Умнее, конечно, было бы сейчас удивиться и ответить: «Ну да, в Швейцарию, а куда же еще?» Пусть бы он поразмыслил о том, понравится ли ему с ней расставаться. Через день-другой такой идиллии сам предложил бы остаться вместе, а она согласилась бы с видом великой милости. Но сейчас, под звездным небом, Моне не хотелось быть умной. И она сказала: – Я хочу остаться с тобой. Хочу быть там, где будешь ты, а остальное мне все равно. Фандорин заворочался, и она испугалась, что всё испортила. Но оказалось, что он тревожится по другому поводу. – В Севастополе меня ждет мой друг Маса. Мы сорок лет неразлучны и, надеюсь, не расстанемся до смерти. С ним тебе будет непросто. У него всегда был неважный характер, а с годами стал хуже. Да и ты, з-знаешь, тоже не рукавица. – Я люблю всё, что любишь ты, – кротко молвила она, вспомнив, как Кити разговаривала с Левиным. – Значит, полюблю и твоего японца. Сама же подумала: какие пустяки. В ее распоряжении имелись рычаги влияния, не доступные никакому другу. И прибавила, свирепо: – Я люблю тебя так, как никто никого никогда не любил! И тут вместо того, чтоб ответить столь же страстно или по крайней мере неизобретательно прошептать «я тоже», он пробормотал нечто загадочное: – Елизавета Т-Третья? Это уж будет чересчур… Мона села, взяла его двумя руками за горло и потребовала немедленно объяснить, что значат эти слова. Объяснял он долго и нескладно, несколько раз пытался по-черепашьи спрятаться в панцырь или по-ежиному ощетиниться, но Мона, конечно, не отстала, пока всего не выяснила. Тогда отодвинулась и стала думать. Что обеих его жен тоже звали «Елизаветами» – это хорошо. Значит, у него такая, как ее, карма. Что оба брака паршиво закончились – это плохо. Хотя разве было бы лучше, если б они оказались удачными? И вообще: бог любит троицу. А еще надо дать ему то, чего Елизавета Первая дать не успела, а Елизавета Вторая не смогла или не пожелала. В ту же секунду Мона с легкостью решила вопрос, над которым веками ломали голову мистические философы: как воплотить бесплотное и уловить неуловимое. А очень просто. Крепко обволакиваешь неуловимого, берешь маленькую его частицу в плен своего тела и выращиваешь из этой крохи полную свою собственность. Конечно, придется пересмотреть свои принципы, изменить отношение к проблеме размножения, но принципиальность – удел умных мужчин и глупых женщин. Волнуясь из-за затянувшегося молчания и сильно заикаясь, он робко спросил: – Я не д-должен был г-говорить про «Елизавету Третью». Я всё испортил? Что я могу сделать, чтоб ты меня п-простила? Мона повернулась, погладила его по щеке. – Я, может, и Третья, зато последняя. А прощу я тебя при одном условии. Если у тебя осталось еще немножко энергии Ки. Мгновение остановилось На следующий день они плыли через владения какого-то атамана Ковтуна. Здесь недавно прошла война, и встречные деревни были трех видов: безлюдные, мужские и женские. От безлюдных пепелищ Мона отворачивалась, не хотела омрачать свое нескончаемое прекрасное мгновение. В мужских деревнях на берег выходили люди с оружием, приказывали пристать. Эраст предъявлял им пропуск директора Жовтогуба, и баркас следовал дальше. В женских деревнях – тех, где никто ружьями не размахивал – Мона выходила на берег. В одной купила на остаток зеленошкольских денег еды, в другой обменяла дурацкое цветастое платье на стеганое одеяло – чтобы мягче лежалось на дне лодки. А близко к вечеру, с правого берега, из-под свисающих над водой ив, закричали: – Гли, барин с барыней на лодочке! Эй, шляпа, греби суды! Там трое каких-то поили лошадей, трясли карабинами. – Не волнуйся, – сказал Эраст. – Покажу бумагу, поплывем дальше. Направил баркас к берегу. – Мы плывем с заданием от директора Жовтогуба. Вот пропуск. Один взял документ, небрежно глянул, швырнул на песок. – Плевать на твово директора. Мы сами по себе. Мамзель, прыгай к нам. А ты давай, спинжак сымай. И чоботы. Фандорин вздохнул, встал, снял пиджак. – Извини. Это недолго. Страшно Моне не было. Скорее интересно. Эраст Петрович легко перескочил на берег, одной ногой едва коснулся земли, а вторая, описав дугу, ударила грубияна в скулу. Тот выронил карабин и еще не успел свалиться, как Фандорин, прокрутившись на каблуке, двинул второго локтем в глаз. – Браво! – крикнула Мона. – Бис! Но биса не вышло, потому что третий бандит (а это без сомнения были обычные бандиты, раз «сами по себе»), кинув оружие, бросился наутек через кусты. Ушибленные лежали тихо, но убегающий голосил: – Братцы! Братцы! Где-то заржали лошади. Много. Эраст подобрал один из карабинов, прыгнул обратно в лодку. – Не будем навязываться, – сказал он. – Там еще и братцы какие-то. Трр, трррр, трррррррррр, – заурчал мотор. Лодка начала разгоняться. Скоро ивняк кончился, открылось поле. На поле было нехорошо. Там неслись галопом всадники, пылила тачанка, разливался разбойничий свист. Баркас резко повернул к другому берегу. – На воде нас посекут пулеметами, – быстро объяснил Эраст. – Надо вылезти и укрыться. На нос! Взял ее за руку. Одновременно с тем, как лодка ударилась в берег, оба прыгнули. Побежали. Да-да-да-да-да! – раскатилось над рекой. Мона покатилась по траве – это Фандорин сильно дернул ее за руку. Над головой зашуршал воздух. – Ты ползать умеешь? – С двух лет не пробовала, но вспомню, – ответила Мона. Ей нисколечки не было страшно. С ним она ничего, совсем ничего не боялась. Поползли. Вокруг хрустела и падала срезаемая пулями трава. – Вот ведь п-пристали, – пробормотал Эраст, приподнимаясь и оглядываясь. Мона тоже посмотрела. Из реки торчали людские головы. Над каждой вытянутая рука, в ней винтовка. – А бегать? Надо добраться вон до той балки. Там нас пулемет не достанет. – Я велосипедистка. У меня знаешь, какие ноги сильные? – Знаю. Три-четыре! Помчались, держась за руки. Как в детстве, подумала Мона. И еще подумала: а мгновение все равно прекрасно, даже такое. Скатились вниз по некрутому склону. Перешли на быстрый шаг. – Куда мы?