Часть первая: майор Черных, следствие Глава 1 Майор госбезопасности Павел Андреевич Черных, статный красивый мужчина с густой шевелюрой и черными усами, ужинал в ресторане «Будапешт» в компании сослуживца капитана Сергея Ильина. Оба офицера были в штатском, они приехали сюда после окончания долгого дежурства, двенадцать часов кряду наблюдали за парадным подъездом и окнами квартиры, где собирались валютчики. Когда выпили, усталость отпустила, теперь Черных хотелось излить душу, рассказать некую пикантную историю Ильину, одному из немногих людей, которому верил, как самому себе. — Вот если бы у нас в стране бывшие супруги расставались друзьями, — сказал Черных. — Ну, как у них вот, за границей… Но ведь мы так не можем, не умеем. Нам надо разругаться, разделить через суд каждую тряпку, каждую деревяшку. Окунувшись в дерьмо, мы испытываем удовлетворение. Недавно Черных пережил развод с женщиной, с которой прожил в браке почти шесть лет, но обретенная свобода принесла с собой неожиданные неприятности. Супруга оказалась редкостной стервой, из мести написала начальству бывшего мужа несколько анонимок, — Черных якобы ведет разнузданный антиобщественный образ жизни, пьянствует, ходит по кабакам, он превратил свою двухкомнатную квартиру на Профсоюзной улице в притон, там бывают женщины легкого поведения, вино льется рекой, в карты играют с пятницы по воскресенье. Одну из любовниц зовут Тамарой, она работает заведующей ювелирной секцией магазина «Янтарь», другая — Виктория, заместитель управляющего треста столовых. И еще Черных в присутствии собутыльников и шлюх ругает советскую власть, рассказывает анекдоты, высмеивающие лидеров Коммунистической партии, и негативно, в издевательской форме, отзывается о деятельности Комитета госбезопасности и его лучших сотрудниках, которые, по его словам, не шпионов ловят, а только по бабам бегают и водку жрут. А потом похмеляются и ходят по подпольным врачам, — лечат сифилис. — Ну, меня главный вызвал, показал эту писанину. Подчерк чужой, не ее. Наверное, подругу попросила или любовника. Но большую часть писем — на машинке напечатали. Короче, я прочитал, и волосы на заднице дыбом встали. Босс спрашивает: кто, по-твоему, написал все это? Я честно ответил: бывшая жена Людмила, больше некому. Он стал задавать другие вопросы: что-то из указанных обвинений соответствует действительности? Откуда бывшая жена знает подробности твоего быта? И так далее… Чего тут скажешь, блин. Ну, говорю, ни сном не духом. Ни анекдотов, ничего… А мой быт — это почти сплошная работа. Сослуживцы уже расправились с холодной и горячей закуской, выпили поллитровку «Пшеничной», заказали вторую. Черных иногда захаживал в этот ресторан, он точно знал, на каких столиках установлена прослушка КГБ, за такие столики метрдотель, нештатный сотрудник госбезопасности, сажал иностранцев и девочек. Черных всегда брал столик на двоих в дальнем конце зала, у витрины, заранее звонил метрдотелю: сегодня зайду поужинать. Здесь можно говорить все, что в голову взбредет, не стесняясь в выражениях. Ильин пару лет назад сам нахлебался, его Настя писала на работу мужа отвратительные пасквили, выставляя напоказ грязное белье, а когда развелись, но еще не разъехались, вызывала милицию, — якобы бывший муж оскорбляет ее, угрожает расправой, лезет с кулаками… Началось второе отделение концерта, музыканты чередовали песни Юрия Антонова с лирикой «Битлз», все неплохо, и музыка была негромкой, не надо кричать, чтобы собеседник услышал. — Ну, и он чего? — спросил Ильин. Он где-то достал модный финский костюм, синий в светлую полоску, голубую рубашку, в этом прикиде был похож на сотрудника Министерства иностранных дел, а не на чекиста. Среднего роста с круглым приятным лицом и соломенными