Никогда не терять тот свет в её глазах — по крайней мере, так, чтобы он мог его видеть. Когда он целует её во второй раз, её губы смягчаются, словно она его услышала. Он целует её крепче, не сумев сдержаться, когда она отвечает на поцелуй. Он ощущает её руки в своих волосах и на плечах, её пальцы впиваются в мышцы и кожу. Он пытается поначалу быть нежным, сдержанным, осознаёт, что она слаба, что она не ела, слишком долго лежала там, но забывает обо всём, когда она углубляет поцелуй, и её горячий язык проникает в его рот. Она плавится под ним всем телом, притягивает, дразнит. Он стонет, сходя с ума, когда её ладонь медленно опускается по его телу. Теперь она массирует его пальцами, притягивает его, дёргает его свет… Не успев осознать, что сдвинулся с места, он уже наполовину лежит на ней, повалившись на узкую кровать, прижав её запястья к мягкому матрасу, впиваясь ртом в её губы и стараясь не кусать её, пока покрывает поцелуями её шею. Их губы вновь встречаются, и в этот раз поцелуй длится дольше. И опять он старается не навредить ей, не даёт себе разорвать её рубашку голыми руками. Она высвобождает запястья из его хватки, и он вновь ощущает на себе её ладони — в этот раз они открыто изучают его тело, её язык следует за пальцами, и он издаёт громкий, низкий стон, слишком сильно стискивая её руками. Он не остановится. Не сможет. Он не попытается это остановить. Он не может даже притвориться, что хочет это остановить. «Наше дитя, Элли, — говорит он ей, тяжело дыша. — Мы должны найти её. Мы должны…» «Я знаю, — говорит она, успокаивая его. — Я знаю, Ревик. Всё хорошо…» «Джон прав. Наше время на исходе». «Я знаю. Всё хорошо, детка… всё хорошо. Я знаю, где она». Остальные исчезают на фоне, пропадают из его света, и он это едва замечает. Он забывает о них ещё до того, как они ушли. Он даже не утруждается посмотреть, прислушаться к щелчку замка, когда дверь закрывается. Он наедине с ней, и это всё, что имеет значение. Он хочет попросить её о сексе. Он хочет спросить, хочет ли она его, любит ли она его… что он может сделать с её телом. Он хочет знать, как сильно она по нему скучала. Он хочет выведать это у неё, добиться, чтобы она говорила с ним, пока он её трахает; говорила, как сильно она по нему скучала, и в чём это проявлялось. Он хочет обещаний. Он хочет извинений, бл*дь. Он хочет ощутить её руки на каждом сантиметре своего тела. Он хочет, чтобы она понимала, что она сделала с ним, опять оставив его, без предупреждения, безо всякой возможности подготовиться. Он хочет попросить её открыть свой свет ещё сильнее, взять его в рот. Он хочет спросить, можно ли ему привязать её к кровати, использовать телекинез. Он хочет извиниться. Он хочет знать, прощает ли она его. Он хочет знать, может ли он запереть её здесь, удерживать с собой несколько недель, кормить её, трахать когда ему вздумается, дразнить её… позволит ли она ему командовать ей по-настоящему, как они обсуждали до всего этого происшествия. Он хочет знать, хочет ли она сделать это грубо, или же ему можно действовать медленно, используя свой свет и тело, пока она не начнёт умолять. У него много, слишком много вопросов. Он вспоминает про ребёнка, и чувство вины сковывает его. Боги. Что он делает? Они должны найти ребёнка. Касс похитила её. Касс и Тень — они похитили его ребёнка. Он старается контролировать свой свет, свой разум, расставить приоритеты, но подняв голову, он осознает, что смотрит в другие глаза. Он смотрит на другое лицо. На мгновение он потерян. До невозможности потерян. Сорван со своего якоря. То отупляющее облегчение, которое он ощущал, та осторожная радость, которая окутала его каким-то неверием надежды и любви… всё это без предупреждения оборачивается против него. Это превращается в нечто, совершенно лишённое света. Это темнеет, затем закручивается, тянется к его сломленной части, к чему-то повреждённому, к той больной, сбивающей с толку волне, которая живёт в нём так глубоко, что он не прикасался к этим местам с самого детства. Такое чувство, будто кто-то взял садовый совочек и вырезал сердце из его груди. Он смотрит на лицо, которое не принадлежит его жене. Он смотрит на него, понимает, что это значит, осознает, что его обманули, что они играли с ним, морочили ему голову. Смеялись над ним. Смеялись над тем, какая лёгкая из него получилась мишень, даже после стольких лет, даже после всего, что они уже забрали у него. Кофейно-карие глаза весело смотрят на него с более овального и бледного лица. Губы меньше, чем у