— Ошибаюсь не я. Меня пригласили к горе Виннету. Я приехал. Поскольку меня пригласили, то должны были принять. Но никто даже не пришел ко мне. Это от меня потребовали прийти к вам! И вот теперь тебе суждено выслушать мой ответ. Душенька знаками давала мне понять, что не следует так напористо говорить с женщиной! Но я знал, чего хотел добиться, а потому продолжал в том же духе: — Я прошу Кольму Пуши пойти к Олд Шурхэнду и Апаначке и сказать им, что я приглашаю их завтра на обед в мое жилище. Приглашены будут и другие, но кто — я пока еще не знаю. Тут ее лицо снова стало совсем серьезным. — Ты думаешь, мои сыновья придут? — Надеюсь. — А если нет? — Тогда я посчитаю это самым большим оскорблением, которое мне когда-либо наносили. Пусть тотчас огородят место схватки, а потом заговорят пули! — Между такими друзьями, какими были вы? — Друг, который меня оскорбляет, хуже врага. Скажи им, что я хоть и сед, но все еще Олд Шеттерхэнд. Если они не придут, мы будем стреляться. И тогда ваш комитет полетит ко всем чертям и будет избран новый, достойный этого звания. Виннету был вождем апачей. Каким образом его чествовать — решать только апачам! — Угроза Олд Шеттерхэнда — это не шутка! Ты говоришь серьезно? — Абсолютно! Для чего жил Виннету? Во имя чего умер? Разве для того, чтобы стать моделью для молодого художника и такого же юного скульптора? Где его душа? Любой ковбой, авантюрист или бродяга может стоять точно в такой же агрессивной позе, как та глиняная фигура там, внизу, которую назвали Виннету! Прошу, Душенька, покажи ей другого Виннету, нашего! Моя жена вытащила из чемодана фотографии, сделанные ею дома. Когда я подошел к ней, чтобы отыскать нужные, она шепнула: — Будь все же добрее. Она же чуть не плачет! — Она ничего не понимает в искусстве, — ответил я так же тихо, — и боготворит своих внуков. Оставь меня! Я уже говорил раньше, что взял с собой великолепного «Виннету» Саши Шнайдера. У нас было много снимков с его картины. Я вынул один и повесил на стену, потом зажег лампу. Свет теперь падал на фото с двух сторон, и крест, над которым парил вождь апачей, стал светиться. — Это наш Виннету, — пояснил я, — а не ваш. Посмотри на него! Она подняла глаза, но ничего не сказала. Молча подошла ближе, отступила назад, шаг за шагом — снова молчание. На ее лице застыло выражение высшей радости, источник которой она не смогла указать. В это время в помещение вошел тот, чьего появления ожидали меньше всего, — Тателла-Сата. Видимо, после сегодняшнего открытия — полагаю, Инчу-Инта уже сообщил ему о нем — у него появилось неодолимое желание разыскать меня, чтобы узнать подробности. Увидев фото, он застыл у дверей, не спуская с него восхищенных глаз. — Уфф! — наконец сорвалось с его уст. — Это Виннету? В самом деле наш Виннету? Я кивнул. — Но не плоть, а душа! — продолжал он. — Его душа парит в небесах. Над крестом. Прямо как над тем крестом, который он вырастил у меня дома. Я вижу, что из его волос выпало перо вождя — последнее земное, что у него оставалось. Теперь он спасен, он свободен. И это прекрасно! Шаман был в восторге. Его губы шевелились, но слов не было слышно. Прошло несколько секунд, прежде чем он громко произнес: — Это он, да, это он! Если бы мы могли показать его нашим народам таким, каким мы его видим здесь, чтобы они почувствовали его душу! — Мы сможем это сделать, — заметил я. — Правда? — еще больше оживился он. — Но ведь его душу не оденешь в мрамор или камень! — Да нет же! Никакого камня! Его душа выше и величественнее того монумента, который должны воздвигнуть на горе Виннету. — Не понимаю тебя. — Скоро поймешь, — быть может, уже завтра. Проходи и садись. Я должен показать тебе еще кое-что. Он последовал приглашению. Тут заговорила Кольма Пуши: — Олд Шеттерхэнд, как всегда, одержал верх. Но не один, а вместе с другом и братом Виннету. — Она указала на фотографию: — Конечно, такого Виннету не сделают ни Янг Шурхэнд, ни Янг Апаначка. А теперь я пойду. Я передам твое приглашение, и, надеюсь, те, кого ты хочешь увидеть, придут сюда. Покажешь ли ты им своего Виннету? — Если они захотят его увидеть. — До сих пор не ведала, что есть такой образ, который сильнее, чем даже слова проповеди. — С этими словами она вышла. Да, она в самом деле и не помышляла, каким языком говорит настоящее искусство. Но я знал. Потому и показал этот образ, голос которого достучался до ее сердца. Она поняла его. Все прошлые годы она всегда была благодарна вождю апачей за то, что в ее безрадостной жизни так неожиданно забрезжил маячок счастья. И конечно, его образ не мог не оказать на нее воздействия. Моя строгость по отношению к ней была намеренной, и