волосами, он часто обнажал в улыбке белые ровные зубы, добрые голубые глаза смотрели на мир удивленно. — Босс говорит: я тебе верю, иначе бы не вызвал сюда и не показал писем. А просто оформил приказ и отправил тебя за Уральский хребет, в какой-нибудь заштатный городишко, на никчемную бумажную работу. И ты бы там после Москвы совсем завял в расцвете сил, как цветочек. Никакого продвижения, никаких перспектив. Стоячее болото. Просидел ты бы на своем стуле до седых волос, вышел бы в отставку в майорском звании с маленькой пенсией. — Да, сейчас времена все-таки другие, — кивнул Ильин. — При Юрии Владимировиче Андропове долгих разговоров с тобой вести бы не стали. Вынесли бы взыскание по партийной линии. И потом полетел бы ты куда-нибудь подальше. В Омск или в Томск на паршивую должностишку. — Да уж, — мрачно кивнул Черных. — А сейчас, хотя я Горбачева не люблю, — людей все-таки стали слушать. Нельзя, чтобы какая-то мразь, сучка долбаная, хороших людей своим дерьмом перепачкала. Тем более тебя, — оперативника, награжденного государственными наградами. Две медали и орден — это не хвост собачий. Ты не в кабинетах штаны просиживаешь, а делаешь черновую работу. Бывает, что и жизнью рискуешь, под пули лезешь. Нельзя такими людьми бросаться. Официант, обслуживающий столик, был пьян, хотя вечер только подходил к середине, с течением времени этот хмырь становился все пьянее. Хотя про водку ему сказали почти полчаса назад, он не почесался, и сейчас прошел мимо нетвердой походкой, по галерее направляясь в служебное помещение, даже не посмотрел в их сторону. Черных поднялся, догнал официанта, дернул за рукав, развернул перед его носом красную книжечку с золотым тиснением: герб государства, щит с мечом и три буквы золотом — КГБ. — Слышь, уважаемый, если ты не очухаешься, обижаться будешь только на себя, — прошипел Черных. — Тебя через пять минут отстранят от работы. А завтра получишь на руки трудовую книжку и вылетишь с волчьим билетом. Может быть, если повезет, устроишься в рабочую столовую котлы мыть. Или на автовокзале плевательницы чистить. Я уж похлопочу. Официант побледнел, попросил прощения. Черных вернулся к столику, закурил. — Больше босс ничего не сказал? — спросил Ильин. — Пообещал, что проверят сигнал. — Не помню, чтобы ты при мне рассказывал про Тамару и Викторию. Это вымышленные персонажи? — Если бы. Бывшая жена так смешала правду с враньем, что одно от другого не отличишь. С Викторией у меня было, уже после развода. Всего несколько раз.… Встретились и разбежались. А с Тамарой — уже месяца полтора, постоянно. Понимаешь, если всех знакомых женщин и все выпитые бутылки свалить в одну кучу, получится, — я и вправду погряз в пьянстве и разврате. Из конторы меня давно пора турнуть… Официант подошел неслышной лунатической походкой, открыл бутылку, наполнил рюмки, ни капли не уронил на скатерть, и удалился на цыпочках. — Теперь вспомнил: Тамарку я как-то видел, — сказал Ильин. — Ничего такая, толстая. — Толстая, тонкая, какая к матери разница.… К тому же она давно похудела. Нормальная женщина. И теперь ее будет проверять наша контора. Придет какой-нибудь хмырь в штатском, для начала в отделе кадров все разнюхает, к начальству сходит. Запрется с Тамарой в профкоме и будет мордовать своими вопросиками. Блин, хоть ума хватило от этой сучки детей не заводить.