С помощью пунка (так называется зажигательный снаряд, употребляемый охотниками прерий) он без труда развел костер из сухих сучьев, наломанных им с деревьев, окружавших со всех сторон поляну. Шошон лежал на земле и мрачно наблюдал за движениями белого охотника. Покончив с приготовлениями, Разящая Рука подтащил своего пленника к огню, посадил его и вынул платок у него изо рта. Ни одним взглядом, ни одним движением индеец не показал, что он принимает какое-нибудь участие в происходящем. Разящая Рука сел против него по другую сторону костра и занялся прежде всего рассматриванием своего врага. Последний был чрезвычайно плотного телосложения, одет он был в платье из кожи бизона, но без всяких украшений. Только швы были украшены волосами от скальпов убитых неприятелей. С неподвижным выражением лица он пристально смотрел на огонь, не удостаивая противника ни одним взглядом. — Токви-Тэй не носит цветов войны, — начал Разящая Рука. — Почему же он напал на мирных людей? — Он не получил на это никакого ответа, даже взгляда. Поэтому он продолжал: — Предводитель шошонов лишился со страху, должно быть, языка: он не отвечает ни одним словом на мой вопрос. Охотник, по-видимому, хорошо знал, как нужно обращаться с индейцем, по крайней мере пленник бросил на него сердитый взгляд и ответил: — Токви-Тэй не знает, что такое страх. Он не боится врагов и смерти. — А между тем можно подумать, что он боится. Храбрый воин, прежде чем перейти к нападению, разрисовывает свое лицо цветами войны. Это честный образ действий, ибо противник тогда, по крайней мере, знает, что ему надо защищаться. Воины же шошонов не были раскрашены, у них были лица мира, а не войны. И тем не менее они напали на белых. Индеец опустил глаза и угрюмо ответил: — Черный Олень не был с ними, когда они взяли в плен бледнолицых. — Это не оправдание. Если бы он был храбрым и честным воином, то он должен был немедленно отпустить пленников, когда их к нему привели. — Они имели дерзость прийти к Кровавому озеру, они должны умереть. — Тогда ты тоже умрешь. — Черный Олень сказал уже тебе, что не боится смерти, он даже желает ее. — Почему? — Он попался в плен, он схвачен белым, он похищен из своего собственного вигвама бледнолицым. Он потерял свою честь, он не может жить. Эти слова он произнес медленно и монотонно, не дрогнув ни одним мускулом, и тем не менее в каждом слове его слышалось горе, граничащее с отчаянием. — Токви-Тэй действительно заслужил свою участь, но я готов возвратить ему свободу, если он прикажет своим отпустить обоих бледнолицых. — Токви-Тэй не может жить. Он желает умереть. — Но ты умрешь без всякой пользы. Несмотря на твою смерть, я освобожу пленных из рук твоих воинов. — Попробуй! Если Токви-Тэй умрет, то жив еще Мог-Ав, его единственный сын, гордость его души, который отомстит за него. Едва он произнес эти слова, как в кустах что-то зашелестело, и из-за деревьев вышел Мартин Бауман. Он нагнулся к Разящей Руке и прошептал ему на ухо: — Виннету прислал меня сказать вам, что пленный часовой не кто иной, как сын вождя. Известие это оказалось чрезвычайно на руку охотнику. Он отвечал также тихо: — Пусть Длинный Дэви немедленно принесет его сюда. Через несколько минут явился Длинный Дэви с пленником на плечах. По приказанию Разящей Руки он посадил его против Токви-Тэя, но даже и тут так велико было самообладание индейца, что у него не вырвалось ни одного звука, ни одного движения изумления. Несмотря на темный цвет кожи, можно было заметить, что при виде сына Токви-Тэй страшно побледнел. Что касается его сына, то он не мог удержаться от восклицания. — Уф! — воскликнул он. — Токви-Тэй также в плену. Вот будет стон в вигвамах шошонов. Великий Дух отвратил лицо от народа своего. — Молчи! — закричал ему отец. — Ни одна женщина шошонов не будет оплакивать Токви-Тэя и Мог-Ава, когда они умрут. Где были их уши и глаза, что они дали себя поймать, как маленькие дети? Позор отцу и позор сыну! Но с кровью их прольется и кровь бледнолицых. В руках шошонов уже есть двое белых пленников, и два разведчика уже на пути, чтобы схватить их товарищей. Тут Разящая Рука прошептал Дэви: — Приведи всех остальных. Только Виннету пусть пока не показывается. Я не хочу оскорблять вас, — продолжал затем он, обращаясь к Черному Оленю и его сыну, — вождь шошонов известен, как храбрый воин. Мог-Ав, сын его, пойдет по его следам и будет столь же славным воином. Я возвращаю вам свободу в обмен на свободу белых охотников. В глазах Мог-Ава мелькнуло нечто вроде радостного изумления. Он так любил жизнь. Но отец его, бросив на него угрожающий взгляд, отвечал: — Черный Олень и Москит попали без борьбы в руки презренного бледнолицего, они не заслуживают жизни, они хотят умереть. Только смертью смогут они смыть позор, который пал на их головы. Но зато умрут также и белые, попавшие в