– Мы дали обещание. – Голос Леви срывается. Алиса сбоку от него неловко ухмыляется, ее поза напряжена. Лишь она удерживает его в вертикальном положении. – Почитать эту… землю. И она будет… нас обеспечивать. Она будет… – взмахивает рукой Леви, указывая на территорию вокруг нас, на деревья и поля справа, – она будет давать нам еду, чтобы прокормить нас, сделать сильными. Сделать нас… Леви делает глубокий вдох, словно хочет заставить свои легкие дышать, и уже ясно, что он потерял ход мысли. – Тост за нашу общину. За нашу преданность друг другу. Леви ничего не говорит о своей женитьбе, о причине, по которой мы все собрались, он даже ни разу не упоминает имени невесты. И тем не менее с лица Алисы не сходит кривая ухмылка. Стаканы с забродившим яблочным вином взмывают в воздух, и под звон стекла Леви опускается в кресло возле шеренги деревьев. Его замутненный взгляд тщетно пытается сфокусироваться под возобновившуюся музыку и болтовню. Алиса уговаривает его что-нибудь съесть, но он отмахивается от невесты, и она отходит к дереву Мабон, у которого группа женщин готовится к церемонии завязывания ленточек. Настроение у Леви сегодня явно не радостное. Он пьет, чтобы забыться, а не веселиться. – Перебрал Агнесиного вина, – кивает на Леви Генри. – Не грех напиться на своей свадьбе, – отвечаю я, почему-то в защиту Леви, хотя сам уверен, что это бракосочетание преследовало совсем иную цель – отвлечься и отвлечь всех нас от недавних событий. – Что-нибудь слышно о ребенке Колетт? – глядя на Каллу, осведомляется Генри. Он думает, что нас ежедневно информирует об этом Би. Но мы ее не видели уже несколько дней. Помотав головой, Калла отводит взгляд в сторону. Ей не хочется заводить разговор о Би – своей сестре, ставшей призраком. Я отпиваю глоток вина. Оно мутное, почти без градуса, но хорошо согревает мне грудь и немного расслабляет. – Что-то не видать здесь твоей сестры, – все-таки заводит этот разговор Лили Май. – То я чуть ли не каждое утро видела, как она выскальзывала украдкой из дома Леви. А недавно перестала. А тут раз – и Леви женится на Алисе Уивер. Странно это, не находите? Я кошусь на Каллу. Ее кожа пышет жаром. Внутри бурлит гнев. – Мне нет дела до того, что делает сестра, – обдает жена Лили тяжелым взглядом. – Все, что происходит в Пасторали, касается каждого из нас, – слегка вздергивает подбородок в ответ Лили. Я понимаю: не стоит связываться. Калле не нужно спорить с Лили. А жена поворачивается так, чтобы пригвоздить ее к месту убийственным взглядом. Но заговорить и бросить ей в лицо обидные слова не успевает – Генри громко хлопает себя по колену. – Такова цена совместного проживания, – усмехается он, пытаясь разрядить напряжение между нашими женами. – Ты всегда знаешь о своих соседях все: кто куда пришел и кто откуда вышел. Хорошо это или плохо – с какой стороны посмотреть! Генри поднимает стакан в надежде, что мы чокнемся за это. Но его никто не поддерживает. И он пьет один – прикрыв глаза и слегка морщась, пока кислая жидкость стекает по его глотке. Калла отворачивается. Музыка становится бодрее, и уже больше людей, разгоряченных вином, пускаются в пляс. Им хочется забыть, что случилось. Напиться и заглушить в себе боль. И я не могу их за это винить – я бы тоже хотел забыться. Только сознаю: забвение не отменит того, что уже сделано. Я жажду другого, возможно, компенсации. Мне надо изобличить обман, раскрыть правду обо всем, что здесь случилось. С Эшем и Тёрком, с Мэгги и Тревисом. Какой бы кровавой и ужасной она ни была. Калла резко отстраняется от меня. Наверное, хочет подлить себе вина. А может, попросту избавиться от Лили. Генри снова пытается пошутить: Агнесино вино не успело перебродить, потому что ему изменило терпение. Но я его почти не слушаю. Мой взгляд следит за Леви. Тот поднимается с кресла и нетвердой походкой направляется к кромке опушки. Еще миг – и он скрывается в тени от деревьев. Генри еще что-то говорит. Спрашивает о плодах, что мы законсервировали про запас. Но я, извинительно улыбнувшись, отхожу. Мне нужно кое-что сделать. И, обойдя группу танцующих людей, я ныряю под полог деревьев, вслед за Леви. Би Голова стала ясной. Свежей, как холодное декабрьское утро. Я не замечала этого раньше, но мой разум застил серый вихрящийся туман. Как долго это продолжалось? Годами? А теперь он начал улетучиваться и рассеиваться перед глазами. Я уже несколько дней не видела Леви. Похоже, время вернуло мне здравомыслие. Не в том смысле, что любовь слепа, и ты обретаешь способность трезво рассуждать, лишь избавившись от ее оков. А через реальные, тактильные ощущения. Как будто до этого я блуждала в камышовых зарослях, ноги утопали в болотине, а руки пытались уцепиться за опору, которой не было. А сейчас тело начало менять свою старую кожу, высвобождаться из пут, которые сковывали мои запястья, – «щупалец», которыми Леви обвил всю меня. Теперь его со мной рядом нет. И за те ночи, что я провела под открытым небом, засыпая под звездами, что-то во мне