27 *** Как наступила зима 1812, так пришли и большие холода. Суровый мороз стоял долго. Усадьба Гриневых была вся белая. Снега выпало столько, что было не разглядеть дороги. Суетившиеся слуги снег вокруг усадьбы разгребали лопатами каждодневно. «В деревне рядом приходило много войска. Солдаты разместились по избам жителей человек по 20 и более в каждой, отчего произошла теснота ужасная. Гнали пленных французов, которые были в старинных смешных костюмах: смесь русской одежды с французской, и притом в изорванном, очень неприглядном виде. За пленными французами шли обозы раненых; везли полуживых, даже мертвых, которых хоронили человек по 50 вместе.» – вышла Варя во двор усадьбы вместе со своей подругой Лизой и читала письмо вслух. – «Когда дети в деревне делали снеговую гору, то трудно было поливать ее водой – тотчас замерзала; бывало, бросишь из ковша вверх воду – она падает в виде града. Поневоле приходилось сидеть им в избе, а здесь солдаты с пленными французами.» Да, – вздохнула Варя, отдав письмо Лизе. – Как пошел только слух, что на Москву враг идет, народ духом-то и упал. Побежал. Торговля всякая прекратилась. Дела моего отца снова приостановились. Когда же это все закончится? Сколько будет мир воевать? – задавалась вопросами Лиза. Ой, милая моя, наверное никогда, – опустила глаза Варя и облокотилась на ствол березы, с голых веток которой посыпались легкие пушинки свежего снега. – Холодно, и в природе, и в жизни, – вздрогнула она, съежившись еще больше в своей шубке. Варя! – в мгновение заставил подруг вздрогнуть мужской голос появившегося у ворот всадника. Кто это? – удивилась Лиза, взглянув на уставившуюся на приезжего подругу. Всадник незамедлительно слез с коня и бросился бежать по снегу к ним. Мишенька, – признала его Варя, поправив на себе меховую шапку, и кинулась навстречу. Не добежав до него, она обняла ель. Глаза ее горели неизмеримым счастьем видеть дорогого душе человека, бегущего к ней. Он бежал, он повторял ее имя, восклицал, пылал горячей страстью от долгожданной встречи и так же прильнул к ели, где и ожидала его с ласковыми глазами и улыбкой милая. Варенька, – повторил он снова, захватив в крепкие объятия и закружив. Мишенька, – обняла Варя, поглаживая его волосы, с которых слетела в сугроб шляпа. – Ты жив, миленький мой, ты вернулся! Ты ждала! Хорошая, моя, ненаглядная! – стал он целовать ее замерзшие щеки и прижимать в объятия все крепче. Мишенька,… Михаил Алексеевич, – поправила свою речь Варя, трезвея от навалившихся чувств. Улыбка с ее лица стала исчезать, дыхание замедлилось и глаза забегали от волнения вокруг, не смея взглянуть в глаза насторожившегося милого: Что с тобой? Вы, Вы, видать, дома-то не были? – удивленно взглянула она, и губы ее задрожали. Нет, – покачал Михаил головой, предчувствуя неладное. – Мы только что прибыли из Свеаборга, и я сразу к тебе! Прошу Вас, Михаил Алексеевич. О Боже! – повернулась она к нему спиной: «Он думает, я ждала… О нет! О мама, что я натворила?! Зачем?» Что случилось, Варенька, – сжал он нежно ее плечи и повернул к себе лицом. Нет-нет, – отступила она, задрожав сильнее. – Вы, Вы не должны так. Мы не должны. Я. Я все же… Варвара Игоревна… Пашкова. Услышав ее имя, новое имя, глаза Михаила расширились и налились тут же влагой. Он замотал в неверии головой и отступил чуть назад. Идиот, – засмеялся он, глядя в высокое ясное небо. Он смеялся, бродил вокруг, пиная снег. Варя смотрела на него и не смела больше сказать ни слова. Душа вся сжалась, сердце заколотилось бешено, крича о вине, обвиняя ее и никак не прощая. А я надеялся, – взглянул он наконец-то на нее, сдерживая ухмылку. – И? Вы счастливы? Нет, – тут же ответила Варя, еле сдерживая слезы обиды и ненависти к самой себе, но Михаил этого не видел. Он снова засмеялся. Вам смешно от того, что я несчастлива? Я ошиблась. Я в порыве пошла под венец, – поражалась его смеху Варя, обижаясь уже и на него. – Мы недавно вернулись сюда, и на то есть причина. Молю, простите