его жены. По подушке вместо тёмно-каштановых локонов Элли разметались чёрные прямые волосы, и ярко-красные кончики пылают как огонь, резко выделяясь на фоне белых простыней и чёрных стен. Касс широко улыбается ему, всё ещё держа руку на его члене, и на мгновение он не отстраняется. Он даже теперь может лишь смотреть и желать, чтобы это была Элли, его жена. «Я же говорила тебе, — мягко журит она, изображая обиженное лицо. — Она не нужна тебе, любовничек». Он чувствует, как боль в его сердце усиливается, становится темнее. «Ооо, — протягивает она, надуваясь ещё сильнее. — Где твоё чувство юмора, Реви'?» Несколько долгих секунд он вообще не может говорить. Когда он всё же делает это, его голос звучит пустым. Тихим. Слишком тихим. Он сам едва его узнает — прошло так много времени с тех пор, как он слышал свой голос таким. Но он помнит, что это его голос. «Ты не хочешь видеть, кем я могу стать», — говорит он. Касс улыбается ещё шире. «О Бог мой, но я же хочу! Хочу! Ты понятия не имеешь, как сильно я этого хочу, Ревик! Ты только что сделал меня оооочень влажной, сказав это… и это даже не считая всех твоих пошлых мыслишек ранее». Касс усмехается, улыбается ещё шире, подкладывает свободную руку под свою темноволосую голову. «То есть, Элли собиралась наконец-то дать тебе это, да, здоровяк? Позволить тебе приковать её и воплотить все твои грязные извращённые фантазии? Интересно, знала ли она, на что подписывалась?» Его тон не меняется. «Ты ошибаешься, Касс. Ты ошибаешься на мой счёт». Она скользящим движением льнёт к нему, прижимается грудями к его груди. «Нет, не ошибаюсь, — тихо говорит она, настойчиво лаская его ладонью. — Ну же. Впусти меня. Поделись этими фантазиями со мной. Будет весело». Он знает, что они в Барьере. Теперь он знает это, но её прикосновение кажется физическим, настоящим. Это заставляет его отпрянуть, вызывает резкую волну отвращения и тошноты, опять напоминает детство, когда он был игрушкой Меренье, когда он возбуждался, испытывал смятение, отвращение, боялся и отчаянно желал убить себя. Его боль усиливается вместе с этим отвращением, и часть этого всего традиционно направлена на него самого. Там живёт не логика, а привычка — привычка, вгрызшаяся столь глубоко, что он даже не видит её, пока не вынужден посмотреть на последствия. Боги, он хочет свою жену. Он не сможет выжить без неё. Он просто развалится на крошечные кусочки, фрагмент за фрагментом, теряя всё, что наконец-то сделало его личностью. «Ооо, да брось, — бормочет Касс. — Неужели всё настолько плохо? Помнишь, ты до встречи с ней отнюдь не был монахом, — одарив его знающей усмешкой, она чувственно извивается под ним. — Я знаю, ты не забыл свои таланты, здоровяк. Я знаю, что тебя заводит. Интересно, знала ли Элли на самом деле? Как бы тебе ни нравилось притворяться, что она знала». Та ярость, что накатывает на него, выходит за пределы его возможности чувствовать. Она срывает последний фрагмент его контроля, последний фрагмент мужчины, которым он некогда был, которым он хотя бы пытался быть для Элли. Его ладонь обхватывает горло Касс. Всё, о чём он может думать — он убьёт её. Бл*дь, он убьёт её, даже если это будет последним, что он сделает. В конце концов, это единственное, в чём он по-настоящему хорош. Касс смеётся, с восторгом глядя ему в лицо, пока он голыми руками сдавливает её трахеи. Слёзы текут из его глаз, ослепляя его. Он потерян, плавает в другом, опустошённом неверии. Там живёт больше горя, чем он способен ощущать. Он скрывает лишь часть этого горя за той ослепляющей яростью. Они никогда не оставят его в покое. Никогда. Они всегда найдут способ, новый кусок его сердца, который можно разбить вдребезги. Касс — всего лишь последнее свидетельство этого. И всё же он знает, что Касс наслаждается этим. Она ловит кайф от этого. Она ловит кайф от того, что может сделать с ним, какие чувства может в нём вызвать. Когда-то он любил Касс почти как сестру. Почти как собственную сестру, которую он теперь едва помнит. Он любил её и подпустил к себе, потому что его жена любила её. Он слышит в голосе Касс дразнящие напевные нотки, чувствует, как они отдаются в каждом дюйме его aleimi, даже когда ярость становится удушающей, выходя за пределы его возможностей здраво мыслить. «Ну же, Реви', — шепчет она. — Она тебе не нужна. Я могу дать тебе всё, в чём ты нуждаешься. Мы можем вместе воспитывать твою маленькую rugrat…» Ревик орёт на неё, и это потерянный, сломленный звук, выходящий за пределы его возможностей чувствовать.