— Он не здоров. Я разговаривал с медсестрой до того, как Эмерсон вернулась домой, и когда она отказалась мне что-либо рассказывать… я кое-что «открыл», пока она была в ванной. У него серьезно прогрессирующая болезнь Альцгеймера, и всего лишь вопрос времени, когда его нужно будет поместить в дом престарелых. Как бы сильно мне ни хотелось думать, что у меня были дерьмовые времена, у нее все намного хуже. Я видел документы, все очень плохо. — Санчес почесал затылок и снова выругался. — Он болел, когда вы учились в старших классах? — Нет. — Мой голос казался пустым. — Абсолютно уверен, что нет. У них был прекрасный дом у озера, он был профессором… — Ребята? — Кинси высунула голову из бара. — Эмерсон валится с ног, а она была здесь не больше десяти минут. — Я отвезу ее домой. — Санчес начал уходить, и я понял, что он имел в виду свой дом, а не ее. Кинси позволила Санчесу пройти мимо нее, а затем скрестила руки на груди, всматриваясь в мое печальное лицо. — Я пропустила бой братанов? Я фыркнул. — Нет. — Хорошо. — Хорошо? — Братья, сражающиеся вместе, держатся вместе. Не позволяй этому, — она подняла руки вверх, — разрушить что-то хорошее. А ты, Миллер Квинтон, хорош. — В футболе? — Да. — Кинси улыбнулась. — В футболе, и, учитывая то, что я вижу драму этого маленького любовного треугольника, ты — прекрасный друг. — Иногда я совсем этого не чувствую. — Конечно, нет. Потому что иногда быть хорошим гораздо больнее, чем быть плохим. Я рассмеялся. — Точно, Плоская Задница. Так и есть. Кинси выпучила глаза. — Ты только что назвал меня «Плоской задницей»? — Если трусики подходят… — начал я, но она прыгнула мне на спину и начала молотить кулаками. — Еще и массаж? Детка, да ты лучшая! Кинси соскользнула с моей спины и сурово на меня посмотрела, ее грудь вздымалась. — У меня больше нет сил. — Еда. — Я указал на бар. — Вперед. Работай над этой задницей. Она сглотнула и опустила глаза. — Я, вроде как, не хочу есть одна. Остальная команда поддержки, вроде как… — Как девушки из команды «Добейся успеха», когда все были против Торренс за обращение к хореографу, который продавал одну и ту же программу всем командам черлидеров в Калифорнии, и они начали ее ненавидеть? Они такие? Ее глаза широко раскрылись. — Кто ты? — Видимо, твой новый «приятель для ужинов». — Я открыл дверь для Кинси и прошептал ей на ухо: — Правило номер один для тощих задниц: ешь картошку фри. — С кетчупом, — потерла руки она. Санчес и Эмерсон прошли мимо нас. Время остановилось. И хотя это казалось неправильным… Я задумался над тем, что, возможно, именно это и правильно. Глава 28 ЭМЕРСОН Мы были в постели. И странно не было. Хотя должно быть странно. Но после своего признания о том, что я была беременна в школе, что узнала об этом через два месяца после отъезда Миллера, я почувствовала себя… свободной. Я призналась не тому парню… и мне стало лучше. Я была измотана, но мне действительно стало лучше. — Знаешь… — Санчес пролистывал каналы на телевизоре. Он был без рубашки, в низко посаженных черных спортивных штанах, облегающих его во всех местах, на которые мне, не стоило смотреть, если я собиралась сдержать свое обещание не спать с ним. — Что? — Я зевнула в руку и раз десять взбила подушку, прежде чем Санчес, наконец-то, вздохнул и выхватил ее у меня, а затем взбил ее своим гигантским кулаком, но она упала с кровати, и он в замахе попал по своей груди. Я сглотнула. Он повторил это движение. И поскольку я была измотана, то расслабилась. Тело Санчеса было теплым под моей щекой, а затем я обнаружила, что рукой рисую круги на кубиках его идеального пресса. Каким-то образом мои ноги оказались рядом с его ногами, и вот я уже прижималась к нему и обвивала его, как дурацкий липкий крендель. — Все из-за моего тепла или из-за моего тела? — сказал Санчес с теплым смешком. — Из-за всего сразу? — Я прижалась еще крепче. Ощущать его было так приятно. И безопасно, и опасно, и просто… правильно. Отлично. Теперь я цитировала «Златовласку» и «Трех медведей». — Так что ты там хотел сказать? — Я бы не ушел. — Что? — От тебя, — прошептал Санчес, когда начал играть с моими волосами, пропуская их между пальцами, как он делал, когда думал. — Если бы ты сейчас попросила меня оставить тебя, я бы этого не сделал. Трудно представить нас друзьями в старших классах. Знаешь, потому что я был тем еще мудилой, а ты, явно, была настоящим лузером. Я ударила его в живот. Он напряг свой пресс, чтобы не чувствовать удар (ублюдок!), и продолжил смеяться. — Но… — Санчес нашел мою руку, вероятно, чтобы защитить другие части его тела. — Если бы мы были друзьями, если бы я переспал с тобой, если бы попробовал тебя, если бы был с тобой, я бы от этого не отказался. — У него не было выбора, — вздохнула я. — Его отец переезжал. — Эм… — Он больше не называл меня «Соблазнительные Изгибы». Я не знала, что это значит. — Всегда есть выбор. — Не в старших классах. Ты не понимаешь. Ты… — Нет, это ты не понимаешь. — Он сел и сжал мое лицо ладонями. — Если ты любишь кого-то, то ты остаешься. Нет никакого другого выбора. Все, что хочу сказать… я бы сражался. Я бы освободился от опеки отца, если именно это было нужно. Я бы уехал с отцом, а потом отправился бы автостопом обратно, и каждый раз, когда бы меня ловили, я бы ложился спать, просыпался и делал это снова. Черт, я бы переделал какую-нибудь машину и сам бы поехал. Нет никакого выбора, Эм. Нет. Ни когда ты кого-то любишь. Любовь не нуждается в оправдании своих действий. Это бесплатный билет. И я бы взял этот бесплатный билет и сбежал бы — вернулся бы к тебе. Это… — Он отпустил мое лицо. — Это все. Санчес откинулся на кровать и снова переключил канал. Тени от телевизора танцевали вдоль стен… и по его точеным губам и лицу. И я, действительно, перестала дышать. Потому что только через шесть лет… Мне пришло в голову, что ни один из нас не боролся. Я плакала. Он плакал. Это было ужасно. Но никто из нас не сделал ничего, не сражался за нас; мы, блин, просто приняли это, словно это был закон, словно не было никакой альтернативы.