поменялось, словно очистилось. И порой, пробуждаясь – еще до рассвета, – я вижу сквозь завесу деревьев крошечные точки света. Мне будто подмигивают мириады звезд. И кажется, что я вот-вот проснусь по-настоящему и чернота рассеется. А ее место займет что-то другое… Тео Я подхожу к Леви. Он покачивается, глаза стеклянные. И все же в том, как его плечи клонятся на сторону, а губы то плотно сжимаются, то порывисто размыкаются, проглядывает раздраженная нервозность. – Я пошел на это ради них, – рычит он так, словно я прервал его на полуслове, хотя до моего прихода он стоял в полном одиночестве. – На что ты пошел? Верхняя губа Леви недовольно подергивается, глаза косятся на людей, подремывающих под гирляндами огней. – Они не знают, что там… А я знаю… – Леви осекается, икает и слегка притоптывает левой ногой, а потом пытается выпрямиться. И мне становится его жалко. Он сейчас ничем не напоминает того человека, каким был неделю назад – до родов Колетт и бегства Эша и Тёрка за помощью. Такое впечатление, будто Леви потерял часть себя. Вздернув подбородок, он поднимает глаза, словно хочет разглядеть над деревьями звезды. Но я подозреваю, что Леви не в состоянии что-либо рассмотреть. Мир для него затмила пелена. – Они все спят, – бормочет он, снова обращая на меня взгляд, полуприкрытый веками. – А ты вот не спишь, – делает Леви еще глоток. – Ты умнее их… Я жду, когда Леви скажет, что я – единственный, кому он доверяет, единственный, на кого он может положиться. Но его губы снова плотно сжимаются, а сам он замирает, стараясь устоять на ногах и дышать ровно. А может, ему пришла на ум мысль, которой он не желает делиться. Достав из кармана фотографию и положив на ладонь, я протягиваю руку к Леви. Так, чтобы он смог рассмотреть снимок. Челюсть Леви отвисает, взгляд скользит по фотокарточке. – Что это? – спрашивает он, словно не понимает, на что глядит. Отрыгнув вино на траву, Леви склоняется вперед и буравит глазами снимок. Но не прикасается к нему и не пытается отнять у меня. На долю секунды в его глазах что-то проблескивает, ресницы подрагивают, губы кривятся. Может, он узнал женщину на фото? Или все проще? И этими странными, мелкими конвульсиями лицевых мышц он обязан выпитому вину? – Где ты это взял? – Голос Леви звучит неожиданно ровно, даже невозмутимо, не выдавая никаких эмоций. Я отвожу назад руку, чтобы фото было видно только мне. – Нашел. – Где? – этот вопрос как будто рассекает воздух. «По ту сторону границы, – думаю я. – На участке дороги, с которого уже не видно Пастораль. Гораздо дальше того места, до которого добрались Эш и Тёрк. Глубоко, глубоко в лесу». Но Леви смотрит на меня так, словно уже знает ответ. Или подозревает. Мы смотрим друг на друга, выискивая ложь, чужую слабину, знаки, способные изобличить. – Ты знаешь, кто она? – спрашиваю я. Прищурив правый глаз, Леви подбирает отвисшую челюсть: – А я должен? – Ее зовут Мэгги Сент-Джеймс. Леви выдыхает. В облегчении? Или это все алкоголь, вкладывающий в его жесты смысл, которого они не несут? – В Пасторали нет женщины с таким именем, – отворачивается от меня Леви. – Тебе это известно. Возле дерева Мабон несколько женщин, включая Алису, уже закончили привязывать ленточки из окрашенной ткани к нижним ветвям и теперь, встав кольцом вокруг его ствола и держась за концы матерчатых полос, тихо напевают. А потом начинают меняться местами, обвивая ствол дерева крестообразным узором из лент. Так они скрепляют брак Леви и Алисы, «заверяют» его у дерева. У того самого дерева, под которым всего пару дней назад были свернуты шеи двоих мужчин. – Может быть, она пришла сюда давно, – предполагаю я. – Последние десять лет в Пастораль никто не приходил, – напоминает мне Леви. К нам никто не приходил с той поры, как умер Купер и лес стал опасным. Кивнув, я опускаю взгляд на фото в руке – полуразмытый образ женщины, которая взывает ко мне своим видимым глазом. Молит о чем-то. Просит ее разыскать? – А вдруг эта женщина все-таки добралась до нас? – упорствую я. – Проникла как-то в общину, а потом с ней что-то случилось… – А что с ней могло здесь случиться? – Не знаю. – Перевернув фотокарточку, я читаю на ее обороте имя, написанное черными чернилами от руки. – Я думаю, сюда дошла не только эта женщина. Но и мужчина, ее искавший. Мужчина по имени Тревис Рен. Нижняя челюсть Леви выпячивается вперед, но быстро возвращается на место. – С чего ты это решил? – Я нашел в нашем доме, на террасе, блокнот. Точнее, дневник. Его вел мужчина по имени Тревис Рен. Я не планировал рассказывать Леви о блокноте, мне казалось, лучше сохранить это в тайне. Но сейчас мне вдруг захотелось убедить Леви в исчезновении двух человек. Да и лучше – менее рискованно – рассказать ему о блокноте, чем о пикапе, найденном мной на дороге, и, значит, сознаться в том, что я выходил за периметр. – И ты думаешь, что этот человек был в вашем доме? – Да. – И эта Мэгги Сент-Джеймс тоже? – Возможно… Леви подносит к губам кружку, но та пуста. И он мотает головой: