— Мы закончили, — перебил Ревик. — Продолжай практиковаться. Не сказав больше ни слова, он подошёл прямиком к двери камеры, не глядя ни на окно, ни на своего сына. Отперев одной рукой замок на Резервуаре-2, Балидор наклонился к микрофону, который был подключён к динамикам в комнате. — Мы дадим тебе знать, — сказал он Мэйгару, и его тон прозвучал несколько добрее, чем у Ревика. Посмотрев на окно, Мэйгар кивнул с лёгкой благодарностью в глазах. Затем молодой видящий принялся расхаживать туда-сюда с сосредоточенным видом, отступив обратно в Барьер и, несомненно, собираясь практиковать то, о чём Ревик несколько часов орал, вдалбливая в него. Однако Джон сомневался, что в данный момент Ревик это замечал, или что ему было до этого дело. Дверь уже с глухим лязгом закрылась за высоким элерианцем, когда он покинул комнату, оставляя далеко позади всех, кто с ней ассоциировался. Глава 5 Быть полезным кому-то 11 января 2003 года Сан-Франциско, Калифорния Я распахиваю дверь, приготовившись ворчать на неё после того, как я заглянула в глазок и увидела, кто это. Сейчас три часа ночи. Завтра утром мне на работу, и я пи*дец как устала, потратив слишком много денег и выпив слишком много пива в «Геко». Как только засов отпирается, я распахиваю старомодную дверь и застываю. Всё моё раздражение испаряется в то же мгновение, когда я вижу её лицо. — Касс, — я вцепляюсь в дверь, уставившись на неё. — Боже. Что случилось? Кто сделал это с тобой? — Впусти меня, — умоляет она. Из её глаз катятся слёзы, размазывая черноту её и без того потёкшего макияжа и заставляя её шмыгать. Из носа у неё тоже течёт, а сам нос уже опух от синяка, который я отчётливо вижу. Нос кажется почти сломанным. Может, он и правда сломан, но я не доктор; я не знаю наверняка. Я в шоке смотрю, как она вытирает сопли костяшками ушибленной руки и вздрагивает от явной боли. Она умудряется лишь размазать кровь, вытекающую из её ноздрей, и оставить длинную смазанную полосу до уха. — Пожалуйста, Эл. Впусти меня, быстрее! Пожалуйста! Я тут же делаю шаг в сторону, и она буквально бежит в небольшую гостиную моей квартиры, съёживается посреди моего паркетного пола, на котором нет ковра, только следы свечного воска да капли потолочной краски от предыдущего владельца, который наверняка был слишком обкурен и забыл подложить брезент. Выглянув за порог, я смотрю вниз по ступеням моего многоквартирного дома и прислушиваюсь. Поначалу я ничего не слышу. — Ох, закрой дверь, пожалуйста! — умоляет она. — Закрой её, Элли! Пожалуйста! Не давай ему увидеть тебя! Как только слова срываются с её губ, кто-то начинает тарабанить по стеклу внешней двери у подножья лестницы, которая ведёт к моей квартире. За стеклом я вижу фигуру, которую узнаю даже вопреки панелям искривлённого стекла, отделяющим меня от его смутного силуэта. — Я тебя вижу, сука! — его приглушенный голос доносится сквозь дерево и стекло; его язык заплетается. — Я тебя вижу! Я звонить твоей матери! Я знать тебя, Элисон… ты шлюха, как и она! Я заставить тебя сожалеть! Скажи Кассандре прийти сюда немедленно! Немедленно! — Я звоню копам! — кричу я вниз по лестнице. — Ты не сметь звонить копам! — говорит он на своём английском с сильным акцентом. — Ты звонить копам, ты сильно сожалеть, малявка! Ты очень, очень сожалеть! Когда я не отвечаю, он снова колотит по двери, ещё сильнее, сотрясая весь корпус. Я вздрагиваю, внезапно остро осознавая, что у меня есть соседи. Пока никто не открыл двери, я отступаю в свою квартиру, закрываю и запираю дверь, и даже закрываю на цепочку. Закончив, я сразу неловко хватаю гарнитуру со столика у двери и начинаю вставлять её в ухо. Не успеваю я закончить, как Касс кидается на меня и начинает хватать за руки. — Элли, не надо! — кричит она. — Не надо? — я смотрю на неё, на синяк под её глазом, который уже начинает опухать. — Касс, ты обязана. В этот раз ты обязана. — Ты не можешь вызвать копов из-за моего папы, Элли! — умоляет она. Её слова повисают в воздухе. Каким-то образом она