Часто они работали в паре с таксистами, которые имели свой процент — таксу с привезенных отдыхающих. Это называлось подогнать на койку. Жители города нагло спекулировали железнодорожными билетами, пекли пирожки, варили раков, кукурузу и продавали на пляже или набережной без разрешения. Кстати, мне было забавно осознавать, что никто, кроме мальчишек не ел мидии — брезговали. Они считались негодной едой. Курортный общепит служил Клондайком для самых разных проходимцев, работавших в столовых, шашлычных, ресторанах. Отдельная «мафия» оккупировала колхозные рынки. Бойко торгуя фруктами и овощами, местные торгаши могли за сезон заработать на подержанный «москвич», а если очень повезет, то и на «жигули». Вся курортная деятельность приносила невероятные доходы. Жизнь кипела и бурлила. Милиция и местные власти, как могли делали вид, что боролись в этим «вопиющим беззаконием», но, как и во многих малых и средних прибрежных черноморских городах, в нашем городе власти закрывали глаза на эту ситуацию. Поэтому если местный «пассажир» или «пассажирка» не борзели, дальше угроз и конфискации товаров или предмета бизнеса дело не шло. Пойди попробуй посади массово всех этих горемык, разного рода забулдыг, многодетных матерей, пенсионеров бабок и мужичков, извозчиков. Могли, конечно, посадить за спекуляцию или незаконный промысел. Но это означало минус в статистику, проверку со стороны партийных органов, ненависть людей и кумовские просьбы с укорами. Ведь все жители знали друг друга. Так или иначе, можно было найти выход на родственников любого чиновника или милиционера. Поэтому наш город жил своей особой жизнью с прибрежной спецификой. Некоторые милиционеры не брезговали брать взятки, прикрывая курортный бизнес. Нельзя было сказать, что этим занимались все. Об этом знали все и как-то уживались с этим явлением. Часто люди были вынуждены, так зарабатывать. В сезон в предприятия нанимали людей вахтовых. Поздней осенью, зимой, ранней весной, вся прибрежная индустрия не работала. И те, кто не создал запасов в сезон, едва сводил концы с концами в период зимнего простоя. Но брали не о всех. Мать семейства, тащившая на себе хозяйство, детей и пьющего мужика, всегда наказывалась выговором и профилактической беседой. А таких было очень много. Были и нормальные семьи которые не нуждались в подобных, как тогда говорили, нетрудовых заработках. Например, мои дед и бабушка. Вот так разглядывая пеструю толпу, я добрался до отделения милиции. Начал накрапывать дождь. Крупные капли заставили прохожих прятаться под навесами. Войдя внутрь и подойдя к окошку, я спросил где найти Осина. Высокий долговязый дежурный, осмотрев меня с ног до головы, проводил меня по коридору к двери, покрытой толстым слоем масляной краски, и напоследок спросил: — Потерпевший, что ли? — Нее — супергерой. — Понятно. Видно, дежурный ничего не понял. Но на всякий случай напустил на свое лицо маску проницательности. Видимо, принял меня за осведомителя, понимающе качнул головой. — Вот его кабинет. Я поблагодарил парня и постучался. — Войдите! Я отворил дверь и просунул в проем голову. — Здравствуйте, сержант Осин здесь работает? В помещении стояло четыре стола. Три из них пустовали, а за четвертым сидел знакомый сержант и заполнял какие-то бумаги. — Аааа это ты, проходи. Думал, не придешь. Будешь, как заяц бегать от меня. Я подошел к столу, за которым он сидел и оглядел просторную комнату. На стене висел портрет Брежнева в маршальском мундире с орденскими планками на груди. У стены стоял металлический шкаф, на котором были сложены папки. Стол сержанта, заваленный бумагами, находился у окна. На подоконнике стоял магнитофон-кассетник «Sony». Ого. Такой мог стоить рублей пятьсот, если не всю тысячу. Кучеряво живет сержант милиции. По тем годам-то. — А что мне бегать? Я ничего плохого не сделал. — Приводы до этого были? Проходи, садись, — сержант указал