Байки старого боцмана Я вам так скажу, всякая животина на судне в радость, но рано или поздно, а списывать на берег их всё-таки приходиться, а иная и сама сбежит, но всегда их жалко и вспоминают о них с теплом. Вот была однажды у нас собачонка, Жулькой звали. Чуть где к причалу встали, она сразу к трапу, вроде вахтенного матроса. Никого мимо не пропустит, всех облает. Ну, как бы документ спрашивает. А кто ж ей будет документ показывать, да она и прочитать то всё равно не сможет, хотя и умная была. Свой документ она всегда показывала. Приходят на судно врачи с проверкой, а собачонка тут как тут; они сразу спрашивают старпома: «А санитарный паспорт на собачку есть?» Да какой же у неё может быть паспорт, её ведь не из питомника взяли, а так, где-то в порту маленьким щенком подобрали, она и прижилась. Беленькая такая была. К ветеринару её вести ни у кого времени не было. Тут какой-то умник и сообразил документ ей оформить. Пузо у неё голое было; везде шерсть густая, пушистая, а на брюхе волосики реденькие. Может потому, что по трапам много бегала, да за ступеньки цеплялась, оттого и повытерлись. Ну, так вот, поставили ей, значит на брюхо судовую печать «Волго-Балт», да и научили по команде: «Жулька, документ», ложиться на пол и раскидывать лапы в стороны, чтоб значит, печать было лучше видно. Да, умная была собачонка. А на спиртное у неё был нюх, просто жуть. Видать кто-то давал винца сладенького, или пивка попробовать, а ей и понравилось. Где бы ни собрались по рюмочке выпить, (праздник какой или что другое) она тут как тут. Ляжет под дверью и скулит, а капитан заметит это, накроет всех, и премии как не бывало. Невозможно стало на судне выпить. Приходилось на каждой удобной стоянке, на берег уходить. Сбегают моряки магазин, возьмут чего надо для души, да и сядут где-нибудь неподалёку на бережку отдохнуть. Кроме вахты на судне никого не найдёшь. Так капитан стал Жульку на прогулку выводить. Будто бы она сама не погуляет. Выведет её на поводке и подначивает: «Ищи, Жулька, ищи». А чё искать-то. Она и сама вперёди его на запах бежит – думает, нальют ей. Да ей бы и налили, не жалко, но она и капитана на поводке притащит, а уж тут беды не миновать. Умная была собачонка, за то и пострадала. Списали её где-то на берег, хоть и жалко было. С тех пор собак на судне не заводили. А как-то стояли на Одесском рейде. Далеко, миль десять от берега. Прилетел к нам волнистый попугайчик. Видать, сильно невмоготу ему у кого-то жить стало, если отважился на такой перелёт, или по своим родным заскучал, на родину подался, да силы не рассчитал. 3алетел в рубку и чирикнуть не может. Обрадовались ему все. Накормили, напоили, клетку быстренько соорудили. Решили на судне оставить. Это ж не собака, выдавать не будет. Через неделю смотрим, загрустил наш попугайчик. Толи опять по Родине загрустил, толи скучно одному. Решили ему в пару ещё одного на рынке купить, а кого покупать? Самка у нас или самец? Никто не знает. Штурмана говорят, надо по клюву смотреть. Если клюв горбатый, то это самец. Тоже мне орнитологи, это же птица, а на грузин. Механики – те больше по хвосту определяли, видать тоже знатоки большие. В общем, пришли к общему мнению, что это самка, и ей нужно купить самца. В первом же порту отправили гонца на рынок. Ну, там-то точно, без ошибок, продали ему самца. Подсадили его к нашей «самочке», а они никак дружить не хотят. Неделя, вторая проходит, драки у них каждый день. Ну, поняли мы что обмишурились, жалко стало пернатых, чего ж им у нас без самок мучиться. Подарили их в детский сад, где уже были попугайчики всякого полу. Долго потом никакой животины не заводили, однако, как-то под осень грузились мы в Карелии лесом, не то для какого-то колхоза, не то для совхоза на юге России. Их представитель наблюдал за погрузкой, чтоб ни одного бревна на берегу не осталось, и должен был сопровождать груз до порта выгрузки. Отвечал, значит за сохранность груза. А куда он денется, ежели погружен да привязан найтовами. Посоветовали мы ему ехать домой отдыхать, а дней через десять встречать нас в Азове. Обрадовался он