– Нам надо поговорить, – с ходу начинаю я, садясь в изножье ее кровати. Выжидательно смотрю на ее опущенную голову, однако, когда раздается шелест страниц журнала, который она листает, делаю глубокий вдох и выдох. – Тебе не идет на пользу целыми днями торчать в комнате. Ты себя хоронишь и меняешься из-за этого. Вчера вечером с постояльцами ты говорила совершенно неподобающим тоном и сама прекрасно это понимаешь. Между прочим, сегодня утром они съехали, если вдруг ты не заметила. На обе ночи, которые они здесь провели, я не выставила им счет. Жду реакции, однако она заключается лишь в том, что мама принимает целиком сосредоточенный на журнале вид и перелистывает следующую страницу. – Ты управляла «Морскими ветрами» десятки лет, у тебя были куда более проблемные постояльцы, чем эти двое. Всего-навсего милая, по уши влюбленная парочка, которая наслаждалась друг другом. Чем они тебе помешали? Тишина в помещении становится давящей, во мне снова медленно разгорается гнев. – Хватит меня игнорировать! Мы потеряли прибыль за целую неделю, за такой короткий срок номер определенно никто не снимет. Я тут изворачиваюсь ради каждого цента, а ты своим поведением чинишь мне препятствия! Так как она до сих пор не сводит взгляда с журнала, я продолжаю, стараясь контролировать себя. – Дальше так продолжаться не может, понимаешь? Я понимаю, что тебе плохо, но ты все равно должна прекратить изводить гостей, иначе… – Иначе? – Мама высоко задирает голову. – Иначе что, Айрин? Иначе ты вышвырнешь меня из собственного дома? Вот уж нет! – Я шокированно таращусь на нее. У меня на языке крутится другое, но я даже не пытаюсь ей ничего доказать, ведь впечатление такое, что прорвало плотину. – Я продам «Морские ветры», прежде чем меня выгонят отсюда, – визжит мать. – Этот дом принадлежит мне, я могу делать тут все, что захочу. И если я жалуюсь, что из другой комнаты доносятся такие звуки, будто кто-то запер кошку в холодильнике, то имею на это полное право! – Послушай… – Нет, это ты меня послушай, Айрин! – Она обеими руками обхватывает подлокотники кресла, журнал падает на пол, у нее изо рта вылетает капля слюны, настолько яростно мама выплевывает слова. – Ни за что я не позволю собственным дочерям меня тиранить! – Никто не собирается тебя тиранить, но… – Установи внутренние правила! Когда я в свое время отвечала за «Морские ветры», подобного ни разу не происходило! Тогда было само собой разумеющимся соблюдать тишину в обыкновенное время отдыха и… – Но ты больше не отвечаешь за «Морские ветры»! Теперь это моя забота! И хватит разыгрывать из себя дряхлую старуху со второго этажа! Мама хватает ртом воздух, у нее на щеках неожиданно вспыхивают багровые пятна. – Так вот кто я, по-твоему, да? – произносит она дрожащим голосом. Тут же проснувшиеся во мне угрызения совести вынуждают перейти в контратаку. – Перестань цепляться к словам! Я этого не говорила! Но ты ведешь себя невыносимо, я каждый раз боюсь, когда ты встречаешься с гостями! Вчерашним вечером… – Пожалуйста, уйди, Айрин, – перебивает мама. Она сидит очень прямо и смотрит мимо меня. – Ты права. Так не может продолжаться. Я чувствую себя старой. Мне не хватает покоя. Но это мой дом. Ее дом, ее дом. Мне как никогда раньше хочется побросать шмотки в чемодан и свалить отсюда. Но я не в силах уехать, просто не могу. Иначе кто позаботится о маяке? О постояльцах в «Морских ветрах» и подтвержденных бронированиях? А если мама осуществит угрозу, мне придется организовывать оформление закрытия, мне надо будет… если она действительно продаст «Морские ветры»… Чувствуя, словно сдавливает грудную клетку, я встаю. Мама опускает глаза и тяжело дышит. Потом нагибается за журналом, который выронила, и когда через миг шорох перевернутой