— Простите, бога ради, мистер Кройтер, я должен отлучится ненадолго. Мой сотрудник приехал. Священник уже в пути. Подойдя к Мэддену, он крепко берет его за локоть: — Пошли. Давай снаружи поговорим. Такого зловещего выражения лица Мэдден у шефа еще ни разу не видел. Пасторини — мужик здоровенный и весьма импозантный, вот только нервный очень, и это несколько портит впечатление. Говорят, в нем погиб оперный певец. Круглый, как тумба, грудная клетка огромная, ножки коротенькие, черные вьющиеся волосы гладко зачесаны назад. Когда он орет через всю комнату на кого-нибудь, слышно, что у него хороший тенор. В этих случаях Биллингс, главный шут их подразделения, обращается к нему исключительно «Лучано» или «Маэстро» и копирует итальянский акцент. Все, кроме самого Пасторини, находят это смешным. — Я те покажу «лучану», — грозно обещает он. Бог его знает, что это значит. Пасторини постоянно рассуждает о вреде кофеина. — Как думаешь, я очень нервный, Хэнк? Может, надо поменьше кофе пить? (Хэнк Мэдден — его правая рука.) И он старается, правда. Только способ у него странный. Пасторини просто переключается с одной формы кофеина на другую. С эспрессо на американо, к примеру, или — это последнее веяние — с фрапучино на диетическую колу. Вместо пяти чашек фрапучино — восемь-десять бутылок диетической колы в день. — Здорово, Пит. Что тут у вас? — спрашивает шефа Мэдден, когда они выходят на крыльцо. Пасторини замечает чугунную ажурную скамейку и устремляется прямиком к ней. Вообще-то места тут должно хватать двоим, но Пасторини занимает почти все сиденье. — Ща расскажу, — тихо говорит он и шумно выдыхает. — Звонят мне пару часов назад из прокуратуры. Кроули собственной персоной. И просит оказать ему услугу. Говорит, что знает этих людей, это, мол, его друзья, и они утверждают, будто их шестнадцатилетнюю дочку в конце февраля изнасиловал врач. Он молчит, ожидая реакции, но Мэдден на этот раз волнения своего ничем не выдает. — Так это я уже слышал. — Ну, короче, он мне говорит, что сюда поехали копы снимать показания, и просит проследить, чтоб все было как надо. Казалось бы, что такого? Только когда я приезжаю, этот парень, Кройтер, тут же начинает нагнетать. Типа, у него охренеть какие связи и вообще большой опыт общения с полицией. Он в какой-то страховой вкалывает. Расследует мошенничества со страховками. Отсюда и знакомство с Кроули. Мэддену плевать на всю эту политику. Ему важно одно: есть ли труп. Но своего шефа Хэнк знает давно, и раз Пасторини рассказывает историю в такой последовательности, значит, это важно. Может, ему так легче. — А чего он целый месяц молчал? — спрашивает Мэдден. — Сейчас объясню. Пасторини отпивает из банки, переворачивает ее, трясет, пытаясь добыть последние капли диетической колы. — Девчонка вела дневник, — продолжает он. — Она стала хуже учиться, и мамаша пару дней назад решила покопаться в ее комнате, выяснить, в чем дело. Ну и нашла блокнот. — Она написала в дневнике и никому не сказала. — Не совсем. Она написала, что занималась с врачом сексом, про изнасилование ни слова. Вот теперь Мэдден окончательно запутался. — Фишка в том, что она была пьяная, — говорит Пасторини. — Родители считают, он воспользовался ситуацией. Может, так, а может, нет. Я им объяснил, что мы по-любому заводим дело об изнасиловании. В Калифорнии половая связь с несовершеннолетними запрещена законом и автоматически рассматривается как изнасилование. — А до этого она половой жизнью жила? — Нет. И Кройтеры получили справку, что она лишилась девственности. — Красота! И что, они в больнице развлекались? — Нет, у него дома. Пасторини снова пытается сделать глоток из пустой банки. — Ну вот. В общем, опросили мы родителей, надо за девчонку браться, чтобы она все подтвердила. Отец пошел наверх за ней, а она не выходит. Поначалу Кройтер, Билл его зовут, пытался ее уговорить открыть дверь. Выходи, мол, солнышко, с тобой поговорят дяди полицейские, они хорошие. Короче, обычная бредятина. Она не отвечает, папаша начинает злиться. И давай орать, что он сыт ее фокусами по уши, чтобы она вырубала музыку и выходила. Мне надоело, и я решил сам попробовать, какой-никакой опыт у меня есть, две дочери все-таки, обе подростки. Все равно не выходит. И тут я понял, что дело плохо, и велел патрульному ломать замок. Заходим. В комнате — никого. Колонки компьютера аж трясутся, а самой девчонки не видать. Ну, мы было решили, что она дала деру, вылезла в окно или еще как смылась. А потом один из копов заглянул в ванную. И когда он сказал «господи боже», то я понял, что дело совсем плохо. — Совсем? — Хэнк, она повесилась на кронштейне для душа. — Мамочки мои! Пасторини качает головой, тупо глядя в пространство, и делает еще один воображаемый глоток. — Ей пару недель назад семнадцать исполнилось… Мэдден оборачивается. Ватага тех самых ребятишек внимательно их разглядывает. Они больше не торчат на въезде в тупик, а слоняются по улице и неубедительно притворяются, будто им нет до происходящего никакого дела. — Слушай, Пит… — Чего тебе? — Она хоть записку оставила? Объяснила, что случилось? Пасторини рассеянно кивает. Он почти не слушает Хэнка. — На столе. Что-то я там видел такое. Стишок какой-то, по-моему. — Стихи? — Ага. На компьютере распечатала. И что-то еще снизу от руки приписала. — Что? Пасторини поднимает голову и горько усмехается. — Тебе понравится, — говорит он. — Ну? — Она написала: «Я не буду жертвой». 5 Харизма Киану Ривза 10 ноября 2006 года, 5.45 Утро началось не с рассвета, а с телефонного звонка. В комнате было всегда темно, и потому он обычно не знал, день теперь или ночь, проспал он пятнадцать минут или три часа. Поэтому, сняв трубку, Коган первым делом спросил: — Который час? — Без четверти шесть утра. Пора вставать и радоваться жизни! — Слава богу, это оказалась Джули, а не дежурная медсестра с послеоперационного этажа. — Погоди, только глаза разлеплю. — Глаза у Когана ну никак не открывались. — Точно тебе говорю, Коган, тебе обязательно надо сходить в спа-салон. — Найдешь такой, где тебя купают в кофе, и я сам прибегу. — А вот у меня отличное настроение. — Приятно слышать, что хоть у кого-то отличное настроение. — Вставай давай. Я и так дала тебе лишних пятнадцать минут поспать. — Как это мило! Коган повесил трубку, подошел к окну и поднял жалюзи. На улице только-только начало светать. Еще один унылый серый день. Хотя как знать, в Северной Калифорнии погода меняется быстро. Может, еще разгуляется. А к полудню и солнышко выглянет, и потеплеет. Коган принял душ и побрился. На все про все — двадцать минут. — Тебя Беклер искала, — сообщила Джули, едва он вошел в ординаторскую. — А ей чего надо? — Она не сказала. Слушай, ты не в курсе, что люди по утрам причесываются? Есть такая штука, расческа называется. — Это такой хирургический инструмент?