шибко. Как-никак, всё лето был на лесозаготовках, соскучился по жене. – Я, – говорит, – вам за это поросёнка подарю. Да зачем нам поросёнок, что у нас, свиноферма? Стали отговариваться, а он настаивает: – Привезу и всё, а там сами решайте, что с ним делать, толи съесть, толи на откорм держать, если конечно помещение для него найдёте. На наших судах не только что поросёнка, а на иных, целую свиноферму разместить можно. Проектировали-то их с учётом эксплуатации в военное время. На многих понаделали санпропускников. Это когда с палубы сначала заходишь в раздевалку, потом в душ, потом в одевалку, а уж, после этого, к каютам. Что б значит всю радиацию смыть. Да, чего только не увидишь на флоте, а как называют суда, так об этом отдельную историю написать можно. Это ж как нужно с головой не дружить чтобы придумать названия вроде «Нижегородский комсомолец», или «Семьсот пятидесятилетие города Горького». Воистину горькая участь досталась тем, кому за границей приходилось произносить эту абракадабру по буквам на английском языке, А уж объяснить, сколько, в связи с этим, лет было Максиму Горькому, вообще никто не мог. Ленинградские лоцмана придумали прозвище покороче – «ТРИ ЧЕКУШКИ». А иначе, пока название судна выговоришь, так и язык сломать можно. Пришли мы, значит, в Азов, а там нас уже встречает наш знакомый. Поправился, посвежел, видать на пользу отпуск пошёл. Груз проверил – всё в порядке, – и говорит: – Пойдёмте, я вам подарок передам. – Какой такой подарок? – мы уж и забыли, а он настаивает. – Не везти же его обратно на свиноферму, там его давно списали, и теперь он будет только отчётность нарушать. Я ведь для него и документ выправил и корма привёз. Принесли его на судно, поместили в приготовленное помещение, стали решать, что с ним делать. Чтобы на шашлыки пустить, об этом и речи нет. Он маленький, розовенький, тычется своим пятачком в колени да подставленные ладони, радуется жизни. А чего ему? Помещение досталось чистое, тёплое, еды вдоволь, внимание со всех сторон, всяко лучше, чем в свинарнике. Однако, животина хоть и с документом, но всё же не совсем обычная на судне. Вот раньше, на парусном да на военном флоте, это было делом привычным, а теперь кроме собак да кошек, пожалуй, что никого и не увидишь. Но по большому счёту разница-то не очень большая, только что не гавкает, зато как хрюкает! В общем, решили его оставить и назвать Шариком. И началась у него жизнь корабельная. Поначалу беспокоились, особенно матросы, которым вменили в обязанность убирать помещение, как никак свинья, слишком грязно будет, однако Шарик оказался на редкость чистюлей. В иной каюте грязи было больше чем в его помещении. Сделали ему корыто из двух отделений; одно для еды, а другое для воды, так он быстро во всём разобрался. Из одной половины ел, а в другую аккуратно складывал отработанное. Удивились мы тогда его сообразительности. Дальше – больше. Наш Шарик подрастал, и ближе к весне, его стали выпускать на палубу. Стеснительностью, при оправлении своих естественных надобностей, он поразил всех. Обследовав всю палубу, и укромные уголки он задом стал пятиться в один из них, оставив снаружи только свою умилённую мордочку и никто, ни за что не догадался бы, что он там делает, глядя на всех просто ангельским взором. Каждый день общения с поросёнком приносил что-то новое. Как-то, на длинном переходе, разыгралась непогода. Три дня штормило. Волна шла бортовая и судно сильно раскачивало. В такую погоду немного находится желающих что-нибудь поесть, кроме разве что солёненького. Волны сильно заливали палубу, и ни у кого не было желания заниматься поросёнком. Да это было и не безопасно. Наконец дошли до порта и встали к причалу. Утром нашего Шарика выпустили на прогулку. На удивление, его помещение было вполне чистым, хотя весь оставленный корм съеден. Никто не побеспокоился, что первым делом надо бы его накормить. Да, так вот, не прошло и получаса как со стороны камбуза, привычный уклад тихой жизни разорвал дикий крик повара: «Посмотрите! Посмотрите, что эта скотина наделала». А что эта скотина могла наделать? Побродив по палубе, и, не