Что касается Пишегрю, то ему будет воздвигнута величественная бронзовая статуя. Она стоит сейчас в Лувре. Завершая рассказ о событиях 1803–1804 годов, приведем цитату из книги «Жизнь Наполеона» Стендаля: «Раскрытие этого заговора дало Наполеону возможность осуществить последний величайший из его честолюбивых замыслов: он был провозглашен французским императором, и его власть была объявлена наследственной. "Этот хитрец, — сказал о нем один из его посланников, — из всего умеет извлечь выгоду". Таков был, как мне кажется, подлинный ход этих великих событий». С этим мнением невозможно не согласиться. * * * Весь 1803 год и половину 1804 года, до предела заполненные событиями, Жозеф Фуше провел в относительном бездействии. За это время Франция стала империей, а Наполеон — императором французов; был расстрелян во рву Венсеннского замка «заговорщик» герцог Энгиенский; осужден и изгнан из страны соперник Наполеона по воинской славе генерал Моро. Европейские монархи трепетали: с мая 1803 года вновь началась война с Англией. Во всем этом Фуше не принимал непосредственного участия. Его серая тень возникала, правда, то тут, то там. Будучи сенатором, он посещал обязательные торжества в Париже и «навещал» императора как «добрый советчик», озабоченный благополучием «хозяина». Узнав, что Наполеон велел расстрелять герцога Энгиенского, он произнес свою ставшую знаменитой фразу: «Это больше, чем преступление, это — ошибка!» В процессе генерала Моро Фуше, по его словам, сыграл роль двойного благодетеля: во-первых, он уговорил Моро согласиться на изгнание и тем самым избавил императора от дальнейших хлопот по его делу; во-вторых, благодаря его заступничеству, Наполеон заменил смертный приговор Моро «простым изгнанием». Возможно, роль Фуше во всем этом заговоре была и гораздо большей. Во всяком случае, хорошо информированный личный секретарь Наполеона Бурьенн в своих «Мемуарах.» написал: «Невозможно убедить сколько-нибудь разумного человека, что заговор Моро, Жоржа, Пишегрю и других осужденных имел место без молчаливого покровительства полиции Фуше». Не менее информированный Савари в своих «Мемуарах…» пошел еще дальше: «Фуше, который больше не был министром, направлял к Моро своих людей, он следил за его настроениями, чтобы воспользоваться им при необходимости. Но я думаю, что не он был автором проекта сближения между вандейцами и Моро, так как характер последнего не давал ему никакой гарантии в случае их успеха. Но, я думаю, что он вполне мог предусматривать реанимацию республики и свержение первого консула; в ту эпоху ничто не было невозможным. Возможно также, что Фуше имел целью породить опасные обстоятельства, чтобы спровоцировать необходимость восстановления его министерства, которое он рассматривал, как свое собственное достояние». Очень интересно посмотреть, что писал обо всем этом сам Фуше. В своих тысячестраничных «Мемуарах…» он посвятил описанным выше событиям всего несколько строк: он отметил, что, когда Реаль доложил Наполеону об откровениях Кереля, тот сначала ему не поверил. «Он посоветовался со мной, я сказал, что это заговор, в него нужно проникнуть и проследить за ним. Я тогда мог восстановить министерство полиции и взять бразды правления в свои руки». Очень многозначительное заявление, открывающее нам мотивы Фуше. Потом он рассказал о том, что Моро в глазах всех выглядел жертвой ревности и амбиций Наполеона; что все его усилия приговорить генерала к смерти завершились ничем; что в армии все сочувствовали Моро, а Наполеон даже в страхе прятался во дворце Сен-Клу. Фуше рассказывает: «Я повстречался с Моро и показал ему перспективу опасности двухлетнего заключения, то есть нахождения на милости у его врага. Действительно, существовала опасность для обоих: Моро могли убить или освободить. Он последовал моим советам и отправился в Соединенные Штаты. На следующий день я был принят и отблагодарен в Сен- Клу». Вот так. Не