… Ну, от бывшей жены. Еще недавно ходили слухи, что меня наградят знаком «Почетный чекист». С этим, ясно, — пролет. А этот знак мне, — дороже ордена. Столько лет ждал… И очередное звание задержат. — Это даже плюс, — сказал Ильин. — Ты же опер. А если дадут подполковника, то снимут с оперативной работы. Выделят кабинет в управлении КГБ по Москве и области. И будешь там распределять продовольственные заказы к праздникам, составлять бесполезные бумажки, ходить на доклады и партсобрания. И ждать пенсии как избавления от земных страданий. Да, сдохнешь от скуки. А коли не сдохнешь, сам в петлю полезешь. — Этого и боюсь, — почетной ссылки в Мухосранск или еще куда. Вот там точно сдохну от тоски. Ильин потянулся к рюмке. — А у твоей Тамары клевая подружка есть? Хочется кого-нибудь для души, так сказать… А вокруг одни шалавы. * * * После застолья Сергей Ильин не чувствовал себя пьяным, он вышел из ресторана, свернул к Петровке и там остановил такси, он добрался до квартиры в Новых Черемушках, поднялся лифтом на двенадцатый этаж. Мать еще не спала, ждала его, стала принюхиваться, но водочного запаха, кажется, не заметила, спросила, разогреть ли ужин. Ильин принял душ, сказал матери, чтобы шла спать, но она села у телевизора и уставилась в экран, — передавали захватывающий репортаж из животноводческого колхоза, где своими силами наладили производство комбикорма и тем самым, благодаря усиленному кормлению скота, повысили надои на восемь процентов. Покончив с коровами, стали болтать про космос. — Тебе это интересно? — спросил Ильин. — Очень интересно, — ответила мать. Ильин налил стакан чая, сел в своей комнате, включил лампу и разложил бумаги на письменном столе. Несколько минут, посасывая кончик ручки, он думал, с чего начать, но ничего оригинального в голову не лезло. Он переложил ручку в левую руку и написал: «Уважаемые товарищи, мой гражданский и человеческий долг, — довести до вашего сведения следующие факты. Майор госбезопасности Павел Черных продолжает вести антиобщественный образ жизни, порочащий честь чекиста и бросающий тень на Комитет государственной безопасности. Сегодня я стала невольной свидетельницей, как Черных пьянствовал и бесчинствовал в ресторане «Будапешт». Свободных столиков вечером в зале не было, но он приказал администратору рассчитать двух посетителей, молодого парня с девушкой, и вывести их из ресторана на воздух, если не уйдут добром. Позже, уже напившись, стал придираться к официанту, хватать его руками и угрожать расправой…» Далее Ильин написал, что Черных рассказывал похабные и антисоветские анекдоты, лез к женщинам и нецензурно выражался, позоря честь офицера и т. д. И закончил письмо так: «Не могу назвать своего имени, потому что боюсь мести гражданина Черных. С уважением, ваша Доброжелательница». Он заклеил конверт, написал адрес общественной приемной КГБ на Кузнецком мосту. Завтра, когда он поедет к тетке, бросит письмо в ящик в районе Беговой. Он допил чай и стал размышлять, что в жизни нет справедливости, хоть сто писем напиши, хоть тысячу, — ничего не изменится. Такова логика подлого человеческого мира, его горькая правда… Майор Черных застрял на своей должности старшего оперуполномоченного, как пробка в узком бутылочном горлышке, — и не сдвинешь, наверх не берут, и в другое управления не переводят, а пока должность старшего оперуполномоченного не освободится, Ильину нет хода наверх, — а эту клятую должность занимает Черных. Он вышел в соседнюю комнату, по телевизору показывали улицу, запруженную людьми, посередине этого водоворота стоял Горбачев в пальто и серой шляпе, он молол всякий вздор про гласность, ускорение и перестройку. Мать спала в кресле, Ильин укрыл ее пледом. Он вернулся в комнату, взял письмо, открыл верхний ящик стола. Достал оттуда жестяную старинную коробку из-под шоколадных конфет, где хранил деловые бумаги, положил сверху письмо. Ничего нового эта анонимка не содержала, ничего серьезного, ну, гульнул гэбэшник в ресторане, к женщинам приставал… Что тут криминального? Он ведь тоже человек. Вот если бы он к мужчинам приставал, пропивал казенные деньги, а ужинал в компании американского военного атташе, — тогда