В воздухе висел запах опиума. Коротышка повел нас через внутренний двор в просторную полутемную комнату, уставленную кроватями с шелковыми покрывалами. Некоторые ложа были заняты. На кровати у двери лежал европеец – судя по одежде, человек состоятельный. Опиумная трубка покоилась на низком медном столике рядом с ложем, струйка дыма нежно вилась над ней. В другом углу комнаты о чем-то увлеченно шептались две дамы в сари. Среди опиумных притонов этот был если не «Ритц», то уж точно «Уолдорф», и тем заведениям, в которых я бывал в Лондоне, было до него как до луны. Впрочем, живешь в Риме, веди себя как римлянин, как говорится. Милая девушка в розовом сари проводила нас к лежанкам по обеим сторонам низкого столика, на котором стояла опиумная лампа. Следуя примеру Ароры, я снял и отдал смокинг и прилег на лежанку. Полковник устроился напротив. Девушка удалилась, прихватив с собой наши вещи. Я повернулся на бок, устраиваясь поудобнее. Это оказалось просто – лежанка была не чета простым деревянным чапой[77] в притонах, которые я посещал в Калькутте. И все же предвкушение близкого уже утоления жажды вызывало в теле ноющую боль. Девушка в розовом вернулась. Теперь она держала в руках серебряный опиумный поднос с двумя длинными трубками. Она поставила его на столик, и тут я заметил нечто странное. Лампа и трубки были на месте, как и привычные инструменты для их чистки, но кое-чего недоставало – шариков сырого опиума и иглы, на которой их держат над огнем. Вместо них я увидел маленькую пипетку, крошечную серебряную пластинку размером с монетку в одну рупию и лаковую бутылочку с нанесенным золотом изображением Джаганната. – Я думал, мы будем курить опиум? – недоуменно спросил я. Арора и девушка переглянулись. – Совершенно верно, – рассмеялся полковник. Девушка отвинтила крышку, и землистый аромат О заполнил пространство. Она опустила пипетку в бутылочку и аккуратно капнула на серебряную пластинку четыре капли. – Но это… – Верно, – подтвердил Арора. – Жидкость. Это, друг мой, и есть легендарный канду высочайшего качества, полученный из чистейшего сырого опиума. Его обрабатывают, разливают по емкостям и выдерживают, как хорошее вино. Девушка разогревала пластинку над пламенем опиумной лампы. – Жидкий опиум? Не знал, что такой существует. – С вами обошлись жестоко, капитан. – В глазах Ароры блеснули веселые искорки. – Впрочем, вполне ожидаемо. Сейчас не так просто отыскать его на свободном рынке. Настоящий канду – при умеренном употреблении, конечно, – удивительное вещество, способствующее творческому процессу и рождающее вдохновение. А поскольку это чистый продукт, в отличие от дряни, которой вас пичкают в Калькутте, он не ввергает в состояние отупения. Канду над пламенем начал шипеть и источать аромат жареного арахиса. – В старые времена, – говорил Арора, – его употребляли китайские мандарины, художники и аристократия. Но это было до того, как Ост-Индская компания затеяла опиумные войны. – Войны, которые, насколько я понимаю, пошли на пользу Самбалпуру. – Это верно, – улыбнулся полковник. Девушка влила дымящуюся жидкость в трубки и протянула нам. Я откинулся на спину, прикрыл глаза и затянулся. Через несколько минут стало ясно, что Арора прав. Действие канду решительно отличалось от той дряни, которую я курил в Калькутте. Вскоре кожу стало покалывать, это ощущение распространилось по рукам, дальше по торсу и черепу. Девушка приготовила и подала мне вторую трубку, и покалывание разрослось до взрыва в возбужденных синапсах и ослепляющей вспышки белого света внутри головы. Свет погас, сменившись чувством глубокого покоя и умиротворения. Двадцать восемь Вторник 22 июня 1920 года Первый луч проник сквозь французское окно, оставленное открытым на ночь. Я наблюдал, как над голубыми горами светлеет небо. Это был не привычный восход, а постепенное изменение оттенка, от черного до голубовато-серого. Возможно, за окном клубились низкие облака, но мой внутренний туман рассеялся. Следует отдать должное Ароре – он был прав насчет канду. Никогда в жизни опиум не действовал на меня таким образом. Прошлой ночью я не впадал в коматозное