— Муландер говорит, мы можем начинать без него. Он все еще в Бьюве. — Он что-нибудь нашел? Утес пожал плечами. — Ты же знаешь, как он немногословен, когда в таком настроении. — Он налил себе чашку кофе и сел. — Кстати, а где Лилья? — Уверена, будет здесь с минуты на минуту. Как у тебя все прошло? Как мама мальчика? — Наверное, так же хорошо, как мы с тобой чувствовали бы себя, если бы наших детей нашли после полоскания в стиральной машине. — Он покачал головой. — Я только что связывался с больницей. Они дали ей успокоительное, и я уверен, что пройдет немало времени, прежде чем мы сможем с ней нормально поговорить. — Он замолчал и отпил кофе из кружки. — Обычно я без проблем понимаю, почему некоторые ведут себя так или иначе. Мотив даже самых гнусных преступлений зачастую можно понять, если сделать над собой усилие. Но это… Это не просто нездорово. Это, черт возьми, невозможно понять. — Такой подход к делу нам не поможет, ты это знаешь так же хорошо, как и я, — сказала Тувессон, в то время как Лилья вошла с папкой в руках. — Извините, если опоздала. Что я пропустила? — Ничего. Мы только начали, занимаемся тем, что пытаемся понять мотив. — Утес молча кивнул. — Что ты имеешь в виду под «пытаемся»? Если это не явный пример проявления расизма и ксенофобии, то что тогда? — Лилья налила себе чашку кофе. — И на чем ты строишь это предположение? Кроме того, что жертва из Сирии? — Речь идет о муниципалитете Бьюв. Разве этим не все сказано? — Далеко не все. — Утес повернулся к Лилье. — Бьюв вовсе не самый расистский, если сравнивать с некоторыми другими муниципалитетами. — Утес, я не хотела наступать тебе на больную мозоль. Я знаю, что ты там вырос, и что тогда там была совершенно другая атмосфера. Тогда все посмотрели «Корни» и «Линию Онедина», а эскимо «Восемьдесят восемь» стоило не больше двух двадцати пяти. Сегодня же на стенах рисуют свастику и плюют в попутчиков в автобусе, если у них другой цвет кожи. — На самом деле, это было в Стаффансторпе, а не в Бьюве. — Да, но догадайся, откуда был тот старый ублюдок, который это сделал. — Ребята, я не думаю, что мы далеко продвинемся, если будем все это обсуждать. — Тувессон подошла к стене, представлявшей собой одну огромную магнитно-маркерную доску. — Думаю, вы согласны, что ксенофобия и правый экстремизм являются одним из нескольких возможных мотивов. — Она написала это на стене. — Другие мотивы есть? — Ирен, ты ничего не говорила о том, что он встречается с какой-то Самирой или как там ее звали? — спросил Утес. — Нет, я сказала, что он был немного влюблен. — К чему ты клонишь? — спросила Тувессон. — Я думаю, это может быть что-то связанное с честью. Лилья как раз собиралась попробовать кофе, но снова поставила чашку и повернулась к Утесу. — Ты хочешь сказать, что семья Самиры могла затолкать его в прачечную и засунуть в стиральную машину? — Ирен, я так же, как и ты, считаю, что это ужасно. Но почему бы и нет? — Утес пожал плечами. — Я, конечно, не специалист по насилию. — Да, но очень рискуешь, просто чтобы ты знал. — Лилья покачала головой и отпила кофе из кружки. — Лучше уж так, чем оставаться слепым. — Прости, кто здесь слепой? — Ирен… — попробовала вклиниться Тувессон, но ей не дали и слова вставить. — Нет уж, теперь я хочу знать, что он имеет в виду. Потому что, если выяснится, что у нас в команде скрытый расист, то пусть держится от этого расследования как можно дальше. — Не слишком ли торопишься обвинять людей в расизме? То преступник расист, то я, — сказал Утес, указывая на себя. — Но если тебе интересно, то я не расист, и не ксенофоб. Просто я реалист, и поэтому вижу вещи такими, какие они есть на самом деле. Что, возможно, не так уж и плохо, учитывая, какая у нас работа. — Что, например? Что же ты видишь гораздо лучше меня? — Факт. Факты, которые хоть и причиняют боль, остаются фактами. Например, то, что сейчас беженцы невероятно долго не попадают на рынок труда. Что все больше людей иностранного происхождения оказываются замешанными в преступлениях, связанных с избиениями и убийствами, не говоря уже об изнасилованиях и грабежах. Что многие преступные сети основываются в первую очередь на общей этнической принадлежности. Я могу продолжать, но думаю, ты уже перестала слушать. — Нет, я вся внимание, но все