плен, и те, которые еще попадут… Он не успел кончить. Взор его испуганно остановился на разведчиках, которых в эту минуту привели Длинный Дэви, Боб и Мартин Бауман. — Почему Черный Олень замолчал? Вождь опустил голову и долго безмолвно смотрел перед собой. — Теперь Токви-Тэй видит, что его надежда на новую победу тщетна, — продолжал Разящая Рука, — и тем не менее я повторяю свое предложение. Я немедленно отпущу вас, если вы дадите мне слово, что белые пленники будут освобождены. — Нет, мы умрем! — воскликнул вождь. — Так вы умрете напрасно, потому что мы, несмотря на вашу смерть, все-таки освободим пленников. — Да, может быть, это вам и удастся, ибо Маниту, по-видимому, оставил нас. Если бы он не поразил нас глухотой и слепотой, то бледнолицым, которые не имеют имен, не удалось бы схватить вождя шошонов. Если Токви-Тэй был бы побежден Нон-Пай-Кламой или другим каким-нибудь знаменитым охотником, то он мог бы еще утешиться. Но вы — собаки, у которых нет хозяина. Я не хочу милости из ваших рук. — А мы не хотим вашей крови, — отвечал Разящая Рука. — Мы отправились в поход не для того, чтобы истреблять храбрых воинов шошонов, но чтобы наказать собак оглала. Если вы не захотите возвратить свободу нашим товарищам, то мы не последуем вашему примеру. Мы позволяем вам возвратиться в ваши вигвамы. Он встал, подошел к вождю и развязал ремень, которым тот был связан. Он знал, что затеял рискованную игру, но он был знатоком Запада и его обитателей и был убежден, что выиграет игру. При виде такого великодушия, вождь потерял все свое самообладание. Образ действий этого белого казался ему совершенно непонятным и бессмысленным. Он возвращал своим врагам свободу, даже не получив взамен свободы своих друзей. Разящая Рука подошел к Москиту и развязал его. Черный Олень не мог опомниться от изумления. Рука его невольно потянулась к поясу, за которым торчал нож. Лицо его осветилось какой-то дикой радостью. — Токви-Тэй умрет, но прежде пошлет вперед душу своего сына. Выхватив из-за пояса нож, он подскочил к сыну и занес руку, чтобы ударить его в сердце и затем убить себя. Москит не двинул ни одним членом. Он готов был принять смертоносный удар от руки своего отца. — Токви-Тэй! — раздался позади вождя чей-то голос. С поднятой рукой Токви-Тэй обернулся. Перед ним стоял вождь апачей. Рука шошона опустилась сама собой. — Виннету!.. — произнес он. — Разве вождь шошонов считает меня за безымянную собаку? — Кто смеет сказать это?! — отвечал Черный Олень. — Разве он не назвал безымянными собаками тех, кто взял его в плен? Нож выпал из рук шошона: истина начала понемногу открываться ему. — Так победитель Виннету? — Нет, не он, а его белый брат. Он показал на Разящую Руку. — Уф, уф, уф! — вырвалось у Черного Оленя. — У Виннету есть только один белый, которого он называет своим братом. Неужели глаза Черного Оленя имеют удовольствие видеть здесь Нон-Пай-Кламу, самого знаменитого из белых охотников? — Тот, кто одолел Черного Оленя, не мог быть безымянной собакой! Разве мой краснокожий брат — ночная сова, которую без всякого труда можно поймать в ее собственном гнезде? Брат мой — знаменитый охотник и воин, и тот, кто похитил его из собственного вигвама, должен быть героем, носящим громкое имя. Шошон ударил себя по лбу и сказал: — У Токви-Тэя была голова, но в ней не было мыслей. — Теперь пусть мой брат скажет, должен ли он умереть, когда он знает, что его победитель — Разящая Рука. — Нет, — без колебаний ответил Черный Олень, — он может жить. — Да, потому что он доказал, что в груди его бьется не робкое сердце, ибо он не хотел пощады от руки врага. Разящая Рука повалил одним ударом кулака Мог-Ава. Разве это позор для молодого храброго воина? — Нет, он может жить. — Разве мой брат не знает, что Разящая Рука и Виннету — друзья всех храбрых краснокожих воинов? — Да, Токви-Тэй это знает. — Так пусть он выбирает, будет он нашим братом или врагом? Если он желает быть нашим братом, то его враги будут нашими врагами; если он этого не желает, то мы правда отпустим на свободу его, его сына и разведчиков, но прольется много крови из-за обоих белых пленников, и жены шошонов закроют свои лица и будут петь надгробные причитания в каждом вигваме и у каждого костра. Виннету кончил. В продолжение нескольких минут царило молчание. Личность и речь апача произвели на индейцев сильное впечатление. Наконец Токви-Тэй наклонился, поднял нож, который у него выпал раньше, воткнул его лезвием в землю по самую рукоятку и сказал: — Как скрылось острие этого ножа, так пусть исчезнет всякая вражда между сыновьями шошонов и храбрыми воинами, среди которых они теперь находятся. Затем, вытащив нож из земли и подняв его острием вверх, продолжал: — И пусть дружба шошонов и их братьев будет подобна этому ножу, и пусть поразит он всех, кто осмелится идти против них. Клянусь!