оцепенение, а вместо обычной утренней апатии явилось кристально-ясное сознание. Мы уехали после четырех или пяти трубок, Арора высадил меня у гостевого дома около часу ночи. Я вернулся в свою комнату и почти мгновенно уснул. Я не помнил, когда чувствовал себя так хорошо – лежал под балдахином на кровати, достойной махараджи, и думал об Энни. Как же неразумно валяться в такой роскошной постели в одиночку. И я тут же искренне понадеялся, что Энни сейчас тоже одна в своей постели в «Бомонте» и… и я остановил себя. Лучше не давать волю воображению. Вместо этого я обратился мыслями к Адиру и мертвому убийце с символами Вишну на лбу. Если у этого преступления и впрямь имелась религиозная подоплека, то существует лишь одно место, где могут найтись ответы. Я вскочил, быстро оделся и вышел из комнаты. Не разбудить ли Несокрушима? Впрочем, в этом нет смысла. Пускай лучше отоспится, сегодня днем ему нужно быть в форме. Поэтому я спустился во двор один. В Розовом павильоне я конфисковал для своих нужд «мерседес», выехал за ворота дворца и направился на юг, к мосту, но, добравшись до развилки, передумал. Вместо того чтобы свернуть к реке, я повернул налево, к городу. На улице перед «Бомонтом» было оживленно, но сам отель, казалось, дремал. Припарковавшись рядом, я вошел в лобби. Сегодня за стойкой опять дежурил мой приятель клерк, хотя по его лицу никак нельзя было догадаться, что мы знакомы. – Мне нужно знать, в каком номере остановилась ваша гостья, – сказал я. – Мисс Грант. Вот уже второй раз я спрашивал номер комнаты одинокой дамы. Клерк был не настолько глуп, чтобы интересоваться мотивами сахиба, особенно такого, который готов дать на лапу, но все же следовало соблюдать формальности. – Мы не предоставляем такой инфор… Не дожидаясь, пока он закончит, я положил на стойку пятирупиевую банкноту. – Номер двенадцать, сэр. Но дамы там нет. У меня скрутило желудок. Образы Энни с Пунитом пронеслись в голове. А вдруг он подмешал ей что-нибудь в джин и заставил остаться во дворце? Чего-то в этом роде и ждешь от восточного деспота, да? – Она завтракает, – продолжал клерк, указывая на дверь. Я едва не расхохотался от облегчения и вручил ему еще пять рупий. * * * Над полудюжиной столов висел тихий гул разговоров. Энни сидела у окна; чуть дальше за ней – Кэтрин Пемберли. Темный силуэт на светлом фоне до того напомнил мне Сару, что в сердце вновь болезненно кольнуло. Обе женщины обернулись, и на миг я в ужасе позабыл, к которой из них пришел. Энни улыбнулась, я подошел к ней и спросил, могу ли составить компанию. – Прошу вас, капитан, – пригласила она. – Вчера вечером вы так быстро исчезли. – Полковник Арора хотел обсудить некоторые вопросы, – соврал я. – А вы надолго задержались? – Не слишком, – она аккуратно промокнула губы салфеткой. – Откровенно говоря, вечер выдался довольно тоскливым. Так ты расскажешь, зачем пришел? – Пришел поблагодарить за то, что убедила Пунита пригласить меня на увеселительную поездку по отстрелу тигров. И в знак признательности, думаю, могу пригласить тебя прокатиться на природу с утра пораньше, пока не стало слишком жарко. Вопросительно глядя на меня, она сделала еще глоток чаю. * * * Когда автомобиль несся по мосту, Энни закурила сигарету. – Куда мы едем? – Думаю, нам стоит взглянуть на храм. – Старую развалину? – Нет, новый. Рядом с которым кремировали Адира. Она глянула на меня, будто подзатыльник отвесила. – Ты явно больше интересуешься руинами, Сэм. Кажется, ты счастлив жить в прошлом. Впереди в утренней дымке вырос храм. Я съехал с дороги и в клубах пыли остановил машину неподалеку от ограды. Прямо перед нами сияла мраморная резьба храма. Как я и ожидал, Энни заинтересовалась изображениями. Она, может, и англоиндианка, но когда дело касается такого рода вещей, она гораздо больше индианка, чем англо. Энни подошла к дверям, коснулась ладонью лба, потом груди. Я видел, что Несокрушим поступает так же рядом с чем-нибудь священным. – Это что? – Ты о чем? – То, что ты делаешь рукой, – повторил я ее жест. – А, это. Так принято у индуистов. Знак уважения к божеству. – Не знал, что ты религиозна.