Генри раздвигает чердачную лестницу, и она с глухим стуком упирается в пол; облачко пыли взмывает в воздух. Генри кашляет. – Это только до утра, – утешает доверительным кивком Леви «пленников». Как будто дает им слово. Эш помогает Тёрку взобраться по лестнице, но тот морщится и постанывает при каждом подъеме ноги. Едва они забираются на чердак, Генри складывает лестницу и запирает ее на замок. – А надо ли их запирать? – сомневается Калла. – Осторожность не помешает, – отвечает Генри, но его голос звучит отстраненно. Притворив дверь сарая, он смахивает со штанин пыль. – Они пробыли в лесу не слишком долго, но достаточно, – добавляет Леви. – Мы должны себя обезопасить. И в этот момент я понимаю: все, что он говорил беглецам на границе, имело одну цель – уговорить их вернуться, убедить пойти с нами. И они так и сделали – без принуждения, добровольно, словно у них не было выбора. Но Леви не собирается их так легко отпустить. Ему надо убедиться, что они не больны и не заразят остальных или нас. – Что ты с ними сделаешь? – спрашиваю я. Леви приглаживает волосы: – Мы должны проверить, не инфицированы ли они. – Мы узнаем это через несколько дней, – бросает на меня быстрый взгляд Калла. – Увидим это по их глазам. – К тому времени может быть слишком поздно, – бормочет Леви. Калла хмурится. Похоже, она сомневается в намерениях Леви. Но я-то знаю, как он планирует поступить. И знаю, что он сейчас скажет. – Если они заразились ветрянкой, нам нужно вылечить их как можно скорее. Нам необходимо изгнать ее из их тел. – Как? – спрашивает Калла. Судя по тому, как опустились уголки ее губ, до нее уже начинает доходить. Вот уже несколько лет, как в Пасторали никого не лечили от ветрянки старым способом. Большинство членов общины считают этот ритуал жестоким, даже варварским. Но первые поселенцы полагали этот метод единственно верным, гарантированно и навсегда излечивающим болезнь. – Мы их погребем, – как ни в чем не бывало заявляет Леви. Калла Дождь наконец проливается из туч на наш дом, капли громко барабанят по крыше. – Мы должны помочь им выбраться из сарая. В висках бешено пульсирует кровь, и я крепче сжимаю в ладони маленькую серебряную книжечку, которую нашла в саду. Меня эта вещица почему-то успокаивает, я уже воспринимаю ее своей. Тео закрывает за собой входную дверь. – Калла, – начинает он, проследовав за мной на кухню, – они перешли границу. Они могут быть больны. – Как и ты. Как и Би, – парирую я сдавленным голосом. – Би тоже может быть больна, но я не собираюсь зарывать ее в землю, чтобы выяснить это. Как, впрочем, и тебя… Муж смотрит мимо меня. Куда-то на стену, в пустоту: – Даже если мы поможем им бежать из сарая, Тёрк не сможет уйти по дороге. – Тогда мы их спрячем. – И где? – В нашем погребе. Я вспоминаю Би. Как она вела себя в последние дни, как прикасалась рукой к своему животу, как отекала и краснела ее кожа. По-видимому, она беременна. И если это так и если бы ее ребенку понадобилась медицинская помощь, мне бы очень хотелось, чтобы нашелся смельчак, который бы за ней отправился. Мне бы очень хотелось, чтобы в общине нашлись люди, готовые рискнуть своей жизнью ради нее. Как попытались сделать ради Колетт Эш и Тёрк. Но дело не только в этом. Мне не дает покоя книга, «Элоиза и Лисий Хвост», эти белоснежные страницы, заляпанные землей, эта история о бесстрашной девочке, которая ищет в лесу место, пугающее большинство взрослых людей. Всякий раз при приближении к лесу я ощущала страх; по коже расползались мурашки, дыхание учащалось, сердце заходилось бешеным, тревожным