Крегер собрался с духом. — Нет. Я не стану вмешиваться в это дело. Ты же помнишь наше соглашение, мистер Джонс. Я даю тебе наводку, направляю всех по твоему пути, делаю все, что могу, чтобы облегчить поиск этих денег. Но я не буду участвовать в убийстве. — Избирательная мораль, — хмыкнул Джонс, будто не видел смысла в подобных вещах. — Возможно. Но человек должен следовать определённым правилам, иначе… — Иначе мы все были бы обычными преступниками, да? Животными? Разбойниками? — Теперь он смотрел на Крегера глазами, которым было место в черепе гремучей змеи. — Мы все будем такими же, как я? — Я не то хотел… — Закрой пасть. Больше всего я ненавижу мелких скулящих трусов, которые чувствуют необходимость постоянно извиняться. Крегер почувствовал, как у него покраснели щёки. Он больше не был ребенком, над которым издевались на школьном дворе. Этот человек давно исчез. Он был честным человеком. Благоразумным. И на него нельзя было давить. — На этом закончим. Джонс затушил сигарету о подошву сапог и поднялся. — Ты становишься обузой, шериф. У тебя кишка тонка для такой работы. Бог знает, что заставило тебя думать, что из тебя выйдет хороший законник. Крегер свирепо посмотрел на него, понимая, что ни к чему хорошему это не приведёт, но ему было все равно. — Я и есть хороший законник. Джонс сплюнул на пол, и глаза его засветились мрачным торжеством. — Ты — мелкий, бесхребетный сукин сын. Позор своей профессии. Ты прогнулся под такого человека, как я. Если у тебя нет ни капли самоуважения, думаешь, Я стану тебя уважать? Крегер почувствовал, что его гнев начинает утихать. Он должен успокоиться; должен помнить, с кем и с чем он имеет дело. Если бы Джонс был пустынной змеей, то сейчас его трещотка на хвосте колотилась бы, не переставая. Если его задеть, он наверняка нанесет удар. И он был так же ядовит, как любое существо, которое Бог поместил на эту мрачную планету. Он направился к двери, позвякивая шпорами. Крегер бросил взгляд на свой патронташ, висевший на стене. Джонс резко развернулся, сжимая в руке огромный кольт «драгун» калибра.44. — Ты — обуза, Крегер. И лишь вопрос времени, когда ты проболтаешься обо всём Пепперу. Он был прав: Крегер уже не раз думал об этом. Он выпрямился в кресле, понимая, что уже мертв, и понимая, что может умереть только один раз. — Будь ты проклят, Партридж, — прохрипел он. — Будь ты проклят. Чёрный Джейк попытался усмехнуться — жуткое зрелище, будто тебе улыбается манекен. — Я был проклят уже давным-давно. Крегер, не мигая, смотрел на противника. Он подумал о своей жене, которая ушла от него много месяцев назад, и пожалел, что не стал лучшим человеком, лучшим мужем и, Боже правый, лучшим законником. Он услышал гром и увидел молнию. И это были последние воспоминания шерифа, прежде чем его череп разлетелся на куски. ГЛАВА 10 В Дед-крике Нейтан Партридж лежал рядом с девушкой и курил сигару, пуская кольца дыма к потолку. Ее звали Лили Кин, и он был уверен, что нет ещё и двадцати. Да и не удивился бы, если она оказалась бы ещё моложе. Но ему было все равно, как человеку, прыгающему со стула с петлей на шее. Его мало что волновало… кроме денег, конечно. — Сколько тебе лет? — всё же уточнил он, хотя прекрасно понимал, что ему нет до этого дела. Она откинула прядь рыжих волос с маленькой крепкой груди. — Семнадцать. Прошлой зимой мне исполнилось семнадцать. Партридж кивнул и сделал ещё затяжку. — А теперь скажи правду. — Да кто ты такой, чтобы спрашивать? Священник? Шериф? — Она нахмурилась при одной мысли об этом и откатилась в сторону. — Плевать. Их мне тоже приходилось обслуживать, дорогуша. Партридж рассмеялся. Он начинал по-настоящему удивляться тому, как легко было улыбаться, смеяться и снова быть человеком. Его положение было, конечно, не из лучших… и все же он жил им — испытаниями, невзгодами и всем прочим, как свободный человек. И это, в