теперь мой расчет должен был оправдаться. Когда она удалилась, Тателла-Сата сказал: — Я пришел, чтобы услышать от тебя все, что ты обнаружил при обследовании пещеры, и показать тебе потом библиотеку, из которой украли карту. Но сначала поговорим об этой картине. У тебя только она, одна-единственная? Если так, то я не имею права высказывать свое желание. — У меня их много. — Тогда я попрошу тебя подарить мне одну! — Бери, она твоя. — Благодарю тебя! Не странно ли, что Олд Шеттерхэнд всегда приходит к своим красным братьям, чтобы что-нибудь дать им? Он ведь ничего не получал и не получит от них — они бедны. А то, что он дает, — настоящее богатство, для которого не существует цены. Ты думаешь этим образом победить противников? — Не образом Виннету, а благодаря самому Виннету. Образ лишь ключ, открывающий сердца и разум. Пока у Таинственного водопада они будут возводить монумент, я тоже буду строить. — Что? — Фигуру Виннету. Но самую красивую и благородную, какую только может создать художник. — Ты построишь свой памятник? — Я? Нет. Если этого не сможет художник, то у меня шансов еще меньше. Автором будет сам Виннету! А его творение уже готово. Мне остается только водрузить его на место. — Где же оно? — Здесь, в соседней комнате. Я вырыл его на Наггит-циль. Это написанные им манускрипты. Пусть Шурхэнд с Апаначкой возводят там, внизу, свой памятник. Мы тоже будем строить, но только здесь, у тебя в замке. Посмотрим, чье творение будет готово первым и окажется ценнее! У меня к тебе просьба: устрой завтра обед. Ровно в двенадцать. Я через Кольму Пуши приглашаю Олд Шурхэнда и Апаначку. — Уфф! Они не придут. — Они придут. Я передал им, что, если они оскорбят меня отказом, заговорят пули. — Тогда придут. — Я приглашаю и всех твоих вождей. А также Атапаску и Алгонку, Вагаре-Тея, Ават-Ниа, Шако-Матто и других. Только тебя не приглашаю — ты выше, чем все они, вместе взятые. — Делай как тебе хочется. Скажи Инчу-Инте обо всем, что тебе понадобится, скажи о блюдах, которые ты выбрал. Он обо всем позаботится. Могу я только спросить: зачем этот обед? — Во-первых, чтобы вынудить прийти сюда Олд Шурхэнда и Апаначку. Во-вторых, и это самое главное, чтобы вместе с вождями создать то, что у бледнолицых обычно называется «литературным кружком». Все они будут приходить сюда по вечерам. Ты станешь председателем, а я прочитаю то, что Виннету написал и оставил всем красным, белым и другим людям. — Уфф! Прекрасно! — воскликнул Хранитель Большого Лекарства. — В этих бумагах его душа. С нами будет чистая, благородная и истинно великая личность. В сердцах слушателей поселится настоящий образ моего и твоего Виннету. Кто в себе его почувствует, кто душой своей его поймет, тот будет потерян для комитета и мистера Оки-Чин-Чи! Ты согласен со мной? Шаман протянул мне руку в знак согласия и произнес: — От всего сердца! Хотя то, что писал наш Виннету, я знаю. Он часто позволял мне бросить взгляд на бумагу. Зная, что думал Виннету, и понимая, что предложенный тобой путь ведет к миру, я выражаю свое согласие. — Тогда бери портрет и позволь мне показать тебе другой. Я отдал ему фото, а на его место водрузил большой снимок Мары Дуриме. Едва он его увидел, как вскочил и воскликнул: — Кто это? Я? Моя сестра? Моя мать? Или какой-нибудь мой предок? — Это Мара Дуриме. — Наша королевская дочь Мариме? — Да, но об этом позже. А теперь я покажу тебе и третий образ. С этими словами я повесил на стену снимок Абу Киталя. Странное впечатление произвел он на Тателла-Сату. Он пристально вглядывался в него, потом прикрыл веки, задумался и прошептал, не открывая глаз: — Я знаю его. Мне его описывал Виннету. Он сказал мне, что услышал рассказ про него от тебя. Это самый настоящий насильник, от одного взгляда которого уже болит сердце! Тогда ты назвал его Абукаль. — Верно! Но только Абу Киталь, а не Абукаль. Я рассказывал о нем Виннету. Возьми себе эти снимки — у меня их много. Я передал фотографии ему. Лишь когда он взял их в руки, он открыл глаза вновь и произнес: — Я возьму с собой все три образа. Теперь они крепко завладели моими мыслями. Я их пленник. Сегодня у меня нет времени показать тебе библиотеку. Я сделаю это завтра. Итак, скажи Инчу-Инте, что тебе нужно на обед. Я ухожу. Странное чувство осталось у нас с Душенькой: фотографии оказались вместе с нами на горе Виннету совершенно случайно, а между тем сыграли такую важную роль. Само собой разумеется, все эти снимки мы собирались брать на завтрашний обед. Приглашение исходило от меня, поэтому она чувствовала себя хозяйкой. Она считала, что лично должна обсудить меню с Инчу-Интой, и сама вызвала великана. Это меня позабавило.