больше и не меньше. В 1802 году Наполеон решил ограничить влияние Фуше и нашел ему замену. Но за два последующих после этого года заметно расцвела преступность, начались политические волнения и проявились просчеты правительства с тяжелыми последствиями во внешней и внутренней политике. Когда же Наполеон спросил своих советников, кого они могут предложить на министерский пост, воцарилось молчание. А потом министр иностранных дел Талейран ответил: «Я не знаю лучшего преемника для Фуше, чем сам Фуше». Фуше в своих «Мемуарах…» пишет: «В стране отсутствовал властный центр, генеральная полиция, которая соединяла в себе настоящее и прошлое и гарантировала безопасность государства. Наполеон сам осознавал этот недостаток, и 10 июля 1804 года я вновь был по высочайшему распоряжению назначен начальником полиции. При этом мне были предоставлены широкие полномочия, поскольку без меня произошло бессмысленное смешение полномочий полиции и органов юстиции. За два дня до этого назначения я был приглашен на секретное совещание кабинета Наполеона в Сен-Клу. Там я сформулировал свои условия и изложил императору причины, обусловившие реорганизацию структуры моего министерства». 18 июля 1804 года французам было объявлено: «Сенатор Фуше назначается министром полиции. Министерство полиции восстанавливается». Министерство полиции «укрепили», дав Фуше в помощники четырех советников (в том числе Реаля и Дюбуа), одной из главных функций которых, несомненно, была слежка за собственным шефом. Во время второго министерства Фуше оставил без изменения систему, созданную им ранее. На помощников-соглядатаев он возложил нудную, рутинную, совершенно не представлявшую для него интереса работу по министерству. Все четверо являлись к нему с докладами один раз в неделю и выслушивали его мнение. Сам же он, как и прежде, взял в свои руки «высшую полицию». Глава четвертая. Кухонный нож Фридриха Штапса Этот несчастный не выходит у меня из головы. Все-таки это выше моего разумения. Наполеон С установлением империи попытки покушений на Наполеона не прекратились. Несмотря на неудачи, английская разведка продолжала работу в этом направлении. Так, например, в 1805 году были арестованы два ее новых агента — братья Даниэль и Шарль Тома, которые по заданию английского консула в Касселе, готовили очередное покушение на императора. В 1806 году аналогичное поручение было дано британской разведкой еще двум французам-авантюристам — Лесэмплю и Дранобу. Французская полиция в Гамбурге выследила Драноба, который поспешил после ареста выдать Лесэмпля. Этот самый Драноб разругался со своим сообщником еще до того, как они покинули Англию, и теперь был рад рассчитаться с ним руками французских полицейских. Оба они были схвачены и посажены во французскую тюрьму. В январе 1809 года в Париже были расстреляны без суда и следствия два человека: Раймон де Гранмон, бывший эмигрант, 38 лет, и швейцарец Кудрие 24 лет. Они тоже готовили покушение на Наполеона, но были вовремя схвачены агентами полиции. Всего по аналогичным причинам было арестовано множество людей. Тюрьмы империи были переполнены. Они делились на пять категорий. Самыми главными были государственные тюрьмы: Тампль, Венсенн, Ля Форс и некоторые другие. Там содержались важные государственные преступники, ожидавшие суда или приведения в исполнение смертного приговора. Кроме того, имелись специальные тюрьмы для священников. Были также тюрьмы для тех, кому смертная казнь была заменена длительным заключением. Тюрьмы местного значения имелись практически во всех городах и крепостях. Самым низшим звеном были тюрьмы для простых бродяг и воров. По оценке Анри Форнерона, число государственных заключенных в период с установления режима Консульства и до 1811 года постоянно составляло от полутора до двух тысяч человек. После 1811 года это число заметно увеличилось, превысив две с половиной тысячи человек. * * * Среди покушавшихся