конечном счете, единственное, что действительно имело значение. — Из меня священник — как из тебя монахиня, милая. Она улыбнулась, и в лучах послеполуденного солнца ее лицо казалось прекрасным. Золотым, сияющим. Отмеченным опытом и трудностями, но почему-то всё равно прекрасным. Партридж крепко зажмурился и решил, что именно такой он ее и запомнит: золотоволосой, ясноглазой, с рыжими волосами, рассыпавшимися по обнаженным плечам, как языки пламени. Да, он сохранит в памяти этот образ и будет смаковать его, когда пожелает. И никто не сможет отобрать у него это воспоминание. — А что, если я скажу тебе, что мне пятнадцать? — сказала она. — А что, если я скажу тебе, что занимаюсь этим всего месяц? Он провел грубым мозолистым пальцем по ее обнаженному предплечью. — Я бы ответил, что ты быстро учишься. — А что по поводу моего возраста? Партридж попытался ответить на этот вопрос как можно осторожнее: — Думаю, каждый пытается устроиться в этой жизни, как может. Похоже, ей понравился его ответ. Она перевернулась в его объятиях и крепко поцеловала в губы. Потом она рассказала ему, как приехала на Запад вместе с матерью из Индианы, разыскивая отца, который приехал в Аризону, чтобы заработать на рудниках. Он не объявился, и они больше никогда о нем не слышали. Никто даже не был уверен, что он добрался до места назначения. Ее мать умерла прошлым летом от чахотки — хотя истинная причина так и не была установлена — в Глоубе, и Лили осталась почти без средств к существованию. Ей оставалось лишь одно. — Я надеюсь когда-нибудь выбраться из этого. Я не хочу тратить свою жизнь на проституцию. Партридж поверил ей. Борделей в Дед-крике было много, и простирались они от дешевых заведений, где мужчина мог развлечься за две монеты, до дорогих борделей, где мужчина мог оставить сотни или даже тысячи. Но это был шахтерский город, и цены имели обыкновение вырастать, как только работники натыкались на жилу. Лили работала в претенциозно названном центре «Серебряный Доллар» и у столь же претенциозного Лорда Джонни Макса Сильвера — большого шулера, щеголя и заядлого игрока, который разъезжал по городу в личном экипаже, одетый в черный костюм, шелковый жилет, черный галстук и накрахмаленную белую рубашку. Он щеголял в шелковом цилиндре, с тросточкой и с высокомерным выражением лица, как в привилегированном Бостонском Мужском Клубе. Но сколько не пытайся оттереть дерьмо, оно все равно не будет блестеть. А сутенер всегда останется сутенером. Цены в центре «Серебряный Доллар» были средними. Он не был и никогда не будет равен чайхане «Лунный свет» или импортным французским прелестям ультра-элитного «Королевского парижского театра». «Серебряный доллар» мог похвастаться водевильными номерами от танцовщиц живота до фокусников и комедийных трупп. Когда проститутки не обслуживали мужчин в спальнях наверху или в театральных кабинках за бархатными занавесками, они тратили свое время на выпивку, обшаривая карманы пьяных ковбоев и шахтеров, танцуя за определенную плату и поощряя богатых владельцев ранчо выбрасывать на заведомо фальшивые игорные столы больше денег, чем те могли позволить себе проиграть. — Полагаю, ты знаешь этот город лучше, чем кто-либо другой, — сказал Партридж. Она пожала плечами. — Настолько хорошо, насколько это вообще возможно. Но, черт возьми, этот город растет не по дням, а по часам. И будет расти, пока золото не закончится. — Ты когда-нибудь слышала о месте под названием «Египетский отель»? — Конечно. Его все знают. Это дорогое заведение вроде «Королевского парижского театра». Туда даже не стоит показываться, если у тебя нет нескольких тысяч в кармане. Даже выпивка там обойдется в двадцать долларов. Значит, бордель. Интересно. Партридж так и думал. У Розмана была оттуда визитка… это было случайностью или как-то связано? Партридж снова затянулся сигарой. — Знаешь, кто владелец?