Но глаза мужу не спрятать. И в них я вижу такую же неуверенность, какую ощущаю в своей груди. В моей памяти два прошлых: детство, проведенное в Пасторали, переплетается с воспоминаниями извне. Стоит мне закрыть глаза и попытаться сфокусироваться на них, и я ощущаю море, пенящееся вокруг моих ног. А еще – соленый воздух в горле. Я чувствую вкус океана. А ведь он не должен быть мне знаком. Откуда у меня это воспоминание? Внутри нарастает тревожность. – Ты Тревис Рен, – говорю я мужу прямо и громко; я хочу услышать себя, услышать это имя, от которого внутри все сжимается. – Да, – спокойно и невозмутимо отвечает он. – Что ты помнишь из прошлого? – Немногое. – Ты пришел в Пастораль, чтобы найти меня? – спрашиваю я. Он кивает. – Почему? Его лицо меняется: он хмурит в напряжении лоб, силится выудить из памяти какой-то момент. Но воспоминания сталкиваются и распадаются на бессвязные и разрозненные картины, как только мы пытаемся на них сосредоточиться. И улетают, как мухи, которых не удается поймать. – Ты пропала на пять лет, – качает головой муж, словно сомневается в своих словах. Пять лет… Прошло пять лет… Я пытаюсь осознать эту цифру, этот факт, включить его в пазл своих собственных воспоминаний, но он никак не вписывается в цепочку всех других моих воспоминаний, не коррелирует с ними. – Меня наняли твои родители, – добавляет муж. – Мои родители? Я пытаюсь воскресить их образы в памяти. Тщетно… – Я встречался с ними в их доме. В доме твоего детства. Теперь отворачиваюсь я. – Где это было? Рассвет уже пробивается сквозь деревья, птицы начинают щебетать. Тео хмурится еще сильнее: – Я не уверен… Извини, мне бы очень хотелось вспомнить. Я понимающе киваю и стараюсь думать о том, другом доме за пределами Пасторали. О спальне, в которой я выросла. О месте, отличном от этого. Я вижу куклу с идеальными стеклянными глазами, сидящую у голубой музыкальной шкатулки для украшений, которая издавала красивую мелодию при открывании крышки, а потом сломалась. Но эта вспышка-картина исчезает так же быстро, как появилась. Я вглядываюсь в глаза мужа, в их холодную голубизну. – Почему тебя? – задаю я новый вопрос. – Почему они наняли тебя? Ты работал детективом? Лоб мужа внезапно разглаживается, и на секунду я его не узнаю. Он становится тем, кем был прежде. Тревисом Реном. – Нет, – отвечает мне он. – Но я мог разыскать пропавшего человека. – Как? Небо над нами просветляется, солнце поднимается над деревьями, но вереница дождевых туч, наползающих с севера, уже вытесняет со свода синеву. – Я не знаю… Я видел людей… Я мог увидеть, что с ними случилось. – Каким образом? – Не помню. Возможно, я ошибаюсь. Даже сейчас, когда он пытается углубиться в воспоминание, проработать его, оно распадается на отдельные элементы. – У меня была твоя подвеска. С цифрой три. Ты обронила ее на дороге. – На какой дороге? Я сознаю, что подталкиваю его, заставляю напрягаться, заглядывать в самые отдаленные и потаенные уголки памяти. Но что-то внутри меня боится, что он очень скоротечен – этот проблеск правды, воспоминаний, которых у нас не должно больше быть. Если мы заразились ветрянкой, если мы больны и болезнь лишила нас отчасти рассудка, то этот момент просветления не может затянуться надолго. К полудню все вернется на круги своя: я снова буду Каллой, а он Тео, а цепочка и книга о Лисьем Хвосте останутся лишь ключами к загадке, которую мы никогда не разгадаем. – На главной… на асфальтированной дороге. Там еще был старый полуобвалившийся сарай. И какой-то паренек сломал руку, спрыгнув с крыши дома, но тот дом давным-давно сгорел. – Откуда тебе это известно? О мальчике, сломавшем руку? – бросаю искоса я взгляд на мужа. Он смотрит на меня, но ничего не отвечает. Потому что не знает, не способен осмыслить собственные воспоминания. И теперь уже мой разум смущают коварные вопросы: насколько реально все то, что он помнит? Можем ли мы доверять своим воспоминаниям? – Я не собиралась теряться, – признаюсь в конце концов я, страшась слез, уже начавших давить мне на веки. Я помню, как шла по лесу, как заснула на кровати в фермерском доме, который не был моим, но слишком быстро стал знакомым и привычным. Для чего я сюда пришла? Почему отказалась от прежней жизни? Зачем отправилась на поиск Пасторали? Это темное пятно в моей памяти, но мне до сих пор не удается его прояснить. Тео смотрит на юг, в сторону ворот и сторожки. – Мы оба забыли, кем были. Его голос теперь звучит твердо. Похоже, он уверен: правда в том, что мы оба оказались в чужой шкуре. Но сохранили ключи к своим настоящим ипостасям – зарыв в саду или запихнув под матрас на террасе. Какие бы вещи мы ни спрятали, они были призваны помочь нам вспомнить себя! Я внезапно осязаю грязь, забившуюся мне под ногти, когда я выкапывала яму под кустом шиповника – не на днях, а