найдя там ничего съестного, поросёнок забрёл в жилую надстройку; чего никогда не делал ни до, ни после этого; и, найдя по запаху камбуз, оставил там свой трёхдневный автограф, прямо посредине почти стерильного помещения. Так мы узнали, что животина наша, существо вполне разумное и с характером. Наступило лето. Почти ежедневные помывки палубы доставляли поросёнку истинное удовольствие. Нагревшись на раскалённой палубе, он сам помогал боцману вытаскивать шланг, уцепившись за него зубами, и блаженствовал когда его, не только обливали водой, но и тёрли палубной щёткой. Радость от общения была обоюдной, как со стороны поросёнка, так и со стороны членов экипажа. У каждого находилось время поиграть с ним, и это существенно влияло на психологическую обстановку, несомненно, улучшая её. Со временем, Шарик стал помогать и вахтенному матросу у трапа. Встречая посетителей, он недовольно похрюкивал, если его желание пообщаться, и как бы рассказать о своей счастливой судьбе, было проигнорировано, хотя, это случалось довольно редко. Всякий пришедший вначале удивлялся, а потом, почёсыванием Шарика за ухом, вроде предъявлял свою визитную карточку, что он свой. Однако больше всего Шарику нравилось сопровождать капитана, когда тот, занимаясь спортом, ежедневно пробегал по палубе не менее тридцати кругов. И как только у него голова не кружилась от этакой круговерти? Вот и поросёнок, пристраивался за ним, и бегал вдоль борта, огибая кнехты, от бака до надстройки, набирая при этом приличную скорость. Переход на новый курс требовал определённой сноровки. Чтобы затормозить, он вытягивал вперёд задние ноги, садясь при этом на зад, и скользил по шершавой палубе, что позволяло ему затормозить, быстро развернуться и продолжать бег в другом направлении. Так, друг за дружкой, они и бегают, олимпийцы доморощенные. Во многих портах, куда мы заходили часто, портовые начальники, что поменьше рангом, уже знали о нашем Шарике, но как нормальные люди, внимания на это не обращали. Какое им дело лает Шарик или хрюкает, судно то каботажное, дальше России не уйдёт, так что незаконного экспорта мяса не предвидится, и международных конвенций по торговли мы не нарушим. Однако, однажды под вечер, встали мы у причала в Ильи-чёвске, и надо же на беду, не то начальник таможни, не то кто-то из его заместителей, прогуливался вдоль причала. Ему бы положено на машине ездить, а тут угораздило его пешком, да ещё вдоль нашего борта проходить. Шарик у трапа за фальшбортом стоит. Заметил приближающегося, разодетого в новую форму чиновника, и ждёт, когда ему внимание окажут. Но чиновник, задумавшись о чём-то своём, прошёл мимо трапа. Поросёнок, не дождавшись визитёра, высунул на секунду свою морду в клюз, и недовольно хрюкнул вдогонку. Шедший по причалу слегка приостановился, повертел головой и продолжил свой неспешный шаг. Но не тут-то было. Задетый за живое Шарик, побрёл за ним по палубе, скрываясь за фальшбортом. Дойдя до следующего кнехта, он снова на мгновение высунул морду в клюз, и вновь недовольно хрюкнул. Таможенник остановился, оглянулся назад, посмотрел на судно, но, ничего не заметив, мотнул головой и пошёл дальше. У последнего кнехта поросёнок выставил своё рыло в клюз, и, видимо в сердцах, по-своему, обругал чиновника. Тот остановился и, увидев то, что ему до этого только вроде мерещилось, поспешным шагом направился обратно к трапу. – Что это у вас за безобразие, где капитан? – устроил он разнос вахтенному штурману. – Какое такое безобразие, господин офицер? Вахта на месте, на судне порядок, а капитан у диспетчера, – доложил тот. – Развели безобразие, что это у вас тут за свинство? – Это не свинство, а сторожевой пёс Шарик, господин офицер, – невозмутимо отвечает штурман. (Начальство то не его прямое, ну и гуляло бы оно подальше). – Что вы тут из меня идиота делайте, чей поросёнок? – Извините, господин офицер, не знаю Вашего нового звания, каботажники мы, – отвечает штурман, – насчёт идиота, так это не по нашему профилю, а что свинка бегает, так она наша и давно у нас живёт, это, так сказать, подарок. А где написано, что нельзя свиней