меня, я была в обиде на Вас. Вы прекрасны, как всегда! – поднял свою шляпу Михаил и надел, отступая спиной назад да не желая слушать ее более. – Будьте счастливы. Станьте ею! Мишенька, нет, выслушай меня! – встревожилась еще сильнее Варя, понимая, что вот-вот он вновь уйдет, исчезнет из ее жизни, и, возможно, навсегда. Нет, Варя, – серьезно произнес он, на мгновение остановившись. – Прощайте. Вы же снова не хотите говорить со мною! Вы не желаете понять! – восклицала она. Чего здесь понимать? Что Вы мне еще можете сказать? Нет оправдания тому, кроме как наличие глупости в Вас, чего я не могу уже вытерпеть. Прошу извинить, – откланялся он и быстрым шагом вернулся к ожидающему его коню. Варя смолкла, но не остановила вырвавшихся на свободу рыданий. Она зажала руками рот и отчаянно мотала головой, уставившись вслед умчавшегося милого. Варенька! – кинулась ее обнимать следившая до того так и стоявшая у дома подруга. Он уехал навсегда, навсегда! Я виновата! Я! Зачем я все это сделала?! – кричала Варя, но нигде ответа не найти было вновь. Михаил удалялся верхом поскорее прочь. В нем горело лишь одно желание – исчезнуть навсегда. Он не видел никого, не слышал более ничего, кроме нового имени Вари, так и кружащегося ее голосом в воспоминаниях. Аргамаков? – остановил своего коня приближающийся к усадьбе Илларион Константинович и оглянулся на промчавшегося мимо и не заметившего его Михаила. – Как кстати, – вздернул он бровью и прищурил глаза, что-то поразмыслив, после чего дернул коня скакать быстрее к дому. Вокруг не было уже никого. Войдя в дом, Илларион услышал доносившееся рыдание Вари и голос ее подруги. Он не смог расслышать о чем шла речь, но сам уже догадывался о причине страданий. Покачав головой и усмехнувшись, Илларион Константинович ушел в кабинет и закрыл за собою дверь… 28 *** Михаил некоторое время не появлялся среди друзей, не отвечал на письма и вообще старался не выходить даже во двор своей родной усадьбы, куда вернулся сразу после встречи с Варей. Затянувшееся в его тоске время было вскоре прервано прибытием Николая. Взволнованные отречением и неразговорчивостью сына родители тут же проводили его к Михаилу и надеялись, что встреча с таким замечательным товарищем непременно должна помочь… Это ты, Николя, – вздохнул Михаил и встал с кресла, в котором сидел, уставившись некоторое время в ясное небо за окном. Что за хворь? – удивленно спросил тот и заглянул за окно, где никого не было видно, и лишь заснеженный двор вокруг. Все прекрасно. Ты не подумал уверить меня в том? Тебе наше назначение не по нраву? – пожал плечами Николай. Что ты. Что ты, – махнул рукой Михаил и, глубоко вздохнув, добавил. – Хандра душевная. Не дождалась? – догадался друг. Да, – дернул плечом тот и встал к окну, не желая пока глядеть в глаза. – Не поняли, видать, друг друга. Впрочем, мы никогда не понимали, как выяснилось. А ты? Мы ждали тебя у Степовых, – встал рядом Николай. – Мои встречи с Любовию стали слишком серьезными, пока тайными, но мы не можем обманывать Михаила Григорьевича. Он добрый человек. Поймет, надеюсь. И мы надеемся, – улыбнулся Николай. – Торсона навестил я по прибытии. Хотел тебе рассказать, а ты здесь сидишь. Прости меня, друг мой, – повернулся тот к нему лицом. – Как он? Оправился ли, или все еще госпиталях прибалтийских? Его просят вернуться уже, хотя он еще плох. Ходить сам не может. Вот тебе и понимание тоже. Никто не горит желанием выполнять опасные плавания, так его просят. Его, восемнадцатилетнего мичмана, который и так еще не встал на ноги от ран! А он, значит, горит? – удивился Михаил. Горит, так в каком состоянии он будет руководить кораблем? – в недоумении говорил Николай, сетуя на начальство. – Они же не смотрят на то, здоров ли человек, иль нет, но коли жив и может передвигаться хотя бы на костылях, пусть у него и открытый гнойный свищ, так будь добр, мол, согласись. Я готов буду помочь, – тут же высказал Михаил. – Команда какая набирается и куда?