Становимся цивилизацией подростков. Но постулат Уотсона – дескать, в первую очередь нанотехнологии подарят нам бессмертие – не доказан. Следствие Теслера – совсем другое дело. Мы не получили бессмертие. Мы получили воскрешение. Это не победа над смертью. Мы нашли нечто по ту сторону смерти – оно звучит, пахнет, имеет вкус, вид и текстуру жизни по эту сторону, однако единственный способ проверить, так ли оно на самом деле – пройти через смерть. Надежда на бессмертие – все, о чем думают живые. Я могла бы сказать тебе, что моя продолжительность жизни, за исключением довольно серьезных катастроф космического масштаба, теперь сравнима с Вселенной. Я чувствую, как перемещаются континенты. Слышу, как горы превращаются в пыль. Вижу, как звезды движутся по своим маршрутам. Чувствую кожей, как солнце остывает, а галактика вращается у меня под ногами. Луна упадет с неба и разобьется вдребезги, и я это увижу собственными глазами. Солнце поглотит Землю и плазменным лучом расплавит Юпитер, как двойную порцию шоколадно-мятного мороженого, и это я тоже увижу. Солнечная система сгорит во вспышке сверхновой и превратится в нейтронную звезду, и Нуит это засвидетельствует. Вот такое я существо, Камагуэй. Вот такие мы существа. Уходящие тучи вытянулись вдоль восточного горизонта, истекая молниями. Камагуэй превратился в пригоршню часов, утекающих сквозь пальцы. – В Индии йоги использовали аналогии, чтобы выразить огромные периоды времени, составляющие божественные циклы Упанишад, – продолжила Нуит. Она сорвала мокрые абрикосы с генетизированного дерева, которое росло на краю, и поделилась с Камагуэем. – Представь себе каменный куб миллион километров в длину, ширину и высоту, который в миллион раз тверже алмаза. Представь, что раз в миллион лет какое-нибудь проходящее мимо ангельское существо касается его краешком мантии: представь, сколько времени потребуется, чтобы стереть эту каменную глыбу. – А теперь представь себе, что это происходит миллион раз, – сказал Камагуэй. Дождь и абрикосовый сок стекали по его лицу. – Я знаю эту историю. Мои предки были старокатоликами: они использовали ее как аналогию ада: столько времени – а с точки зрения вечности не пройдет даже секунды. – Меня это всегда возбуждало в каком-то извращенном смысле. – Нуит запрокинула голову, подставив дождю закрытые глаза. – Отличный вариант для мазохистов. Миллиард триллионов лет в цепях, с шипастыми железными кольцами на члене, и ничего еще даже не началось. Экстаз. Впрочем, когда такие штуки нравятся, это уже не ад. Возжелай Господь и впрямь тебя наказать, ты бы твердил: «Выпори меня, выпори!», а он такой: «Нет». Высший пилотаж садизма. Сорок два часа десять минут: мы обсуждаем тонкости сравнительной теологии и практического садомазохизма. – Мне нужно что-то большее, чем просто надежда, что ощущение собственного «я», моей личности, уникальности, переживет переход на другую сторону. С тех пор, как я узнал… с тех пор, как медицинские приборы подтвердили диагноз… я пытался убедить себя, что это будет похоже на сон, на дрему, обморок – и неважно, сколько времени пройдет до пробуждения. Но ничего не получается, Нуит. Смерть – это не сон, говорит мне внутренний голос. Сознание отключится – насовсем, на веки вечные – и мой чересчур осознанный разум приходит от этой мысли в ужас. Я хочу поверить, Нуит, но не могу. – Камагуэй, я не буду тебе лгать. М-да, вот это новость – шлюха-профессионалка, которая не врет клиенту. Смерть – это не сон, не медленное погружение в забытье. Смерть прорывается сквозь сон, разрушая сновидения, рассеивая забытье. Она яркий свет, которому нет равных, она пробуждение в момент предельной ясности. – А что потом? Вместо ответа Нуит сорвала пальмовый лист и, зажав его, как дудочку, в сомкнутых ладонях, подула через большие пальцы. Вибрирующий лист издал звук, похожий на вой замученного зверя. – Пошла я к Старцу Земле и попросила показать мне Путь, – сказала она. – Он поднял с пола пещеры огромный камень; под ним была темная дыра. «Это путь», – сказал он. «Но там нет ни света, ни ступеней!» – вскричала я. «Прыгай, – сказал Старец Земля. – Другого пути нет». Джон Ублюдок написал целую прорву таких текстов, и я считала их мудрыми, пока не обнаружила, что он все слямзил у других авторов, не забыв перебить номера. – Я не готов. Нуит встала. – А разве кто-то готов, Камагуэй? Кто-то может сказать смерти: «Ну, вот и все, приходи и забирай»? Сколько людей умрут сегодня вечером, не будучи готовыми? В горящем остове на шоссе; в космическом корабле, падающем на землю со скоростью десять километров в секунду; подавившись собственной блевотиной; на ноже революционера; с пулей любовника в левом ухе; с мозгом, превращенным в соус бейсбольной битой грабителя; на дне собственного бассейна, испытав мучительную судорогу; в горящих домах; на тонущих лодках; из-за несчастных случаев в пещерах, горах и воздухе; из-за аварий с лифтами, на стройках, на производстве? Думаешь, хоть кто-то из них готов, или он получит уведомление за секунду до смерти? По-твоему, кто-нибудь из них способен