Оно где-то бьётся, тихо, но я его слышу. Я не могу его найти… Я стараюсь держаться за неё. Я живу ради этих мимолётных проблесков. Она дразнит меня, притягивает ровно настолько, чтобы напомнить мне — я и до неё не могу дотянуться, не сейчас, когда она юнее всего, уязвимее всего. Она потеряна для меня, но я не могу прекратить попытки. Я чувствую её горе, её потерю. Я не могу её утешить, не могу сдержать и это обещание. И он тоже. Я чувствую, как разбивается его сердце, и я могу лишь… Наблюдать. Я могу лишь наблюдать за ними обоими. Я не могу вынести того, что оставила её там. Я не могу вынести того, что я оставила его. Слова живут там, но они содержат в себе слишком много. Столько, что я не могу удержать это всё. Муж. Отец. Дочь. Дочь… Я слышу и его крики тоже. Боль в его сердце, когда он пытается дотянуться до неё. Те золотистые волны накатывают, когда им хочется накатить, уходят, когда им хочется уйти, а я лишь скорлупка в пространстве между. Здесь я ничто. Я — всё, но я не могу им помочь. Я пустая ваза. Я вижу сны о ней. Я воображаю невинный свет, любовь и знание любви, улыбки, объятия и блестящие глаза, поцелуи и посиделки, тёплые лучи солнца и волны… Я не могу оставаться. Я не могу быть уверенной, что вообще дотянусь до неё. Я помню ту личность, которая могла быть мной, давным-давно… ту личность, чей свет сейчас кажется мне грязным, смятенным и приглушенным, но некогда он касался этих золотистых берегов. Я пытаюсь поделиться этим с ней, с моей дочерью. Но передаточный вал сломан. Все связующие точки в пространстве между уже не работают. Это не может быть правильным. Всё не может закончиться так. Она одна, без нас обоих… это не может быть правильным. То горе над золотистыми волнами… Пребывание в одиночестве… История не может закончиться так. Сосредотачиваясь на нём, я улавливаю лишь смутные чувства, боль, которую я не могу контролировать, каталогизировать или уменьшить. Его реальность, его определённость сохраняется неизменным мерцанием в пространстве, которое в остальном пустует. Голос. Тихий, такой знакомый. «… И в те финальные моменты она умрёт. Но то не тихая смерть, ибо часть её останется. Эта часть останется и будет приманена обратно к свету, обратно к финальной битве против тьмы. Из этой тьмы исходит рождение. Из этого конца исходит финальная форма…» Я слушаю его. Он читает мне, иногда часами. Днями. Может, неделями. Я дрейфую в его словах, затерявшись там. Я пытаюсь понять, но слова исчезают, как песчаная скульптура на ветру, когда порывы ветра грубо скользят по лицу, делая черты гладкими и пустыми, лишёнными его. «…Сражение не окончится так. Смерть никогда не вызовет ни сражение, ни его конец. Смерть обрушит последние оковы искр в огонь, выманив из пространства, потерянного между…» Какая-то часть меня кричит, слыша его слова. Она кричит и кричит. Он не всегда читает. Иногда он кричит там, со мной. Я вижу его, издалека, держащего тело, которое я почти узнаю. «…Не оставляй меня, — говорит он. — Боги, детка… не оставляй меня здесь одного…» Я чувствую это. Я чувствую его слова. Но не его, не его слёзы. Я плачу, но я не могу пошевелиться, не могу выползти из этой тьмы. Я слышу его, но не знаю, как ему помочь. Но я помню. Я помню всё. Глава 1 Мать Я чувствую её там, одну. Я чувствую укус того серебристого света. Я чувствую переполненное дымом стекло, которое извращает её свет, делая его закостенелым всеми неправильными способами, ломая её изнутри, отрезая её от собственного сердца, от всей любви, что живёт над ней и вокруг неё. Я чувствую, как это одиночество ужасает её, заставляет её закрыться. Они ужасают её. Они приводят в ужас мою малышку. Не существует ужаса глубиннее этого. Это выходит за пределы страха. За пределы потери. Бездна манит, нежно притягивает её, обещает ей, что она сдастся. Она тянется ко мне, но не может дотянуться до меня здесь. Она тянется к нему, но не чувствует его свет во всей этой тьме. Тьма говорит ей, что больше ничего нет. Она тянется к единственному, что у неё осталось, к единственной надежде, к единственной, кто, кажется, любит её… Мать. У неё есть мать. Эта мысль заставляет меня кричать внутри. Я не могу допустить, чтобы она оставалась у них. Я не могу позволить им сломать её. Я не могу. *** Касс очнулась, нахмурившись. Временами она ощущала такие шепотки, больше походившие на галлюцинации, чем на настоящие мысли. Присутствие за ними казалось реальным, но с другой стороны, Касс знала Элли больше тридцати лет, так что эту часть она могла сделать сама. Касс и сама могла прекрасно вызвать присутствие Элли безо всякого внешнего вмешательства. Но эти дела видящих были для неё относительно новы. Дядя говорил ей, что улавливание дрейфующих частей случайных впечатлений, отголосков и информации из Барьера составляло часть её новой реальности. Это часть жизни видящего. Конструкция над кораблём защищала её от худших проявлений этого, слава богам, блокировала или отражала большую часть того, что в противном случае могло ударить по ней. Дядя заверил её, что он всегда защитит её в этом отношении. Он говорил, что ей поистине нечего бояться, и она верила ему, хоть и с трудом адаптировалась к отличиям её разума видящей. И всё же она гадала, что означают эти странные, призрачные шепотки от Элли. Мог ли это действительно быть призрак Элли? Скорее всего, это лишь она сама, то есть, сама Касс. Это её разум играет с ней. Какая-то её часть воображала эти диалоги с Элли, чтобы проработать какой-то неразрешённый конфликт между ними. Может, Касс компульсивно продолжала спор со своей бывшей подругой, зная разум той достаточно хорошо, чтобы играть за обе стороны дурацкой драмы, хоть Элли и отсутствовала.