на судне держать. Сами знаете, сейчас перестройка, и все, что не запрещено, то разрешено, а у поросёнка и санитарный паспорт есть, всё в порядке, могу показать. Хотел, было, таможенник что-то возразить, да видимо одумался. Действительно, нигде не записано, что свиней на судне держать нельзя. Махнул рукой, улыбнулся и говорит: – Всякое видел, а такое впервые, – повернулся и пошёл своей дорогой. Вскоре наш капитан вернулся от диспетчера. Пора, говорит, что-то с поросёнком делать. Видимо, ему там всё же вставили чоп. Поросёнок к тому времени набрал больше ста килограммов живого веса, и жить ему в своём помещении стало тесновато. Уж больно оно было узкое. Зайдёт туда животина и стоит, будто корова в доильном аппарате «Ёлочка», ни развернуться, ни повернуться. Пришлось ему научиться, задом назад сдавать. В общем, проблема встала серьёзная. Что бы самим забить животное, так на это ни у кого рука не поднималась. Решили, было продать его, уже и покупателя нашли, да опять незадача, как его через проходную режимного порта вывести. Там у них и мышь без документов не проскочит, а тут целый поросёнок. Отберут да посадят в кутузку. В общем, никто не решился вывести его на поводке, дабы не накликать беду. Озаботились все не на шутку, однако, вскоре всё разрешилось само собой. Прислали нам нового старшего механика, а он заядлым охотником был. – Я, – говорит, – за пятнадцать минут лося разделываю, а из вашего поросёнка в раз шашлыков понаделаю. Жаль только, что ружья у меня с собою нет. Поросят то я ни разу не резал, но слышал, что их нужно сначала оглушить. Не стали мы его слушать, а только сказали: – Сам напросился, сам и исполняй, а нас в это злодейство не вмешивай. Выбрал он время, когда стояли на рейде на реке Днестр, и с утра пораньше, пока все еще спали, пошел на охоту, вооружившись кувалдой и ножом. Прошло около получаса. Возникшая на палубе возня переросла в настоящий шум, с топотом и грохотом, который привлёк внимание моряков. Заинтересованные, они собрались выяснить его происхождение. Да чего же тут выяснять-то. Вахтенный штурман, стоявший в дверном проёме, будто Озеров, комментировал происходящее на палубе. Стармех, этот горе охотник, бегал с кувалдой вокруг трюма, а поросёнок преследовал его, норовя подцепить рылом под зад. Когда это ему удавалось, дед слегка подпрыгивал, и, ускоряя движение, стучал кувалдой куда попало. Дело принимало серьёзный оборот. Стармеху явно требовалась помощь, чтобы утихомирить животное, но никто не спешил этого делать и из-за жалости к поросёнку, и от комичности зрелища. Насмеявшись вдоволь, стали потихоньку выходить на палубу. Увидев, что соотношение сил становится не в его пользу, Шарик остановился у открытого лоцманского портика. Не раз, наблюдавший за купающимися моряками он, по их примеру, неожиданно прыгнул в воду. Все бросились к борту. Поросёнок, задравши голову, уверенно плыл к берегу. Шлюпочную тревогу решили не объявлять, Бог ему жизнь дал, пусть он и решит его судьбу, а мы только подбадривали пловца восторженными возгласами. До берега проплыть оставалось совсем немного. Пороги «Надо быть в меру ленивым, чтобы не делать лишнюю работу» – любил повторять вахтенный начальник, однако эти наставления, видимо, не пошли мотористу впрок. Ему бы отремонтировать шланг да накачать воды насосом, дел-то всего минут на пятнадцать, а он…. Вот уже с полчаса моторист пытался освободиться от верёвки, закреплённой удавкой на запястье. На другом конце капронового фалиня находилось ведро, вытащить которое из кильватерной струи никак не удавалось. Отступая от л верного ограждения назад, он подтаскивал ведро под самую корму, но чем ближе, тем сильнее становился напор воды, и последние два-три метра никак не удавалось одолеть. Намаявшись, обессиленный он, навалившись на леер, отдыхал и прикидывал каким образом освободиться от ведра. Как назло ни ножа, ни зажигалки с собой нет, похлопав свободной рукой себя по карманам, с сожалением выяснил он. О том чтобы вытащить ведро, он уже не думал. Одному это не сделать, а помощи ждать неоткуда. Вахтенный начальник – дублёр капитана, ещё