остановить машину в двух секундах от отбойника или удержать самолет в двадцати метрах от земли и сказать смерти: «Не могла бы ты подождать минутку, мне нужно сперва кое с чем разобраться?» Они бы позавидовали твоим часам, шансам попрощаться, наладить отношения, покончить с делами – в общем, как ты выразился, «подготовиться». – Отношения. Дела. Я не думаю, будто что-то из этого можно исправить прямо сейчас. Я должен подготовиться внутренне. Мне нужно осознать путь, по которому следует идти, чтобы, когда дойду до конца, я мог сказать: «Теперь, вот теперь я готов, я могу уйти». Я хочу начать все сначала, я хочу, чтобы эта вечная жизнь, о которой ты мне рассказываешь, началась прямо сейчас. Хочу стать частью мертвого народа при жизни. – «Если агенты императора придут в твой дом в полночь, не лучше ли им войти как приглашенным гостям, чем ломать дверь?» – Джон Ублюдок. – В режиме Кафки. Ты хочешь ощутить, каково быть частью мертвого народа; я могу отвести тебя в одно место, где ты сумеешь это испытать. Сегодня вечером где-то в городе произойдет Раскол, нам надо его отыскать. Поди знай, с чем мы столкнемся по дороге. Пройденный путь сам по себе имеет значение не меньшее, а то и большее, чем его цель. Машины – высокоскоростные смертоносные пули в стальной оболочке; десять метров золотистой с прозеленью бронзы, подвешенные между толстыми и гладкими колесами драгстера[165]. Плавники и обтекатели, аэродинамические выпуклости и гладкий контур; неужели Камагуэй и впрямь слышит полный набор обертонов двигателей конвертоплана с их винтами? Непромокаемые куртки гонщиков блестят под дождем, механики и техники снуют вокруг, как рабочие, обслуживающие какую-то непомерно раздутую королеву термитов. Нет, аналогия не подходит, думает Камагуэй, стоя на парапете и глядя вниз, вдоль наклонных бетонных стен недостроенного туннеля metropolitano. В этих гоночных автомобилях есть что-то слишком хищное и красивое, под стать богомолам. Как будто они могут в любой момент развернуться и пожрать своих придворных, чтобы использовать кровь, лимфу и костный мозг вместо топлива. – Давай подойдем поближе, – говорит Нуит, расчищая путь между зрителями. Зеленое с золотом парчовое пальто, которое она прихватила, покидая башню, развевается, как знамя. Зрители выстраиваются по обоим краям траншеи в три, четыре, пять рядов. За зонтиком букмекера – служебная лестница. Ступеньки скользкие под дождем. Камагуэй, бережно относящийся к своей жизни до того момента, пока не решит расстаться с ней, спускается медленно, шаг за шагом. Машинный рев между высокими бетонными стенами звучит оглушительно. – Луис! – Нуит пытается перекричать двигатели. Высокий афро-латиноамериканец в куртке с надписью Equipo Raya Verde поворачивается, разбрызгивая капли дождя с козырька кепки. – Нуит! – Они обнимаются, целуют ладони, как принято у мертвецов. – Это Камагуэй! – кричит Нуит. – Он мой друг. Я ему показываю, какой бывает жизнь – посмотрим, есть ли у него cojones, чтобы за нее ухватиться. – Мужчина по имени Луис подозрительно смотрит на Камагуэя: живой или мертвый, платит или нет? – Как идут дела? – Пробую новую смесь, – кричит Луис. Обслуживающий персонал отступает, когда он подводит гостей к машине. – Это должно дать нам преимущество в плане массе/энергии – две целых две десятых процента по сравнению с противником. Кроме того, мы единственные, кто рассчитывал на дождь. – Луис проводит пальцами по выемкам и выступам на колесах высотой в человеческий рост. – Что толку от пророчицы, если она не может предсказать погоду? – кричит Нуит. Метровая секция корпуса поднимается, словно створка раковины. На кровати из амортизационного геля лежит китаянка в вирткомбе. Техники команды «Манта» проверяют интерфейсные разъемы, подключения, пульты управления. Тестовые таблицы и выходные данные отображаются на их портативных устройствах. – Только под Святым Иоанном есть сотни километров заброшенных туннелей метро, водопропускных труб и погребенных рек, и все они темные и черные, как грех, – кричит Нуит. – Гонки проходят с помощью виртуального моделирования. Радары, датчики расстояния, обработка изображения, приборы ночного видения. Водительница целует руки каждому члену команды. Нуит – последняя в очереди. – Ни пуха ни пера! – кричит она. Китаянка улыбается и пожимает ей руку в знак солидарности, благодарит за искренне пожелание удачи. С беспокойством в душе Камагуэй наблюдает, как непрозрачная крышка закрывается и запечатывается над ней. Он думает о гонщиках, которые лежат в гробах и вслепую мчатся по подземной части города. Рев двигателя переходит в непрерывный визг. Распорядители гонок уводят команды техников подальше от машин. Нуит тащит Камагуэя к мокрой трибуне, установленной сбоку от туннеля. Все разговоры прекращаются, когда машины врубают свои турбины и выруливают в облаках брызг к стартовой линии. Стабилизаторы движутся туда-сюда, элероны – вверх-вниз. – Они могут использовать аэродинамику, чтобы подниматься по стенам и обгонять друг друга, – орет Нуит на ухо Камагуэю. – Разве это не потрясающе?