страницы нарушает тишину в комнате, я решаю высказаться в последний раз. Собственный голос кажется мне чужим. – Я тебя не понимаю… до меня просто-напросто не доходит, почему ты себя так ведешь. Вот уже два года я каждую свободную секунду трачу на «Морские ветры». Я взвалила на себя то, что ты однажды бросила, и… я не виновата в том, что случилось между тобой и папой! И я не Сюзанна. Ты, черт возьми, не на том человеке срываешь свою злость! После этого я остаюсь на месте достаточно времени, чтобы уяснить, что все, сказанное мной, просто отскакивает от слоя льда, которым мама себя покрыла. Поэтому разворачиваюсь и, уходя, громко хлопаю за собой дверью. Не успеваю отойти и на пару шагов, как в заднем кармане джинсов вибрирует телефон. Сюзанна. Как меня все достало. Нервным движением сбрасываю входящий вызов и выключаю мобильник. Вообще-то сейчас мне нужно сервировать столы к завтраку на утро. Нужно проверить, не поступали ли запросы на свободный номер, нужно утешить Сюзанну и проявить понимание к матери, мне нужно… Мне нужен воздух. * * * Моя цель – «Брейди», однако, когда я дохожу до прибрежной улицы, вспоминаю, что сегодня понедельник и паб закрыт. Недолго думая, перелезаю через широкую каменную стену, отделяющую Каслданнс от моря, и шагаю вниз по камням и торчащей из песка траве до самой воды, где сворачиваю направо, в противоположном направлении от гавани. Бухта в Каслданнсе окружена высокими крутыми скалами, но можно довольно долго идти по пляжу, пока он в итоге не закончится. Небо уже какое-то время назад приобрело нежный сиреневый оттенок, а теперь и солнце превратилось в ярко горящий диск посередине красной полосы облаков, которая растягивается вдоль линии горизонта. Небольшие облачка озарены оранжевым сиянием на фоне окрашивающегося в ночную синеву неба. Я останавливаюсь, обняв себя руками, чтобы посмотреть, как бесконечное море сантиметр за сантиметром поглощает солнце. Его свет придает песку под моими ногами красноватый оттенок, пока наступающие серые сумерки не начинают скрадывать цвета. После того как солнечные лучи мерцают в последний раз, я наконец иду обратно. Я больше не злюсь, но на душе остается какая-то тяжесть, чувствую себя подавленной. Однако, несмотря ни на что, я широкими шагами спешу по пляжу домой. Там, невзирая на все неприятности, все еще много дел. Мысли продолжают крутиться вокруг маминых слов. Больше нельзя исключать, что она на самом деле способна продать «Морские ветры». Но куда она тогда денется? И что буду делать я? Взгляд теряется среди бледно-розовых облаков над морем, затем я сую руки в карманы и разглядываю только матово переливающиеся осколки ракушек в песке. Бесполезно изматывать себя подобными вопросами. Об этом я задумаюсь, если все правда зайдет настолько далеко. До тех пор это всего лишь брошенные в пылу ссоры угрозы. Завтра утром будет видно, сколько из них переживет ночь. В любом случае она нуждается в помощи. Понятия не имею, в чем та должна заключаться, по крайней мере у меня не получается вытащить мать из раковины, куда она спряталась, как рак-отшельник. Тот, который острыми как лезвия клешнями схватит за пальцы, стоит слишком к нему приблизиться. Когда-то мама была счастливой энергичной женщиной, которая много пела и еще больше смеялась, одной из тех, кто становился сильнее, преодолевая испытания. Я еще помню, как она однажды решила вязать свитера, шарфы и шапки, потому что одна вечно повторяющаяся финансовая помеха грозила перерасти в настоящий кризис. Мы с Сюзанной часто сидели рядом с ней у камина, и пусть вязание было не хобби, а работой, эти вечера стали моими самыми любимыми детскими воспоминаниями. Мы пересказывали друг другу события дня, в какой-то момент Сюзанна начала вязать собственный