одна живая душа, находился в ходовой рубке и управлял судном. Небольшой танкер, бывший когда-то речным трамвайчиком, спускался вниз по реке к Финляндскому мосту. – Вот же ё, и, р, с, т и весь русский алфавит, – негодовал моторист, – надо ж так вляпаться. И сколько ещё у меня хватит сил держаться. Ну, минут десять-пятнадцать, не больше, а дальше что? Неужели конец? Нет, так не бывает, всё в жизни должно иметь какое-то назначение, иначе для чего он прожил свои восемнадцать лет, так и не успев ничего добиться или совершить нечто такое, что оправдывало бы его прежнее существование. Да у него и не было ещё никакой возможности хоть как-то проявить себя. Родился, учился, вот, пожалуй, и всё, ну, ещё приехал в Ленинград. * * * А приехал Валерка в Ленинград три года назад, покинув порог родного дома. После окончания десяти классов, поступил учиться на штурманское отделение речного училища сразу на второй курс, (аттестат о среднем образовании у него уже был). Через два месяца успешной учёбы сильно простудился и заболел. Пролежал в больнице более двух месяцев и выписался после нового года, когда первая сессия закончилась. Пришлось ему брать академический отпуск. Вернулся Валерка в училище в начале мая. Пока прошёл медкомиссию, оформил восстановительные документы, – первокурсники сдали экзамены и собирались ехать на практику. Вот в одну из групп, отъезжающих первыми, его и зачислили. Всё бы хорошо, однако, перед самой отправкой на судно, когда все курсанты с чемоданами грузились в машину, к нему подошёл командир роты и, отведя в сторону, сообщил, что видимо его, Валеркина, карьера в училище закончилась. Начальник медицинской службы училища добился отчисления его по состоянию здоровья. – Я пытался отстоять тебя, – с сочувствием объяснил командир, – но ничего не вышло. Все курсанты уже разместились в машине и она, мигнув жёлтыми огоньками сигналов, скрылась за поворотом, а Валерка, ошеломлённый услышанным, с горечью в сердце и слезой на глазах, остался стоять на пороге, уже не родного училища. Он чувствовал, что это не справедливо, что его обманули, но где искать правду и справедливость он не знал. – Сухих, – окликнул его командир отделения, – ты чего здесь стоишь? Знаю, что тебя отчислили, но это не конец света. Пойдем со мной, потолкуем. – Рассказывай, какие у тебя планы? – спросил командир, когда они пришли в его кабинет. – Какие там планы, на работу бы устроиться, так у меня прописки нет. Обратно домой ехать, – денег на дорогу нет, да и учиться мне всё равно где-то надо. – Ну, раз так, считай, что тебе повезло. С завтрашнего дня я перехожу начальником вечерне-заочного отделения. Пиши заявление, а документы твои из канцелярии я сам заберу. И с работой, я думаю, что-нибудь придумаем. Посмотрев в записную книжку, он поднял трубку телефонного аппарата и набрал номер. – Иван Данилович, – после приветствия обратился он к абоненту на другом конце провода, – тут такое дело, у меня курсант по семейным обстоятельствам переходит с дневного на вечерне-заочное отделение, – покривил душой начальник, не называя истинную причину перехода, – надо его на работу устроить. Иногородний…. без прописки… так я его направляю к тебе… ну, спасибо выручил, – поблагодарил он собеседника и положил трубку. Так, в одночасье, изменилась Валеркина судьба, и он стал работать в Ленинградском речном порту. Было это два года назад. С тех пор много воды утекло. Валерка продолжал учиться в училище и эту навигацию работал мотористом на танкере. * * * С полчаса назад Валерка, собрав шланги после бункеровки плавкрана, поднялся в ходовую рубку. – Ну что, вроде бы все заявки на сегодня выполнили? – не то спросил, не то констатировал он. – Пожалуй, что так, – согласился штурман, – пока добежим до «СЗ», да забункеруемся, раньше одиннадцати часов не управимся, а там и разводка на носу. – Володя, а может свежей воды в бак накачать? – предложил моторист, – здесь она почище, чем в городе, пока дойдем – нагреется, вечером тёплой водичкой помоемся. – Иди, только проверь рабочий шланг, по-моему, его надо отремонтировать, сменщики передали, что он порван.