давно! Мой взгляд рассеянно блуждает по лугу, к горлу подкатывает паника. Я положила на дно ямы сначала книгу. Я помню, как тревожилась о том, что насекомые обгрызут ее страницы, а дождевые осадки, впитавшись в почву, повредят бумагу. И все-таки не стала зарывать ее слишком глубоко, рискуя потом не найти. А поверх книги, почти у самой поверхности земли, я положила крошечную подвеску – своеобразный «надгробный памятник», намек на то, что под ним спрятано еще кое-что. Притоптав почву, я закрыла глаза и прошептала свое имя, свое настоящее имя: Мэгги Сент-Джеймс. Я произнесла его еще трижды, стараясь запечатлеть в мозгу, в костях и плоти. Я понимала, что начинаю его забывать. А затем вернулась в дом, вошла в ванную, включила кран и, подставив голову под душ, стала смывать с себя грязь, распутывая пальцами мокрые волосы. Они были русыми тогда, но уже отросли, стали падать на плечи. И я силилась что-то вспомнить – ломала голову над тем, как выбраться из этого леса. Я пыталась сохранить память о том, кем была, и громко бормотала: не забывай! Это одна из последних картин, что я помню из прошлого, которое было до того, как черная пелена – подобно грозовой туче – затмила мне разум и заместила старые воспоминания новыми. Воспоминаниями о детстве в Пасторали, о холодных осенних сезонах, неизменно сменявших лето, о Би – тогда еще маленькой девочке, – с задорным смехом выбрасывавшей камушки из ручья на зыбучий песчаный берег. Она искала плоские, гладкие камушки, чтобы мы принесли их на пруд и она бы показала мне, как далеко научилась их запускать блинчиками по водной поверхности. Но сейчас я тщетно пытаюсь отыскать эту сцену в памяти. Помню лишь, что мне Би рассказывала о камушках – о своих детских забавах. В одиночестве! Меня не было с ней рядом там, на берегу ручья. Я лишь воображала себе детство, проведенное с Би. И теперь я не могу вспомнить ни одной сцены из своей жизни в Пасторали в малолетнем возрасте. Выходит, у меня не было детства в общине! Я провела его в другом месте… В моем сознании правду исказила кривда. Поврежденный разум вымыслил путаную, бессвязную сказку, и распутать этот клубок очень трудно. – А что ты думаешь об остальных? – спрашиваю я Тео. – Неужели в Пасторали все позабыли, кем были прежде? Некоторое время муж молчит, а потом произносит: – Нет, не все. – Почему ты в этом уверен? – Я не уверен. Просто внутреннее ощущение. Я все-таки притрагиваюсь к цепочке, ощупываю по очереди все пять книжечек. Их металлические уголки слегка умеряют мое беспокойство. Я не желала потерять себя в Пасторали. И никогда не планировала здесь остаться. – Тогда почему позабыли мы? Тео прикасается к моей руке, сплетает свои пальцы с моими. Но ничего не отвечает. – Скажи что-нибудь, – взмаливаюсь я. – Что ты об этом думаешь? Его рука дергается, ослабляет свою хватку, но тотчас сжимает мою ладонь снова. – По-моему, мы поверили в ложь… и верили в нее слишком долго. Тео обвивает меня руками, я прижимаюсь щекой к его плечу, стекающие с подбородка слезы увлажняют его рубашку. Солнце уже поднялось над деревьями, засияло в полную мощь. И мне хочется верить, что Тео – на самом деле мой муж, что мы выросли в этой общине посреди леса. И мне хочется верить в то, что я действительно его люблю, сильно, по-настоящему. Что мое чувство к нему – не самообман заблудшей женщины, страдающей амнезией. Но он не спешит сказать мне, что думает. А я, пожалуй, не горю желанием это услышать. Мне хочется и дальше притворяться. Оставить все как есть и делать вид, что так было всегда. Жить спокойной, простой, пусть и невыразительной жизнью. Мой муж мне муж. Моя жизнь – это моя жизнь. Но чем дольше мы стоим на крыльце, тем больший клин вбивает между нами страх. И я сознаю: он становится другим. Он вовсе не Тео, он – Тревис Рен. Мужчина, пришедший в общину за мной и разделивший ту же участь, что и я. Слыша, как колотится у уха его сердце, я также понимаю: он думает о том же, что и я. Мы не можем здесь оставаться. Эта жизнь – ложь. Лисы и музеи Отрывок из книги первой в цикле «Элоиза и Лисий Хвост» Элоиза провела в лесу несчетное число дней и ночей. Проходили недели, годы. Деревья оплетали ее ветвями, прорастали корнями в ее сердце, и вскоре она стала такой же твердой и жесткой, как их кора. Довольно скоро она стала забывать свою старую жизнь, отчий дом на окраине леса, мягкость простынь с «огуречным» узором и мамин поцелуй в щеку перед сном. Элоиза стала лесным существом. И даже имя свое не могла теперь вспомнить. Оно стерлось в ее памяти, стало темным пятнышком, разобрать которое оно не могла. Но когда привыкаешь к темноте, сживаешься с гадкими, скользкими, насквозь прогнившими сущностями, ты забываешь, что такое солнечный свет. Ты забываешь, по чему должна скучать и тосковать. И тогда возврата назад уже нет.