же жду объяснения, как все это связано с Мунифом Ганемом и его семьей. — Это не сложнее, чем осуществить небольшой поиск по уголовным делам и открыть глаза. — Утес повернулся к компьютеру. — Возьмем хотя бы брата жертвы Бассела Ганема, которого трижды обвиняли в нападениях, а в последний раз еще и в сексуальном домогательстве. Или старшего брата Низара, который отправился в места не столь отдаленные за ограбление и незаконное хранение оружия. Их отец Аймар, конечно, не был осужден, но в двух разных случаях соседи вызывали полицию и свидетельствовали о громкой драке и криках. Это — его семья. Как обстоят дела с семьей Самиры, я понятия не имею. И нет, это не доказательство того, что мотив связан с честью. Просто я не считаю, что мы можем вычеркнуть что-то, прежде чем изучим все дело. — Конечно, это нужно изучить. — Тувессон записала честь под ксенофобией. — Утес, позаботишься об этом? — Конечно, — ответил тот, избегая взгляда Лильи. — Ребята, — Тувессон отложила маркер и повернулась к остальным. — Учитывая то, что произошло, неудивительно, что мы реагируем по-разному. Но если мы собираемся работать вместе, то должны по-дружески относиться друг к другу, так что наши разные взгляды на вещи станут преимуществом. — Согласна. Извини, — сказала Лилья, поворачиваясь к Утесу, который кивнул в ответ. — Совсем другое дело, — продолжала Тувессон. — Как дела у того мужчины, который получил удары ножом? — Ральф Хьос. Ну, насколько я понял, учитывая обстоятельства, он чувствует себя более-менее. Жизненно важные органы не повреждены. По-видимому, рана была не слишком глубокой. — А машина? Не нашли? — Пока нет, — ответил Утес. — Но я отправил внутренний запрос как на модель, так и на регистрационный номер, так что, если он все еще катается где-то поблизости, то мы быстро его поймаем. — Думаю, мы также попросим о помощи общественность. — Хорошо. — Утес сделал пометку в блокноте. — Кстати, я забыла вам показать, — Лилья вытащила нарисованный от руки портрет мужчины, которого она преследовала. — А вот и он. — Когда ты успела? — Тувессон посмотрела на портрет. — Только что. Вот почему я немного опоздала. Подумала, что лучше побыстрее покончить с этим, пока я не забыла его отвратительную улыбку. — Это Гудрун Шееле? — Ты же сама видишь, что это работа Гудрун, — сказал Утес, изучая портрет. Гудрун Шееле — старая полуслепая учительница рисования в инвалидном кресле. Она вышла на пенсию почти двадцать лет назад и жила в том же доме престарелых, что и мать Утеса. Во время одного из визитов к матери он увидел коллекцию портретов, написанных Гудрун, и попросил ее помочь полиции, что она и делала успешно до сих пор. Как и обычно, она рисовала угольным мелком, и с помощью нескольких размашистых штрихов очень точно изобразила лицо с самодовольной улыбкой. Каждый раз ей удавалось настолько точно воссоздать внешность преступника, что это казалось просто чудом. — Я все равно была в больнице, так что просто заскочила в Бергалид по дороге сюда, — объяснила Лилья, которая теперь, казалось, немного успокоилась. — Кстати, я хотела передать тебе привет от мамы. Она, мягко говоря, недовольна. По-видимому, ты обещал ей приехать и настроить каналы на телевизоре больше двух недель назад. Утес покачал головой. — Я был там вчера вечером. — У нее что, болезнь Альцгеймера? Почему ты мне не сказал? — спросила Тувессон. — Потому что у нее не Альцгеймер. Она страдает серьезной формой избирательного расстройства памяти. По крайней мере тогда, когда ей это необходимо. — Что скажете? Может, стоит обнародовать портрет вместе с машиной? — спросила Лилья. — Нет, давай подождем с общественностью и оставим это пока во внутреннем распоряжении. Посмотрим, что скажет окружной прокурор. — Стина Хегсель? Тувессон кивнула в тот момент, когда зазвонил ее мобильный. — Легка на помине… Привет, Стина. Минутку, я сейчас только кое-что закончу. Утес, ты знаешь, как быть. Ирен, предлагаю тебе сделать обзор ксенофобских движений в Бьюве. — Хорошо. Я собиралась начать с визита к «Шведским демократам». — Лилья допила остатки кофе и встала. Тувессон вышла из кабинета. — Почему именно «Шведские демократы»? — спросил Утес. — Потому что они и ксенофобы, и расисты. К тому же на нем была куртка с их эмблемой. Тебя еще что-то интересует? 7