— Шарфы? — удивилась я. — Мне казалось, тебе уже пора переходить на что-нибудь более сложное. — Ты прекрасно знаешь, что шарфы тоже бывают достаточно сложными, — заявила она с оскорблённым видом. — Зависит от узора. А он здесь весьма непростой. Я решила поверить ей на слово, хотя для такой опытной вязальщицы, как Стелла, задача всё равно казалась не слишком интересной. — Что ж, тогда приятно провести время, — сказала Нора. — Я бы пожелала вам того же, но это звучит слишком легкомысленно для такого серьёзного дела, — сказала Стелла. — Вас же не арестуют, правда? — А за что? Мел ведь легко смывается, не то что краска. Ничего противозаконного. — Я встревоженно обернулась к Норе. — Или нет? — Не беспокойся, — уверенно кивнула Нора. — Бояться нам нечего. Но тем не менее, когда мимо нас прошли Грейс, Герти и бедная Мэй Салливан, которой так и не удалось выскользнуть из их когтей, она быстро сунула мел в карман. Правда, не раньше, чем Грейс это заметила. — Что это у вас там? — ехидно поинтересовалась Грейс. — У тебя из кармана какая-то пыль сыплется. Похоже, Нора всё-таки раскрошила мел, взметнув белёсое облачко. — Не твоё дело, — буркнула Нора, отряхивая юбку. — И вовсе не обязательно быть такой грубой, Нора, — надулась Грейс. — Я просто не хотела, чтобы ты всю юбку перепачкала. — Взгляни — ни пятнышка, — ответила Нора. — Но спасибо. И трио прошествовало дальше. — Тебе и правда стоит перестать дразнить Грейс, — с упрёком сказала я. — Она только и ждёт повода на тебя наябедничать. — Я всё надеюсь вынудить её показать Мэй своё настоящее лицо, — смутилась Нора. — Оно того не стоит. Особенно если Грейс наябедничает твоей маме и тебя на пару месяцев даже на улицу не выпустят. К концу уроков мы все немного нервничали. И больше всех Стелла, которая никуда не собиралась. — Вы уверены, что это не опасно? — спросила она, провожая нас до ворот. — А было опасно, когда миссис Панкхёрст заковали в кандалы? — торжественно провозгласила Нора. Но, уверена, под всей этой театральностью скрывался страх. Не говоря уже о том, что очутиться в кандалах ни одна из нас почему-то не желала. — Пральна! — выпалила я так быстро, как только могла. — Давай уже пойдём и сделаем это! Мы распрощались со Стеллой, поспешившей об ратно в школу, к своему вязанию, и двинулись в сторону центра. И только тогда осознали, что так и не выбрали, где напишем первое объявление. Нора предложила Сэквилл-стрит. Я возразила, что там вечно толпятся цветочницы, да и прохожих хватает, свободного места не найдёшь, и предложила Стивенз-Грин, но Нора сказала, что это чересчур далеко, а денег на трамвай у нас нет и мы провозимся слишком долго (я всё ещё считаю, что это ерунда: не так уж далеко этот Стивенз-Грин. Уверена, к шести мы уже были бы дома. Но её не переспоришь). В конце концов мы решили начать ровно посередине: на углу Вестморленд-стрит, неподалёку от Колледж-Грин, как раз напротив того места, где, по словам Мейбл, она всегда продавала суфражистские журналы (хотя когда мы, разгорячённые и запылившиеся после прогулки, всё-таки туда добрались, то её не увидели. Что, вероятно, и к лучшему: я вовсе не была уверена, что собираюсь рассказывать Филлис о нашей акции). — Подойдёт, — выдохнула я, когда мы добрались до перекрёстка. Улица оказалась весьма оживлённой: клерки и банковские служащие уже направлялись домой, а мостовую запрудили грузовики, фургоны, велосипеды и огромное количество автомобилей. — Ладно, — кивнула Нора. — Кто первый? — Я, — ответила я, сунув руку в карман и достав из запылившегося носового платка мел. Мы присели на корточки, и я принялась выводить заглавными буквами: ПРАВО ГОЛОСА ДЛЯ ЖЕНЩИН! БОЛЬШОЙ МИТИНГ В СТАРОМ КОНЦЕРТНОМ ЗАЛЕ 1 ИЮНЯ В 20:00 ВХОД 1/6[22] Какое-то время мы разглядывали надпись, потом поднялись. Прохожие уже начали с интересом посматривать на нас, пытаясь понять, что мы такое делаем. — Ладно, — вздохнула Нора. — Пойдём-ка напишем ещё одну, пока к нам кто-нибудь не пристал. Мы перебежали через дорогу к Тринити-колледжу, едва увернувшись от фургона прачечной, и остановились, не доходя до ворот. Тротуар здесь оказался у́же, чем тот, на котором красовалось предыдущее объявление, но людей было поменьше, и мы опустились на колени у самой ограды. Нора достала мел. Пока она выводила слова, уже написанные мной несколько минут назад, я услышала, как кто-то остановился у нас за спиной. — Взгляни только на этих достойных юных леди, — зарокотал низкий уверенный голос. — Молятся прямо на улице! И, уверен, за души этих язычников из Тринити-колледжа. Мы с Норой поднялись и отряхнули колени, намереваясь двигаться дальше. — Должен признаться, — начал человек, оказавшийся пожилым джентльменом в строгом костюме под руку с богато одетой дамой того же возраста, как я полагаю, женой, — весьма приятно встретить таких набожных… Но закончить фразу ему не удалось, поскольку теперь он видел, что именно мы делали, стоя на коленях. — Господи, спаси