бы в КГБ, возможно, почесались. А с этим письмом самому подставиться легко, — когда будут проверять, поинтересуются, с кем Черных пришел в «Будапешт», с кем водку пил. Нет, надо еще раз поужинать с майором, только не в ресторане, — дома, подпоить его, навязать откровенный разговор, выудить новую информацию, кое-что добавить из этого последнего письма, — буквально пару абзацев, — тогда дело веселее пойдет. Глава 2 На пороге квартиры, не успев сбросить пальто, Черных услышал телефонный звонок. Он зажег свет, звонили из приемной босса, заместителя начальника второго главного управления КГБ генерал-майора Петра Карповича Шумилина. Дежурный офицер сказал, что Черных срочно вызывают на Лубянку, машина сейчас выедет, запикали короткие гудки. На часах около десяти вечера, Черных подумал: слава Богу, в ресторане не взяли третью бутылку, он вернулся пораньше и сейчас почти не чувствовал опьянения. Он успел принять душ, выпить кофе, сжевать половинку мускатного ореха, отбивающего запах спиртного. Надел парадный костюм, который накануне забрал из химчистки, побрызгался одеколоном «Шипр», спустился к подъезду, сел в черную «волгу» с затемненными стеклами. Дорогой он думал, что начальник вызывает, конечно же, не из-за тех грязных анонимок, не тот сегодня день, не тот час, чтобы копаться в этом мусоре, — вызывают по неотложной надобности, спросят, как идет с валютчиками, прикажут заканчивать с ними, да мало ли важных дел у чекистов… Но в сердце засела заноза беспокойства, неосознанной тревоги, тоскливые мысли лезли в голову: вдруг эта стерва написала такое, что босс не захотел откладывать расправу до понедельника, приказал прибыть прямо сейчас, чтобы… Чтобы что? Чтобы сделать устный выговор… Чтобы подписать приказ… Гадать бесполезно. Через полчаса он оказался в кабинете Шумилина. Окна выходили на площадь, памятник Феликсу Эдмундовичу, худому, с вытянутым нездоровым лицом и бородкой клинышком, напоминающему восклицательный знак. Вокруг памятника катили машины, но уличный шум сюда не долетал, было слышно, как тикают в углу напольные часы в корпусе из орехового дерева, горела настольная лампа под зеленым колпаком на железной подставке. Босс был в форме, на груди орденские колодки, он оторвался от бумаг, молча кивнул на приставной столик для посетителей. — Ничего что оторвал от холостяцкой вечеринки? — босс усмехнулся и хлебнул чая из стакана. — Наверное, у тебя были на этот вечер другие планы? — Никаких планов, — сказал Черных. — Я после дежурства. — Да, да, — рассеяно кивнул генерал. — Знаю, ты сейчас занят делом валютчиков. И все к концу? — Мы собрали столько информации, что на два дела хватит. Но не берем их, потому что могут появиться новые действующие лица, о которых пока ничего не известно. Только клички, плюс отрывочная оперативная информация, которую к делу не подошьешь. Но эти люди есть, и они скоро проявятся… В преступную группу внедрен наш осведомитель. Кроме того, мы взяли одного из валютчиков, некоего Сомова, устроив так, что его подельники уверены, — Сомов отдыхает на болгарском курорте Варна. Этот тип дал признательные показания. — Хорошо, — кивнул Шумилин. — Какие перспективы у дела? — Возьмем всех валютчиков одновременно, в один день и час. Более двадцати человек. Подержим их в Лефортовской тюрьме недельку, без допросов. Это действует. Подготовим и передадим материалы в следственное управление. Не сомневаюсь, что вся компания даст признательные показания. Четверых или пятерых можно подвести под вышку. Остальным от пятнадцати до двадцати с конфискацией и дальнейшим поражением в правах. Процесс можно сделать громким, публичным, но это не мне решать. Босс постучал ручкой по столу, обрывая подчиненного. Черных, которым снова овладели неприятные мысли и