шарф, а у меня была специальная машинка, и я плела километровые шнурки. Гораздо позже я как-то спросила у мамы, что она потом делала с этими шнурками, и она ответила, что расплетала их обратно, потому что шерсть тоже стоила денег. Отец отвозил наши товары в небольшой магазинчик в Кэрсивине. Несмотря на то что все в деревне были в курсе этого дополнительного заработка, мама не хотела продавать свои поделки в сувенирной лавке Фергаса в Каслданнсе. Мама продолжила вязать, даже когда финансовый крах был предотвращен, а точнее, она так больше и не прекратила вязать. Тем страннее, что с тех пор, как она вернулась, я еще ни разу не видела у нее в руках спицы. Началом конца стали женщины, которые мечтали о моем отце, и сам отец, которому это нравилось. После расставания три года назад мама тоже будто впала в летаргический сон, но переезд оказал положительное действие. Она вновь казалась нормальной. Более тихой и замкнутой, чем раньше, но все еще нашей мамой. Однако случай с Сюзанной… такое ощущение, что в ней что-то сломалось и осталась лишь горечь. И что мне только… – Привет! – О боже! – Я резко вздрагиваю, от чего спину от шеи до позвоночника пронзает острая боль. Джош стоит на песке всего в нескольких метрах от меня, еще бы пара шагов в вечернем полумраке, и я просто врезалась бы в него. – Извини. Я думал, ты меня видела. Ты шла прямо ко мне. – Нет… прости, я слишком задумалась. Быстро представляю себе, как на пустынном пляже сталкиваюсь с единственным человеком на всю окру-гу – в голове оживает ситуация, которая произошла много лет назад, и у меня вырывается негромкий смешок. – Что такое? – спрашивает Джош. – Я только что вспомнила, как когда-то хотела проехать на велосипеде по сухому листику, единственному, который мне попался на пути. Вот только это оказался камень, а не лист, и я очень эпично перелетела через руль. Отойдя от первого шока, мои мама с сестрой сказали, что выглядело это довольно по-идиотски. Тогда они почти во всем сходились во мнении, – тяжело выдыхаю я. – Мне кажется, что со стороны камня было очень невежливо не закричать: «Осторожно!», – замечает Джош, и я отвечаю на его улыбку. – Да, мне тоже так кажется. – Присутствие Джоша, его слова, взгляд, все еще направленный на меня, снимают часть тяжести с моего сердца. – Прекрасный был закат, правда? – говорю я. – Прекрасный, это точно. Как и многое здесь. Мы оба смотрим на черную воду, на искрящиеся серо-синие волны под все сильнее темнеющим небом. Лунный свет становится ярче с каждой минутой. – Наверное, это нечто особенное – жить здесь, в деревне, где все знакомы друг с другом целую вечность. А еще море, пляж… твой сад. Между прочим, сегодня утром я съел килограмма три вишни. – Там хоть что-то осталось? – Только то, до чего я не достал. Так и вижу, как он тянется к ветвям, как ест вишню с дерева, по которому прежде мы с Сюзанной лазили босиком, и чувствую связь с ним. Только потому, что мы ели вишню с одного дерева. Безумие какое-то. – Можно забыть практически обо всем, когда стоишь здесь, – бормочет Джош. – Обо всех переживаниях, обязательствах, проблемах. Загораются новые и новые звезды, и я слышу, как Джош делает глубокий вдох. – Однако в конце концов я, возможно, заскучал бы по своей нынешней жизни. – Он поворачивается ко мне. – Ты бы скучала по своей жизни, если бы пришлось от нее отказаться? – Да. – Другой ответ даже сейчас не возникает у меня в голове. – Хотя в данный момент была бы не против ненадолго поставить жизнь на паузу. – Почему? – Ну, – расплывчато откликаюсь я, – у меня тоже имеются переживания и проблемы. Он тихо смеется. – Звучит странно, но в таком месте, как это, я не могу даже вспомнить о своих проблемах. – Да нет, нормально. Разве не в этом смысл и цель отпуска?