и сохрани нас, грешных! — воскликнул он. — Теперь, значит, эти бесстыжие потаскухи и до детей добрались? Вам должно быть стыдно! — Боюсь, что нам — нет, — бросила Нора. — Пойдём, Молли. — А выглядели такими порядочными маленькими девочками, — пробормотала женщина. Мне показалось, она чуть не плакала от ужаса. — Мы вовсе не маленькие, но, поверьте, очень порядочные, — усмехнулась я. — Как и те женщины, что будут выступать на митинге. Приходите и убедитесь сами. Джентльмен и его жена лишились дара речи. — Пойдём, Молли! — повторила Нора, и мы постарались как можно быстрее проскочить мимо ворот Тринити-колледжа. Пока мы шли, речь к женщине вернулась, и она завопила: — Вот уж не думала, что доживу до этого дня! При личные ирландские девушки, а ведут себя будто хулиганки малолетние! Свернув за угол, мы расхохотались. — Молились, надо же! — воскликнула Нора. — Ну, в некотором смысле так оно и было, — ответила я с вызовом. — Молились, чтобы люди пришли на митинг. — Не уверена, что учителя в школе посмотрят на это именно так, — возразила Нора. — Или наши родители, если на то пошло. Уж скорее они согласятся с этой парочкой. — Ну что, ещё одну? — спросила я, разглядывая оживлённую Графтон-стрит, по которой текли потоки людей, лошадей и транспорта, как моторизированного, так и гужевого. Тротуары здесь были слишком узкими и слишком переполненными, чтобы на них можно было писать. Разве что нам пришло бы в голову сделать это на стене какого-нибудь магазина — то есть несомненно вляпаться в неприятности. — Давай просто напишем «Право голоса для женщин», — предложила Нора. — Так гораздо быстрее. Что мы и сделали. Я опустилась на колени и огромными буквами вывела на тротуаре: ПРАВО ГОЛОСА ДЛЯ ИРЛАНДСКИХ ЖЕНЩИН А потом, отряхнув платье (и стараясь не обращать внимания на любопытные и, надо сказать, удивлённые взгляды прохожих), была вынуждена признать, что время действительно позднее и пора идти домой. Родители, безусловно, рассердились бы, узнай они, что я слоняюсь по городу, но на самом деле здесь мне ничего не грозит. Они вечно рассуждают о поджидающих на улицах опасностях, хотя я даже не представляю, что, по их мнению, может с нами случиться: уж точно не ограбление, поскольку денег у нас всё равно нет. Я поделилась этой мыслью с Норой, но она не согласилась: — А как насчёт Флоренс Домби в «Домби и сын»[23]? Какая-то отвратительная старуха завлекает её в переулок, чтобы украсть и продать её хорошенькое платьице. Книгу я, конечно, читала, но и подумать не могла, что подобное может с нами случиться. — Флоренс было всего шесть! — воскликнула я. — Уверена, даже Диккенс не думал, что старухи-воровки могут заманить в своё логово четырнадцатилетних. Нас действительно никто никуда не пытался заманить, хотя какие-то мужчины довольно угрожающего вида и бросали нам вслед непонятные, но, судя по их ухмылкам, весьма забавные слова. А едва мы свернули на Дорсет-стрит, за нами увязалась ватага оборванных ребятишек, которые тотчас же принялись выпрашивать у нас мелочь. — Ну же, барышня! — выкрикнула одна девчушка с огненно-рыжими, как у Норы, волосами. — Дай нам хоть полпенни! — У нас и фартинга нет, — развела руками Нора. — Простите, — добавила я так вежливо, как только могла. Но сердце всё равно защемило, такими они были тощими и грязными. Я вспомнила, как однажды Дженни, сестра Мэгги, рассказывала, что в этой части города есть дома ненамного больше нашего, где живут десятки людей и на всех лишь одна уборная. Как жаль, что у меня не было для них пары монет! Хотя пара монет здесь ничего бы не решила. Будь у меня деньги, я бы с ними поделилась, но я даже не знала, как им это сказать, чтобы слова не прозвучали насмешкой или презрительным фырканьем. К тому же — хоть мне и было стыдно за это чувство — я их, таких шумных и таких грязных, немного побаивалась. Что, как я понимаю, было с моей стороны весьма глупо и заносчиво. Я и сама была бы грязной и, скорее всего, чересчур шумной, если бы росла в крошечной каморке в окружении множества других людей. Впрочем, они быстро поняли, что денег у нас и вправду нет. «Раз вы в такой нужде, мы, так уж и быть, скинемся кто сколько может, наскребём для вас пару шиллингов», — хихикнула рыжая девчушка, и они, хохоча, побрели обратно на свою улицу. Может, если бы у женщин было право голоса, такие дети жили бы лучше, подумала я. Но потом вспомнила про тётю Джозефину, любившую говорить, что бедняки просто ленивы и что она не может понять, почему бы им почаще не мыться и не стирать одежду. Такие, как она, никогда не станут голосовать, чтобы улучшить их жизнь. Вот бы я посмотрела, как сама тётя Джозефина стирает себе платье, живя в тесноте, без водопровода и без гроша за душой. Уж конечно, она ни разу в жизни даже платочка не постирала: всё отправляет в ту же прачечную, что и мы. А кружева заставляет горничную отбеливать вручную. Не слишком ли высокомерно с её стороны попрекать других нежеланием мыться?