— Нет, несколько месяцев, полагаю. Рана зажила, осколок находится в мягкой мозговой оболочке, возле самого мозга, но не достал до него, и там имеется небольшое образование соединительной ткани. У вас не заметны никакие признаки повреждения мозга, но на вашем месте я бы проконсультировался с профильными специалистами. В данный момент же это вам ничем не угрожает. — Понятно. Что еще? — Я не обнаружил никаких серьезных отклонений в вашем организме. Мне известно, что вас вытащили из лаборатории, где проводились запрещенные опыты, я получил инструкцию найти следы эксперимента или тауматургического ритуала, но ничего не нашел. Вы уверены, что над вами действительно провели какой-либо ритуал? — М-м-м… был уверен. — Понятно. На этом в данный момент у меня все, я буду наблюдать вас еще несколько дней, но прямо сейчас сделано все, что необходимо. Настоятельно рекомендую воздержаться от активных действий и в течение ближайших суток сохранять минимальную активность. Прямо сейчас у вас крайне притуплена активность нервных окончаний почти во всем теле, и вы можете не получать адекватные сигналы о воздействии на ваше тело… Ну, возьметесь за горячее и не почувствуете. Например, модуль Таубе вводил вам энзимы при помощи игл, и вы ничего не почувствовали, понимаете? — Короче, не рыпаться, не хватать руками за все подряд, а просто лечь и лежать? — Вроде того. Еще мне сообщили, что у его светлости к вам имеется очень серьезный разговор, который также важен и для вас. Вы дееспособны? В состоянии трезво мыслить, отвечать на вопросы и все такое? — А что, у вас есть подозрения в обратном? — О, ирония — это хороший признак. Попытайтесь самостоятельно пересесть в кресло-каталку, а мы подстрахуем, если что. Я сел в кресло без особых затруднений, хотя для виду на всякий случай сделал это медленно и будто бы неуверенно: пусть охрана думает, что я совсем доходяга. Я, конечно, и правда доходяга, но теперь, когда каждое движение не отдает болью, обнаружил в себе кое-какие резервы. Медсестра повезла меня на каталке по длинному коридору, оба охранника двинулись следом. Коридор, к слову, отделан очень стильно и, видимо, дорого. Вот и большая двустворчатая дверь. Внутри меня уже ждали аж четыре человека, не считая двух охранников и еще кого-то типа секретаря: граф, те самые двое молодых людей и еще один, средних лет, одетый в рубашку с галстуком и с кобурой подмышкой. Этот, четвертый, оказался единственным очкариком из всех и при этом его внешность показалась мне наиболее невыразительной. Все четверо сидят за столом из очень дорогого сорта дерева, секретарь — тоже с галстуком, но без пистолета — и охранники стоят, секретарь позади четверки, охранники с «ружьями» — у стен слева и справа от меня. Медсестра ушла, у меня за спиной никого нет, и это позволяет мне чувствовать себя чуть комфортнее. Если граф умышленно не стал ставить никого вне моего поля зрения — тогда моя ему за это признательность. — Добро пожаловать во владения Дома Айзенштайн, — сказал тот, кого я определил как графа. — Я — глава дома, Ригвальд Айзенштайн, а это мои сыновья Рутгер и Эрих, и начальник моей службы безопасности Харриман. — Спасибо. Представиться, как вы знаете, не могу. Как Брунгильда? — Спасибо, что спросили, она под опекой высококлассной бригады медиков и сильного целителя, так что вы можете совершенно за нее не беспокоиться. Я так понимаю, вы не помните даже своего имени? — Я не помню совсем ничего. Как будто до того момента, как я открыл глаза на лабораторном столе, меня вовсе не было. — Вы пришли в себя уже после эксперимента? — уточнил очкарик с галстуком, Харриман. — Да. — Тогда какие у вас основания полагать, что эксперимент уже был проведен, если вы этого не помните и медик не нашел никаких отклонений? — Полнейшая потеря памяти — недостаточный признак? — Нет. У вас ведь осколочное ранение головы, так что вполне возможно, что вы попали на лабораторный стол с амнезией. Я хмыкнул. — Ладно, а слова сотрудницы лаборатории о том, что я — первый идеально удавшийся эксперимент и до меня трое стали слюнявыми идиотами, а еще трое вообще из комы не вышли — это достаточное основание считать меня жертвой эксперимента? — Они говорили об этом прямо в вашем присутствии? — Она говорила. По телефону. С кем-то, кого называла «герр Райнер». Да, в моем присутствии, хоть она и не знала о нем. — Простите, не понял? — удивился Рутгер Айзенштайн, который с пистолетом. — Она говорила по телефону в своем кабинете по телефону, а я сидел в ее платяном шкафчике. Харриман спросил: — Вы самостоятельно освободились от оков и выбрались из лаборатории? — Да. — Каким образом? Тут у меня мелькнула интуитивная идея не выдавать детали, и я ответил: — Отчаяние придает сил. — Порвали наручники? Сильны. А дверь как открыли? — Нажал на дверную ручку, дверь открылась. — Дилетанты, — ухмыльнулся Рутгер. — А дальше? — Спрятался в кабинете, в шкафу. Подслушал разговор. Заколол сотрудницу отверткой, внезапно напал на двух охранников, которые шли меня «убирать», и тоже убил. Переоделся, взял их оружие и ворвался в совещательный зал с экспериментаторами. Во время перестрелки как раз свет и пропал на несколько секунд, что меня очень выручило. Айзенштайны принялись переглядываться, и граф заметил: — А вы, видать, не робкого десятка, да? А… чем было спровоцировано ваше нападение на научный персонал? — Желанием отомстить и подороже продать свою жизнь. В тот момент я не знал, ни где я, ни что делать, ни где выход и сколько на пути к нему препятствий, как не мог знать, что меня вот-вот спасут. — Ну что ж, полагаю, вопрос о том, готовы ли вы сотрудничать с нами, чтобы призвать Райнеров к ответу, излишний? — Я бы предпочел насадить их на вертел и зажарить на медленном огне, но за неимением такого варианта пусть будет, как получится. — Но у нас по-прежнему проблема, — заметил Эрих Айзенштайн. — Мы не знаем, в чем обвинить Дом Райнеров. Наличие всем известных отклонений в организме — доказательство. А как выстроить обвинение, не зная, какой был поставлен эксперимент?! Эх-х, говорил же я — надо было и мне пойти с Бруни! Я бы в два счета там все взломал и слил данные! Может, и она меньше пуль поймала бы! — Эрих, у тебя не тот уровень подготовки, — одернул сына граф. — Не тот профиль. Риск был слишком велик… — И напрасен, — добавил я. — Вы бы ничего не слили, Эрих, потому что к тому моменту, как Брунгильда пробралась в комплекс, сливать было уже нечего. Я уничтожил все данные эксперимента и резервное хранилище тоже. — Господи… как?!! — Элементарно. Стер без возможности восстановления. Эта сотрудница отвечала за компьютерную сеть в том числе, в ее кабинете был компьютер. Делов-то. — Как вы получили доступ?! — Если вы про пароли — то я подсмотрел ее пароль, когда сидел в шкафу, — соврал я. — И… зачем?! — Затем же. Желание нанести максимально возможный ущерб. Граф негромко рассмеялся: — Вот уж браво так браво. Брависсимо, я бы сказал. Что было дальше? — Потом во время перестрелки появилась Брунгильда и выручила меня, хотя я, возможно, справился бы и сам. К тому времени она уже усыпила внешнюю охрану, а вот с ней я не справился бы точно… Так что в итоге нам удалось выбраться из комплекса без помех. — Хм… А внутри еще оставался кто-то живой? — Разве только «белые халаты», я не проверял, кто мертвый, а кто прикидывается. Появились новые приоритеты, задача всех убить отошла на задний план. — Однако же… Итак, герр Неизвестный. Наш план таков: вначале мы устанавливаем вашу личность, затем, вероятно, пытаемся подключить к делу службу безопасности Рейха. Рейха… Итак, нацисты победили и преспокойно дожили по появления персональных компьютеров и смартфонов, еще и магами где-то разжились. Дерьмово. Одна надежда — что они не захватили весь мир. — Герр Айзенштайн, я так понимаю, вы действуете в полулегальном ключе, да? — Нет, полностью легально. Через СБР, следствие, суд и все такое прочее. — А операция Брунгильды — она тоже законна? — Если вы говорите о проникновении на нелегальный объект, где проводятся бесчеловечные и запрещенные опыты — то да, это вполне законно. Защита нашего Рейха от врагов, в том числе внутренних — право любого гражданина Рейха, а для Дома Айзенштайн это и вовсе прямой долг. — А почему вы сразу не сообщите службе безопасности о том, что знаете, обо мне, например? — А давайте предположим, герр Неизвестный, что вы — преступник в бегах, шпион или даже культист. В этом случае вас возьмут под стражу. Посадят в следственный изолятор, где Райнеры смогут вас достать и заставить замолчать навсегда. Так себе вариант, правда? Потому вы поживете в полной безопасности здесь, и появитесь, словно чертик из табакерки, в самый важный момент. На суде. Со своей стороны, я обещаю вам любую поддержку в рамках закона — лучшие юристы и все такое — и кроме того, ваша помощь следствию по делу Райнеров даст вам возможность просить о снисхождении уже по вашему делу. — Звучит разумно. — Я не сомневался, что мы найдем общий язык. Как вы понимаете, я буду вынужден ограничить вашу свободу перемещения… — Совсем недавно, можно сказать, и трех часов не прошло, кое-кто уже так делал, и чем это для них кончилось? — намекнул я. — Речь не о наручниках — ограничение перемещения это не совсем то же самое, что заковать в кандалы… Поймите меня правильно. Вас привезли из лаборатории Райнеров, а это уже само по себе пугает любого, кто знает, чем эти люди грешат против закона, против Рейха и против самой человечности… Харриман, покажите снимки. И Харриман протянул мне планшет, на котором застыл кадр или фотоснимок, и на этом снимке я увидел нечто кошмарное. Нечто, бывшее ранее человеком и все еще похожее на него, но… Этот широко открытый рот, это перекошенное лицо, длинные когти на концах все еще похожих на человеческие пальцы… И эти глаза — в них не осталось ничего человеческого.