стуком, в груди все сжималось от дурного предчувствия: вдруг то, что скрывается среди густых деревьев, набросится и завладеет мной? Но книга пробудила во мне что-то, и теперь я не доверяю своему страху. Быть может, будучи у страха в плену, я предавала саму себя, прятала голову в песок вместо того, чтобы окинуть взглядом дорогу, как делал муж, и задуматься над тем, что же лежит там, в конце. А теперь я хочу делать то, что считаю правильным, а не то, к чему толкает меня страх. Внезапно в гостиной становится холодно, от стен веет сыростью – как всегда во время сильного дождя. – Если Леви узнает, что ты тоже переходил границу, он и тебя посадит под замок, – пытаюсь я сдержать слезы. Тео пересекает комнату, стремительно и уверенно. Еще секунда – и он заключает меня в объятия. Я прижимаюсь лицом к груди мужа, закрываю глаза. – Ты же понимаешь, мы не можем спрятать здесь Эша и Тёрка, – обдает мне волосы своим дыханием Тео. – Я хочу им помочь, но мы ничего не можем поделать. У меня снова пульсирует в висках кровь; так всегда бывает, когда недосплю. А воображение рисует перед глазами сцену: Тревис Рен, чужой человек в нашем доме, проскальзывает на цыпочках на террасу, пока мы все спим. Тревис Рен… Наш собственный призрак… – Все как-то неправильно, – тихо бормочу я, зажимая глаза ладонями. Два человека пришли в Пастораль и пропали. Теперь два человека захотели уйти, и их заперли в сарае. Сердце ропщет в груди, в голове роятся мятежные мысли. Они вихрятся, пытаются вытеснить друг друга, мешают мне рассуждать здраво… Тео Жена наверху, а мне надо вернуться в сторожку – дежурить до конца смены. Я это понимаю, но ноги несут меня в задний коридор. И вот я снова открываю старую, покоробленную дверь на террасу. И замираю, озираясь по сторонам. Проверяю, все ли на месте. В горле странное клокотание. Из глубины памяти всплывает детская песенка. Может, это колыбельная или стишок, который нашептывают детям перед сном? Но когда захожу на террасу, воспоминания блекнут. Я провожу рукой по металлической раме кровати, по матрасу. Ищу то, что мог не заметить. Но под матрасом больше ничего нет. Я подхожу к окнам, раздвигаю занавески, впуская в комнату пропитанный дождем лунный свет. Пытаюсь нащупать в оконных рамах трещины, выемки, в которых можно что-то спрятать. Выдвигаю ящик маленькой прикроватной тумбочки. Но он пуст, если не считать пучков травы по углам – следов, оставленных мышами. Я снова обвожу глазами комнату. Но другой мебели в ней нет. Как нет и подходящего места, где незнакомец перед исчезновением мог спрятать какую-то вещь в надежде, что ее потом найдут. Над левым ухом подрагивает жилка. Боль странная, ноющая, мне незнакомая. Я поднимаю глаза на переднюю спинку кровати, на обои. Запачканные бледно-желтые нарциссы сморщились и искривились. Похоже, солнце и вода не бездействовали за долгие годы запустения. Я провожу рукой по складкам. Бумага местами отслоилась от стены; клей, прежде прочно удерживавший ее у поверхности, начал засыхать и отваливаться. Пальцы нащупывают шов. Я провожу по нему рукой до самого изголовья кровати и натыкаюсь на странную выпуклость. Обои в этом месте плотнее, чем везде. Я осторожно просовываю пальцы под топорщащийся шов. Как бы не разозлить паука или грызуна. Но вместо них пальцы натыкаются на сложенный клочок бумаги. Я аккуратно извлекаю его, затем сажусь на край кровати. Бумага сморщилась от сырости, но мне удается развернуть и разгладить клочок на ладони. Это страница из дневника Тревиса! Вырванная из блокнота и спрятанная в кармане под отслоившимися