— Как угодно, — пожал плечами врач. — Насильно мил не будешь. Работы у нас хватит. И слова эти прозвучали как сигнал: цепи ОМОНа двинулись на народ, рассекая его, сдавливая, выжимая в боковые улочки, гоня к Главпочтамту, валя на землю и избивая. Мелькали дубинки, громыхали щиты, хрустели под коваными башмаками ребра и кости, лилась не бутафорская, а настоящая, теплая кровь, захлебывались криком женщины, и над всем этим мерзким и лихорадочным побоищем игриво плыли рекламные буквы «Кока-колы» и «Макдональдса», и в немом ужасе остановился взгляд великого русского поэта, не властного ни прекратить бойню, ни спасти несчастных. Гавр мчался назад, но другая, внутренняя цепь ОМОНа остановила его и остальных. Угрожающие дубинки в руках истуканов ходили ходуном. Им также не терпелось пустить их поскорее в дело. Вытягивая шею, Гавр пытался разглядеть за поблескивающими шлемами — что же там происходит? Где Вера? Чей девичий крик несется из этого ада? Кулаки его сжимались, и ему хотелось броситься на одного из этих мордастых. Страшные волны зла накатили на Пушкинскую площадь. — Уйдем отсюда, — услышал он рядом с собой голос. Такой знакомый и такой близкий ему. Вера стояла на полшага позади него, бледная, с испуганными глазами, и он проклял себя за то, что столь глупо пошутил в театре. — Как ты здесь очутилась? — спросил Гавр, беря ее под руку и уводя прочь. — Пошла за тобой следом. А потом стояла за машиной «скорой помощи» и гадала: увезут тебя в Кащенко или нет? — Я думал, ты осталась в этом пекле. Слава Богу! — Все-таки ты жуткая свинья, Гавр. Сама не знаю, почему прощаю тебя. И вытри лицо, оно стало еще страшнее. — Ну и пусть. Там, на Пушкинской, все гораздо хуже. Все взаправду. У меня такое ощущение, будто кто-то сейчас, сию минуту, страдает за меня, за мою маску. Дворами и задворками они выбрались к Гнездниковскому переулку. — Вот здесь я и живу, — сказал Гавр. — Поднимемся? Я сниму грим, и мы пообедаем. — Хорошо, — согласилась Вера. 7 — А где твои родители? — спросила она, с любопытством оглядывая уютное жилище Гавра. Старинные вещи, множество книг, иконы на стенах придавали ему особый дух и словно охраняли хозяина. — Давно умерли. — Гавр хлопотал на кухне. — Они разбились на самолете, когда мне было пять лет. Так что меня воспитывали бабушка с дедушкой. — Понятно. Вот почему ты так отбился от рук. Представляю, как нелегко им пришлось. — Прошу к столу! — позвал ее Гавр. — Времени три часа, а передача в семь. — Ты все-таки хочешь пойти туда? Зачем? — Чтобы выиграть романтическое путешествие. И поехать с тобой в Гонконг. — Твои аппетиты растут. — Вера улыбнулась, присаживаясь за стол. — Я вообще прожорливый. — Но ты не поинтересовался — хочу ли этого я? — Спрошу об этом уже в Гонконге. — Значит… опять этот бедлам, опять эти издевательские вопросики, опять этот клоун в смирительной рубашке… Мне кажется, я не выдержу. — Опять эта «Смешная недотрога», — поддразнил ее Гавр, протягивая соус. — А знаешь, ты потрясающе привлекательна! Как я мог проглядеть это? Ума не приложу. — Репетируешь перед программой? — подозрительно покосилась Вера. — Не трудись. Я не пойду. — Почему? — Потому что мы все время попадаем с тобой в какие-нибудь переделки. И вместо Гонконга окажемся, скорее всего, в хирургическом отделении. Кроме того, в шесть часов я обещала быть на вечере своего отца, в Домжуре. — Успеем. И туда, и сюда, — махнул рукой Гавр. — Без нас передачу не начнут. Без нас в их безумном мире пропадет самое главное. То, чего им недостает. — Чего же? — Любви. — Снова репетируешь? — спросила Вера, глядя, как он поспешно заработал ножом и вилкой. — Нет, это уже премьера, — ответил Гавр, оставив столовые приборы. А Вера почти и не прикасалась к еде. Лишь сейчас ей удалось поймать его взгляд, и теперь уже он не отпускал ее. — Пьеса на две роли, — произнесла она. — Ты и режиссер, и главный персонаж. Но я… не умею играть. Зрители покинут зал, прежде чем опустится занавес. — Значит, мы останемся вдвоем. Тем лучше. Пусть они уходят, раз не могут понять, раз души их очерствели. Пусть ищут смысл там, где его нет. На Пушкинской площади под дубинками ОМОНа, в валютных ресторанах и казино, в клоунаде, в романтических путешествиях, в зоопарке среди зверей… Мест много. — Твой спектакль провалится, — печально произнесла Вера. — Единственным зрителем на нем будет мой перс Монтигомо. — Прекрасно. Уж он-то скажет свое веское слово в финале. Ты уверена, что нельзя остаться вдвоем, не улетев на Луну? Ответа не последовало. Вера лишь смотрела в окно, где между створками стекла причудливо застыл желто-красный букет кленовых листьев. А снег продолжал падать. — Извини, мне надо позвонить. — Гавр поднялся и вышел в коридор. Набрав номер мастерской, он долго слушал длинные гудки. Наконец хриплый мужской голос отозвался, что Галина так и не появлялась с прошлой ночи. И вновь предчувствие непоправимого стало сжимать сердце. Словно какой-то гигантский спрут, вцепившись в Россию, втягивал в свое чрево ее лучших, талантливых людей, ее богатство, уничтожая смрадным зловонием всю атмосферу вокруг. Он ощущал, как кольца щупальцев скользят и возле него, Веры, примериваясь, чтобы облепить горло, мозг, душу. Он вернулся на кухню, и теперь Вера сказала: — Пожалуй, и я позвоню. Вчера в конкурсе участвовала и моя подруга Оля. Интересно, как у нее дела? У них в ресторане, надеюсь, не стреляли. — Такая рыжая, с плутоватыми глазками? — спросил Гавр. Он пошел следом и, прислонившись к стене, ждал, пока длился телефонный разговор. