Ничто не изменилось здесь, хотя прошло не менее часа с той минуты, как ребята примчались в сельсовет. Всё так же лежал без чувств на одеялах учитель, всё так же склонялись над ним зловещие фигуры, размахивая руками, шепча что-то непонятное. Икрам прислушался. Знакомые слова. Когда он был малышом, дед заставлял его учить наизусть эту молитву: «Кавли таолло бо фармони худои ресул… Аллах предсказал тебе такую судьбу». Икрам решительно шагнул к учителю, оттолкнув плечом рыжего ишана. — Аллах не предсказал ему такой судьбы! — отрезал он зло. — Уходите отсюда немедленно. Иначе… Взвизгнув, подскочила Мехри: — Уйди ты из моего дома, Икрам! Не трогай святых людей… Это повелел аллах, — затянула она новую молитву. Но Икрам так взглянул на неё, что она сразу смолкла, испуганная. — Я не уйду отсюда до тех пор, пока не помогу Бобо, — сказал он. — Ты знаешь, что мы вместе с ним всю жизнь старались, чтобы вот эти, — он кивнул на ишанов, — не одурачивали таких, как ты. Я не позволю, чтобы они издевались над моим другом, человеком, которого знают и уважают все. Он не потерпел бы, если бы был в сознании… Ребята, не шевелясь, стояли на пороге. Так вот он какой, отец Пулата. А они и не знали! — Вон! — едва сдерживаясь, приказал Икрам и взглянул прямо в глаза рыжебородого ишана. — Вон отсюда! Гулям весь напрягся. Сейчас ишаны кинутся на Икрама. Они здоровые. Сомнут его, изобьют… Но ничего подобного не произошло. Рыжебородый первым повернулся к двери и, толкнув ребят, выскочил во двор. За ним последовал и второй ишан. А Икрам повёл себя как хозяин в этом чужом доме. Он открыл окно, и свежий воздух ворвался в затхлое помещение. Потом он присел у изголовья учителя, расстегнул пуговицу у ворота рубашки и, вытащив из кармана газету, начал осторожно обвевать бледное лицо. — Отойди, нечестивец, от моего мужа, — снова злобно закричала Мехри, — ты изгнал святых людей из дома! Будь ты проклят! — Пусть падёт проклятье на голову нечестивца… — раздалось откуда-то. Ребята, тесно прижавшись друг к другу, увидели, как подобно змее скользнула к одеялам мать Мехри, та самая Хасият, которую видел Гулям у бабушки Дилинор. И вот тут-то началось невиданное, страшное. Две старухи метались над распростёртым в беспамятстве Бобо, кричали, рыдали, рвали на себе волосы, толкани, щипали Икрама. А он не двигался, крепкий, как скала. Он казался спокойным и невозмутимым, но Гулям видел, как струйки пота побежали по его щекам и скрылись за воротом рубахи. — Тише, тише! — говорил он время от времени. — Это же вредно больному. Если он придёт в себя и услышит ваши вопли, он может умереть. Но бесноватые женщины не слушали никаких уговоров. Они продолжали метаться по комнате, и проклятья неслись из их уст. Неизвестно, сколько бы это продолжалось, если бы за дувалом не раздался автомобильный гудок. — Встречайте! — крикнул ребятам Икрам. И они, сразу поняв, выскочили из дома. Белая машина с красным крестом стояла у дувала, а в калитку, которую распахнули настежь убегающие ишаны, уже входил доктор. — Жив? — спросил он почти неслышно. И Гулям торопливо закивал в ответ: — Наверное, жив. Наверное, просто без памяти… Над ним тут ишаны шептали… Не дослушав, Иван Иванович бросился к двери и, не поздоровавшись с Икрамом, не обращая внимания на женщин, опустился прямо на одеяла возле Бобо. Икрам встал и тоже подошёл к двери, у которой замерли Гулям и Сабир. Все трое молча смотрели за тем, что делает доктор. И женщины, не ожидавшие появления человека в белом халате, вдруг замолчали, остановились. Умелые ласковые руки доктора действовали точно, уверенно. Вот они прикасаются ко лбу Бобо, вот он прижимает своё ухо к самому сердцу. Затем вынимает из чёрного чемоданчика какую-то бутылочку, отвинчивает пробку, прикладывает бутылочку к носу друга. Неровное, прерывистое дыхание учителя делается спокойнее. Видимо, что-то очень целебное спрятано в этой бутылочке, потому что, вдохнув всей грудью, Бобо медленно открывает глаза. — Жив, жив! — шепчет Гулям на ухо Сабиру, и тот молча кивает в ответ. Но на лице доктора по-прежнему тревога. Он глядит в глаза друга: они неподвижны, безжизненны, мутны. Тогда он поворачивается и взглядом подзывает к себе Икрама. Они вдвоём осторожно обнажают правую руку учителя. Доктор вынимает из своего чемоданчика небольшой ящичек, ставит его на пол, окутывает чёрной повязкой руку больного и начинает нажимать пальцами маленькую резиновую грушу. — Давление, — шепчет Сабир, — так отцу измеряли кровяное давление. Оба испуганно глядят в лицо доктора. Вот сейчас он, может быть, улыбнётся и скажет: «Всё в порядке». Но доктор лишь печально качает головой и прячет аппарат для измерения давления обратно в чемоданчик. В руках у доктора шприц. И пока Икрам осторожно держит руку больного, доктор делает укол. И ждёт. Проходит ещё несколько томительных минут, и учитель приходит в себя. Он видит склонённые над ним лица друзей, пытается улыбнуться, хочет приподняться, но крепкие руки врача ласково удерживают его. — Тебе нельзя двигаться, Бобо, — говорит он властно. — Сейчас мы осторожно вынесем тебя на носилках и отвезём в больницу, Скоро ты встанешь на ноги, и уж теперь-то я обязательно отправлю тебя в санаторий, непослушный ты человек. Гуляму и Сабиру хочется рассмеяться: это их строгого учителя называют непослушным! У них на душе становится радостно: ведь учитель пришёл в себя и открыл глаза и доктор обязательно поможет ему. Вот он поворачивается к ним, милый доктор. — Позовите санитаров, ребята, — говорит он негромко, — пусть внесут носилки. Оба бегут к машине и вместе с санитарами возвращаются обратно в комнату. И снова раздаются крики Мехри и Хасият. — Кафир! Кафир! — размахивая сжатыми кулаками у самого лица доктора, вопит Мехри. — Ты везёшь его на смерть! Горе мне!.. — Горе мне… — вторит Хасият. Но Икрам легко отстраняет Мехри и усаживает её на лавку у окна. А старуха сама отскакивает в сторону, отчаянно голося. Доктор и санитары осторожно укладывают учителя на носилки. Гулям видит, как падает бессильно бледная рука. Он осторожно приподнимает эту беспомощную руку и кладёт её на носилки. Медленно они движутся к двери. С другой стороны носилок идёт Сабир. Он печален. Гулям не узнаёт своего весёлого, шаловливого друга. С трудом проносят санитары носилки через узкую калитку, и вот уже снова впавший в беспамятство учитель лежит в тишине и полумраке кузова санитарной машины. Рядом с ним санитар и доктор. Мальчики в нерешительности останавливаются. Сейчас уедет машина. Неужели ничего не скажет им ласковый доктор? Но Иван Иванович не может уехать вот так, увезти учителя, не сказав ничего утешительного его маленьким друзьям. Он протягивает ребятам руку, крепко жмёт мальчишеские ладони и говорит ласково: — Я не могу взять вас с собой в больницу. Ведь до города сорок километров. Как вы потом вернётесь обратно? Но я обещаю каждый вечер звонить Икраму и сообщать, как себя чувствует наш друг и ваш учитель. А в воскресенье, когда колхозный автобус отправится на базар, вы сможете приехать в больницу. Это будет скоро — сегодня уже пятница. Икрам кивает им головой, захлопывает дверцу, и машина медленно уходит. Ребята следят за ней, пока она не скрывается за поворотом, и тогда Икрам говорит мягко: — Спасибо, ребята, что вовремя предупредили. А в воскресенье вместе с вами поедем в город, в больницу. Ребята идут обратно к дому Гуляма. Навстречу им на велосипеде — Пулат. Он останавливает машину, спрыгивает на землю. К рулю у него крепко привязан какой-то увесистый свёрток. — Что это? — спрашивает Гулям. — Отцу обед везу, — весело отзывается Пулат, — он у нас любит покушать. — Хороший у тебя отец, — вдруг горячо говорит Гулям. И Сабир откликается точно эхо: — Хороший! — Почему это вы так вдруг решили? — спрашивает Пулат, и глаза его смеются. — Он, может быть, наконец подарил вам бумагу и цветные карандаши для плакатов? — Какие там карандаши! — отмахивается Гулям. — Не в карандашах дело. Он смелый и никого не боится. И оба друга наперебой начинают рассказывать своему пионервожатому о том, что случилось с учителем, о том, как помог им Икрам. Лицо Пулата делается серьёзным, грустным. Он снимает тюбетейку и нервно крутит её в руках. Ветер поднимает его чёрные волосы, и он кажется ещё выше. — А ведь как раз завтра вечером учитель хотел выступить на собрании в сельсовете и рассказать о «святом» лекаре, — говорит Пулат. — Я уже объездил полкишлака, заходил в каждый дом и просил обязательно прийти на собрание всех стариков. А вы должны были обойти остальные дома. Гулям и Сабир кивают головой: — Мы поделили все дома. Сейчас на обходе Хамид, Джабар, Шоды и другие ребята. Мы только что хотели пойти, но, наверное, теперь уже не нужно, — печально сказал Сабир, — ведь учитель болен и не сможет выступить на собрании. — Как это — не нужно? — Пулат выпрямился. — Как раз нужно. Нужно ещё больше, потому что он заболел. Ведь если учитель узнает, что собрание не состоялось, он очень огорчится, ему станет хуже. Мы обязательно проведём это собрание. — А кто же сделает доклад? — нерешительно спросил Гулям. — Может быть, ты? Пулат отрицательно качнул головой. Он бы мог, конечно, сделать доклад, но ведь не надо забывать, что соберутся все старики и им может не понравиться, что молодой парень, который годится им во внуки, станет учить их. Это должен обязательно быть человек, которого они уважают, чьё слово особенно веско.