мне на стул-табурет прикрученный к полу. Я покопался в памяти и отрицательно покачал головой. — Нет. Чист перед законом. — Ну-да, ну-да. Так уж и чист? — Не знаю, что ответить товарищ сержант. Вины за собой не чувствую. — Как говорится, то что вы находитесь на свободе не является вашей заслугой. Это наша недоработка. Он отвлекся от бумаг и улыбнувшись посмотрел на меня. Сержант поймал мой взгляд, направленный на магнитофон. Мне показалось, что он прочитал мои мысли, и, к моему удивлению, застеснялся. Еще удивительнее было то, что сержант начал оправдываться. — А это… Брат родной подарил, мне на 25 лет. Он моряк ходит в море в загранку. Сам понимаешь, такая машина мне не по карману. А дальше он понял, что, оправдываясь перед школьником, он выглядит нелепо. Осин добавил металлических ноток в голос и сурово сказал. — Поступил сигнал, что ты, Бодров, неоднократно совершал хулиганские поступки, устраивал драки, никак не проявляешь себя в комсомольской работе, старших не уважаешь. Так, эта гнида Солдатенко и здесь, в милиции, успел отметиться. Вот же мелочный подонок. — От кого поступил? — Вопросы здесь задавать буду я! — он сверкнул глазами и уставился на меня, — что можешь сказать по существу? — По существу? — Да. Че ты, как попугай повторяешь? Ого агрессия пошла, нужно чувачка на место поставить. — По существу могу сказать, что сведения ваши ошибочные. Вас неверно информировали, товарищ сержант. Могу предположить, что письменного заявления у вас на меня нет. Квалифицировать мои поступки, как хулиганство по устному заявлению, вы не можете по закону. Драк я не затевал — только защищался. Со старшими у меня полная любовь и взаимоуважение, поспрашивайте бабушек у подъезда. Я смотрел на него не пытаясь показать своего превосходства. — Ах, да. По поповоду комсомола — не состою в нем. Как же мне проявлять активность? Это, если, что не вопрос, а горькая правда. — Самый умный что-ли? Я тебе покажу горькую правду… — столе сержанта зазвонил телефон, он поднял трубку, — у аппарррата! Он как бы специально произнес раскатистое «ррр». Отвечая, он встал и застегнул верхнюю пуговицу на форменной рубахе «Начальство звонит», — догадался я. — Да товарищ подполковник. Здесь. Иду, — он посмотрел на меня и его тон немного смягчился, — ты жди, я сейчас вернусь. Сержант убрал со стола все папки я выдвижной ящик и запер его на ключ. Он оправился и вышел в коридор. Кассетник так и манил меня к себе. Я не выдержал подошел к нему, и уменьшив звук почти до минимума, нажал кнопку с треугольной меткой. Магнитофон затянул. «Смоук он зе вотер, зе файр ин блюскай». Сержант-то продвинутым рокером-меломаном оказался. Я выключил кассетник. Отвык от такой техники. Она казалась допотопной, но тем не менее вполне себе прилично звучала. Мир переходил на кассеты и только начал отказываться от магнитофонных бобин. Винил в расцвете. Чего только не делали люди, чтобы получить пластинки. За ними охотились, за них бились, они становились предметом мошенничества на «толчках». Стихийных рынках — толкучках. Пластинки продавали, обменивали, реставрировали. Был такой способ натирать затертый до дыр винил одеколоном. После этого пластинка блестела, как бриллиант. И ее продавали начинающему меломану, с небольшой скидкой. А еще, все искали несуществующую машину для склейки поломанных пластинок. Горемыки отдавали деньги проходимцам, за «склеивание». И больше не видели ни пластинок, ни денег за ремонт. За кассетами придут диски, потом уже флешки и интернет. Но эта эпоха была прекрасна тем, что люди обменивались записями, перезаписывали друг у друга, общались и дружили. Как говорится «музыка нас связала». Осин вернулся через пару минут. Он имел озадаченный вид и от его агрессивности не осталось ни следа. — Трогал? — кивнул он в сторону магнитофона. Я решил не врать и кивнул в знак согласия. — Не удержался, а у вас там Дип Парпл, товарищ сержант.