на жизнь Наполеона были не только французы. В их числе было немало и жителей покоренных ненасытным в своих завоеваниях императором стран, в частности немцев. Ненавидевшая Наполеона мадам де Сталь объясняет это так: «Разве даровал он иностранным нациям больше свободы? Ни один европейский государь не позволил бы себе в течение года совершить столько наглых беззаконий, сколько Бонапарт совершал ежедневно. Он вынуждал европейские народы променять их покой и свободу, их язык, законы и состояние, их кровь и их детей на несчастья и стыд, на утрату национальной независимости и всеобщее презрение». Когда те же немецкие правители поняли свою неспособность противостоять Наполеону обычными средствами, т. е. выставляя свои армии против его армий, они обратились к своим народам. Как это всегда бывает, когда угрожают коронам, речь пошла о свободе и равенстве. В манифесте, ходившем по всей Германии в начале 1809 года, говорилось: «Саксонцы! Немцы! С этого момента наши генеалогические деревья не имеют никакого значения. Возрождение Германии может произойти только благодаря новым людям. Сейчас нет других достоинств, кроме таланта и рвения, с которыми защищают свою родину! Свобода или смерть!» Эти слова оказали огромное влияние на немцев. Наполеон для всех стал врагом не только их родины, но и свободы вообще. Молодежь, охваченная патриотическими чувствами, загорелась идеей возмездия. Фридрих Штапс, о котором пойдет речь в этой главе, юноша наивный и впечатлительный, стал одним из представителей этой волны политической экзальтации. * * * С первых дней октября 1809 года Наполеон находился в Шёнбрунне, близ Вены, где он вел переговоры с австрийцами. Как-то раз он вдруг заговорил со своими приближенными о своей безопасности. — Я читал секретные донесения и точно знаю, — сказал Наполеон, — что принц Лихтенштейн, австрийский посол, говорил министру иностранных дел Шампаньи, что в Германии немало горячих голов, настроенных убить меня, но главы государств якобы отказываются даже обсуждать предложения на эту тему. Хитрецы, они специально говорят такое, чтобы сделать нас более сговорчивыми при подписании договора. У них ничего не выйдет! И кстати, хотелось бы посмотреть, что это за человек, который отважится нанести мне удар? — Послушайте, Сир, — ответил ему генерал Савари, — таковые, может быть, и найдутся, но Вашему Величеству всегда удавалось избежать смерти в многочисленных сражениях. А вот этот человек должен понимать, что ему живым не уйти. — Конечно, никто не хочет умирать, — согласился Наполеон. — Да, Сир, но тому, кто решится на такое, неизбежно придется погибнуть, и он об этом не может не знать. Потом речь зашла о возможной попытке отравления. Гофмаршал двора Дюрок высказал такую мысль, что это мог бы быть единственный способ, который оставлял бы преступнику хоть какую-то возможность избежать сурового наказания. Савари согласился с ним, но Наполеон лишь нервно повел плечами. — А знаете ли вы, — заявил он, — что химик Бертоле объяснил мне, что яды не действуют через внешние органы? При малейшем подозрительном привкусе, например, напитка, достаточно мгновенно выплюнуть его, и ничего не случится. На этом разговор и закончился. * * * 12 октября 1809 года Наполеон проводил на площади перед своим дворцом в Шёнбрунне смотр гвардии. На подобные смотры обычно приезжало и приходило много публики. Особенно в праздничные дни. Всем хотелось посмотреть на Наполеона, личность которого возбуждала повсюду самое ненасытное любопытство. Какое событие! Будет, о чем вспомнить и рассказать внукам! С раннего утра в Шёнбрунне собирались люди. Ими были заняты все дворцовые аллеи, а некоторые даже пытались взобраться на деревья, чтобы лучше увидеть происходящее на площади. Наполеон охотно допускал публику на смотры, и вообще столица Австрии нравилась ему своей полной покорностью. — Вот он, вот он! — неслось по восхищенной толпе. — Смотрите, это Наполеон!