— Вы дуете на гармошке? — А почему нет? Охотно сыграю и для вас. — А это миссис Бартон? — Он указал на Душеньку. — Конечно, — ответил я, глядя ему прямо в глаза. — Она играет на гитаре? — Может, вы желаете услышать ее? — Попозже. Сейчас нам нужно вот это. Он рывком сдернул белую скатерть, унес и спокойно расстелил ее на своем столе. — Какая наглость! Это же бесстыдство! — не выдержал Папперман и уставился на меня. Душенька не проявила никаких эмоций. — Спокойно! — тихо произнес я. — Мы терпеливо снесем все оскорбления. Тут появился новый хозяин, чтобы обслужить нас. Сначала он принес тарелки и приборы. Едва он отвернулся, как Хоуи унес их к себе. Затем хозяин подал суп. И суповая миска тотчас же перекочевала к соседям. Они быстро ее опустошили и вернули нам. То же самое было проделано с остальными блюдами, в том числе и с фруктами. В конце концов перед нами оказалась груда грязных тарелок, блюдец и чашек. Все происходящее сопровождалось издевками и наглым ржанием. — И ведь они не негры, не индейцы, а белые! — в смятении воскликнул Папперман. — Что скажете, сэр? — Вероятно, очень скоро вы услышите, — ответил я, не спуская глаз с разудалой компании… — Когда эти «джентльмены» должны получить свои порции? — Пожалуй, через часик. Моя старая кухарка уволилась, а новая хозяйка, которая сама готовит, делает это довольно медленно. — Отлично! Душенька, у тебя есть желание сыграть на гитаре? — Как ты это себе представляешь? — удивилась она. — Узнаешь позже. Скажи лишь только — хорошее ли у тебя настроение? Губная гармоника и гитара в моей сумке. — А револьвер? — уже почти поняла меня Душенька. — Там же. — Это опасно? — Вовсе нет! — Тогда и я поиграю! — Прекрасно! Начинается второе отделение комедии! Занавес поднимается! Хоуи снова подошел к нам, остановился, широко расставив ноги, и произнес: — Я с маленькой просьбой. Мы ведь художники. Хотим написать портреты миссис и мистера Бартон, а также мистера Паппермана. — Все шестеро? — уточнил я. — Да. — Но нас всего трое. — И хорошо. Вы позволите? — Хм, с большим удовольствием. Но только при одном условии. — Каком? — Мы останемся там, где сидим. — Идет! Хотя мы бы хотели, чтобы вы находились в другом положении, но удовлетворимся и этим. Только сидите и не двигайтесь, иначе не выйдет высокого искусства! Можно начинать! Подвыпившие «художники» вынули бумагу из сумок и принялись «рисовать». Тем временем я заметил, что кто-то шел по направлению к отелю со стороны пустоши. Человек был одет по-индейски и нес на спине упакованный в кожу внушительный груз. Человек шел медленно, — видимо, очень устал. Возле лошадей он остановился и осмотрел их. Потом двинулся дальше. Когда путник подошел так близко, что можно было разглядеть его лицо, мы обнаружили, что ему года двадцать два — двадцать три. У него были правильные черты лица, а волосы, как у Виннету, собраны в пучок и отброшены на спину. Когда незнакомец подошел к дверям «сада», Папперман воскликнул: — Egad 19, это он! — Кто? — спросил я. — Молодой Орел! Четыре года назад он в последний раз спускался с гор пешком, прямо как сегодня. Тогда он два дня гостил у меня и отдал свой индейский костюм мне на хранение, когда уезжал. Он сказал, что если не умрет, то через несколько лет вернется и заберет его. У него не было с собой никаких денег, только наггиты, да и то немного — сотни на три долларов… Посмотрите, да он совсем ослаб! — Он, вероятно, голоден! — добавил я. — Он совсем обессилел! — подала голос Душенька. — Еле плетется! Принесите скорее еще один стул, мистер Папперман! Вестмен поспешил выполнить ее просьбу. Душенька подошла к двери, взяла индейца за руку и попросила быть нашим гостем. — Прямо как Ншо-Чи, которая всегда сострадала! — проговорил индеец и тяжело опустился на стул. Мы ослабили ремни на его плечах и сняли плотно обтянутый кожей тюк, в котором было не меньше тридцати килограммов. Почему он произнес имя Ншо-Чи, сестры моего Виннету? Значит, он апач? Папперман тем временем подошел к «художникам» и попросил бренди для нового гостя. — Бренди не для красных, а для белых! — был ему ответ. — Идите отсюда! Старый вестмен вспыхнул, но я успокоил его: — Они заплатят нам и за это! Лучше поспешите на кухню и принесите тарелку супа. Это полезнее для него, чем бренди! Индеец, расслабленно откинувшись на спинку стула и закрыв в изнеможении глаза, подтвердил: — Не надо бренди! Никакого бренди! Папперман уже нес суп. — Только бульон из старой курицы, — пояснил он. — Но все же неплохой. Он поставил тарелку перед индейцем, но тот даже не прикоснулся к ней. Тогда Душенька схватила ложку и принялась кормить незнакомца. За соседним столом это вызвало всеобщее веселье. — Вообще-то бульон наш! — послышался наглый голос Хоуи. — Но ради прекрасной картины мы можем им пожертвовать. Сюжет называется «Тройное Милосердие, или Проголодавшийся индеец». Через пять минут все будет готово! Действительно, не прошло и пяти минут, как весьма посредственные карикатуры лежали перед нами, — Великолепно! — резюмировал я. — В самом деле великолепно! Сколько стоят такие картины? — Картины?! — засмеялся Хоуи. — Он называет это картинами! Да они ничего не стоят, ничего! Мы дарим их вам! — Дарите? — изобразил удивление я. — Да. — Все шесть? — Да, да! — Спасибо! — Я сложил листки вместе, спрятал их и продолжал: — Но я порядочный человек. Я не принимаю подарков, не выразив свою признательность. Может, кто-то из вас нарисует меня верхом? От меня не убудет, если я потрачу пять долларов. — Пять долларов? Thunderstorm! 20 Это же целое состояние! Спешу! Сейчас же веду лошадь! — крикнул кто-то из компании. Он исчез, и другие последовали за ним. — Вы что-то замыслили? — спросил Папперман. — Конечно. Грядет наказание! Поспешите к хозяину и скажите ему, что мне нужны два-три хороших, настоящих свидетеля, по возможности адвокаты, полицейские или люди из городского начальства. Пусть они поднимутся наверх, в наши номера, и наблюдают из окон за тем, что произойдет. — Сейчас же позабочусь! Привели лошадь. Хоуи потребовал пять долларов авансом. Я заплатил. Сделав вид, что никогда прежде не сидел верхом, я три раза съезжал по крупу, не добравшись до седла. На четвертый я так прыгнул, что перелетел через лошадь и приземлился с другой стороны. Мои упражнения вызвали гомерический хохот. Наконец общими усилиями меня подняли наверх и дали в руки поводья. И начался сеанс рисование. — Великолепная, великолепная картина! — повторял, подбадривая меня, один из «художников». — Мистер Бартон, вы гордо восседаете на коне, как рыцарь, который победил на турнирах всех противников.