умудряется напомнить мне моего отца, может, одной лишь глубиной её эмоций, хотя мой папа был полной противоположностью мужчины, который колотит в мою дверь — мужчины, который едва держится на ногах после выпитого дешёвого дерьма (наверное, вина вперемешку с виски или чем-нибудь другим, не менее пагубным). Я прикусываю губу, качая головой. — Серьёзно, Касс. Послушай себя. Бл*дь, или иди и посмотри в зеркало. — Это тебя не касается! — Касается! — рявкаю я. — В любом случае, теперь он угрожает уже мне, Касс. Ты его слышала! Закусив свою ушибленную и разбитую губу, моя лучшая подруга смотрит на меня, и её карие глаза переполняются слезами. — Пожалуйста, Элли. Пожалуйста, не звони копам, ладно? Они могут депортировать его. Ты знаешь, что они могут это сделать. Тогда моя мама окажется в дерьме… и моя сестрёнка. Я продолжаю смотреть на неё, борясь с тем, что я хочу сказать. Конечно, у нас уже был этот разговор ранее. Разные вариации этого разговора повторялись снова и снова практически с тех самых пор, как мы перешли в среднюю школу. Так что я уже знаю, что он для неё — слепое пятно, которое она не может или не хочет видеть, о котором она не может рационально думать, говорить или даже осмыслить, когда это всё смотрит ей прямо в лицо. Я знаю, что на каком-то уровне неважно, «понимает» она или нет. Я знаю, что в один из таких моментов он может её убить. Я знаю, что её понимание на самом деле ничего не меняет, но это всё равно заставляет меня колебаться, хотя бы потому, что она моя подруга, и я знаю, что чувствовала бы я сама, если бы мой близкий человек решил, что он знает лучше, что мне делать с моей жизнью. С кем-то, кого я любила. Я знаю, что сделал бы Джон. Я знаю, что сделала бы моя мать, хоть их реакции и были бы полными противоположностями. Я не согласна с невмешательством, которое выбирала моя мать — это кажется безнадёжно устаревшим и неправильным. Но в то же время я никогда не выступаю за то, чтобы действовать, не принимая в расчёт желания или чувства других людей, когда дело касается их жизни. Я никогда не умела чертить чёрно-белые линии на песке, как моя мама (которая сказала бы, что всё это — не моё дело) или как мой брат (который вызвал бы копов без секундного колебания). Вместо этого я смотрю на Касс и вижу в её глазах страх, мольбу. Я до сих пор слышу стук по внешней двери, хотя обе двери заперты. Я подумываю позвонить Джону, что будет равносильно вызову полиции, только в более трусливой форме, свалившей всё на него. — Ты знаешь, что ты должна это сделать, — говорю я вместо этого. — Если его депортируют, это его вина, чёрт подери, Касс. Твоей матери и сестре так будет даже лучше. — На улице? — спрашивает Касс. — Это будет лучше, Элли? — Найдётся и другой вариант, — говорю я, качая головой. — Способ есть всегда, Касс, даже если кажется, будто его нет. Спроси у моей мамы. Она потеряла всё после смерти папы. Страховка ничего не покрыла. А потом она потеряла работу. Но она же выкрутилась. Касс лишь смотрит на меня, не слыша моих слов, и то умоляющее выражение не уходит с её лица. — Пожалуйста, не надо, Элли. Я тебя умоляю, — говорит она. — Я тебя умоляю, Эл. Пожалуйста, Богом глянусь, я прослежу, чтобы он больше тебя не потревожил. В любом случае, он отоспится и завтра уже извинится, он всегда так делает. В её голосе звучит спешка. — …Элли, это всё я виновата, потому что пошла туда вечером в выходной, понимаешь? Я знала, что он будет пить. Ты знаешь, что это почти не представляет проблемы, потому что я практически не… *** — …Все здесь? — спросил Ревик монотонным голосом. — Мы можем начинать? Джон сидел в одном из кресел с высокими спинками, возле антикварного стола — и то, и другое было сделано из какой-то массивной тёмной древесины. Балидор сидел через два места слева от него. Врег сидел напротив Ревика, в другом конце узкой столовой. Джораг сидел прямо напротив Джона. Теперь они всегда сидели на одних и тех же местах. Такое чувство, будто они поселились в этой проклятой комнате.