обоями над спинкой кровати. От волнения буквы пляшут у меня перед глазами. Я с усилием фокусирую взгляд. Я слышу, как они ходят наверху. При каждом шаге пыль с потолка падает на кровать, в которой я тщетно пытаюсь заснуть. А еще в доме полным-полно призраков – я улавливаю их послеобразы. Я вижу все жизни, прожитые в фермерском доме. Голова уже раскалывается от этих видений. Я не ожидал того, с чем столкнулся. Эти люди, живущие в лесу… они словно затерялись во времени, отрезанные, изолированные от внешнего мира. Мне нужно выбраться отсюда. Как жаль, что я не позвонил Бену до того, как пропала мобильная связь. Уже несколько дней держится ясная погода. Может, мне удастся вызволить пикап из снежной ловушки. Надо попытаться. А еще мне последние четыре ночи снились кошмары. Иногда мне кажется, будто я что-то слышу в лесу, за их границей. Звуки странные, словно деревья и правда расщепляются на части. Я нашел Мэгги. Осталось только убедить ее уйти отсюда вместе со мной. Тревис был в этой комнате. Он был здесь! Он слышал, как мы ходили по дому ночью. И он знал о гнили в деревьях. Откуда? Выходит, ему кто-то об этом сказал. Кто-то знал о том, что он был здесь. Кто-то должен его помнить. Но почему он вырвал эту страницу? Почему спрятал ее отдельно? Неужели он предполагал, что с ним что-то случится? Неужели опасался, что их могут обнаружить не те люди? Калла Мне не хочется тревожить сестру стуком. Повернув ручку, я молча захожу в ее спальню и притворяю за собой дверь. Би лежит, свернувшись калачиком на боку. Лицом к окну, натянув простынь до самого подбородка. В ее комнате сохраняется детство: на комоде, прислонившись к маленькому зеркалу, сидят две самодельные игрушки – кролик в сарафане цвета ярко-желтого подсолнечника и кукла в виде девочки с кошачьими ушками в платьице из набивной хлопчатобумажной материи с узорами из побегов и цветков лаванды и с ленточкой-бечевкой, вплетенной в рыжевато-соломенные волосы. Би выросла в этой комнате. Напевая песенки, любуясь лугом и подсчитывая разные оттенки тюльпанов, когда ее глаза еще видели. До того как она всего этого лишилась. Пройдя на цыпочках по потертому деревянному полу, я присаживаюсь на краешек ее кровати. Возможно, мне не следует садиться к ней так близко – Би может быть заражена. Кто знает, может быть, болезнь уже сочится из ее пор, выплескивается наружу с каждым выдохом. Но я прикасалась к царапине на ее коже, уже дышала одним воздухом с ней. Хуже того, мою собственную кожу оросил летний дождь, я чувствовала, как он впитывался в мою плоть. Болезнь уже проникла в наш дом. Би водит рукой по подушке. Она проснулась. Сероголубые глаза приоткрываются; взгляд Би упирается в дальнюю стену, на самом деле для нее невидимую. – Я слышала твой разговор с Тео внизу, – говорит Би. Но не поворачивается ко мне лицом, а продолжает смотреть в сторону. – Эш с Тёрком заступили за границу. – Леви планирует отправить обряд? – спрашивает сестра. – Да, – тереблю я штопаный-перештопаный шов на подушке, из-под синих ниток проглядывают белые. – Может, ты поговоришь с Леви? Убедишь его этого не делать? Би на миг прикрывает глаза, ее веки подрагивают, дыхание меняется. – Я больше не смогу его ни в чем убедить. – Я догадываюсь, между вами что-то произошло… Но ты единственная, кто способен повлиять на Леви. – Уже нет. Би резко выпрямляется, простынь соскальзывает с ее плеч, и я вижу несмытую грязь на ее ступнях и кровь, запекшуюся на икре. Ее постельное белье придется постирать несколько раз, чтобы оно стало чистым. – Если они больны, обряд их исцелит.