предчувствия, подумал, что прелюдия завершена, возможно, прямо сейчас будут сказаны слова, которые навсегда изменят его жизнь: проверка анонимок показала, что информация в целом подтверждается, поэтому Черных придется покинуть Москву и переехать в какой-нибудь Кологрив или Конотоп, или немедленно подать в отставку, а прямо сейчас надо выйти в приемную и составить рапорт. — Дело валютчиков закончат без тебя, — босс смотрел куда-то в сторону, в темный угол кабинета. — Да, закончат другие люди… Черных почувствовал, что ему стало жарко, не хватает воздуха, галстук сдавливает шею, словно удавка. — Вот приказ. Ознакомься. Когда брал бумагу, рука дрогнула, босс это заметил. Черных положил перед собой листок, провел по нему ладонью, будто бумага была мятой, а он ее расправлял, стал читать, но смысл написанного почему-то ускользал, он перечитал текст три раза, речь не шла ни об увольнении из органов госбезопасности, ни о ссылке, — Черных поручали новое ответственное задание, его наделяли самыми широкими полномочиями, — он перевел дух, будто с высоченной ледяной горы скатился на ногах и не упал, достал платок и вытер испарину. Босс, словно прочитал его мысли, усмехнулся, привстал и протянул две пухлые папки, отдельно несколько листков машинописного текста: — Прочитай по диагонали эту справку. Задавай вопросы, если чего непонятно. На этот раз Черных читал, не торопясь, чувствуя, что с души свалился тяжелый камень, дышать стало легче, — будто вдогонку к выпитому в ресторане еще стакан беленькой махнул, — раз ему доверили важное дело, значит, он по-прежнему на хорошем счету, анонимками можно подтереться. Черных не удивился содержанию справки, за годы службы он разного навидался, — на десятерых хватит, и весь отпущенный человеку запас удивления, давно растратил, но вот необычная информация, и вопросов сразу же штук сто повылезало, но эти вопросы он оставил при себе, сделал серьезное лицо, сдвинул брови: босс любил, когда сотрудники хватают информацию на лету, когда ее не надо разжевывать. Восемь с лишним лет назад сводный отряд морских пехотинцев Северного флота, состоявший из тридцати восьми человек — все офицеры или прапорщики с боевым опытом, — принимал участие в секретной операции на территории Кампучии. Морпехи должны были высадиться с десантного корабля, марш-броском преодолеть расстояние в десять километров, по джунглям, проникнуть в полевой лагерь красных кхмеров, вызволить граждан СССР, в том числе дипломатов, которых кхмеры держали в плену, уничтожить несколько ящиков с бумагами, секретный архив, который перевозили наши дипломаты перед тем, как попасть в плен, — и уйти, оставив после себя выжженную землю и гору трупов. Операция была провалена, — это мнение военных контрразведчиков. Если посмотреть с другой стороны, морпехи сделали эту паршивую опасную работу как надо, а вместо награды получили нож в спину, от своих же. Морпехи вошли в лагерь, перерезали или перестреляли всех косоглазых и вытащили наших, однако выяснилось, что в одном бараке с советскими дипломатами содержали сотрудников американской миссии Красного креста, — пятерых мужчин и женщину на седьмом месяце беременности. Операции в тылу врага — это для людей, у которых стальная проволока вместо нервов, а вместо сердца — холодный камень, под которым даже змея жить не станет, эту работу называют грязной, так оно и есть, — живых свидетелей не оставляют, женщины, дети, старики, — не важно… Свидетелей специальных операций, тем паче за границей, не щадят — и точка. Командир отряда должен был кончить американцев и сделать так, что их тела невозможно было опознать, чтобы от них даже воспоминаний не осталось, практически — это раз плюнуть, у морпехов были с собой два огнемета и несколько рюкзаков взрывчатки.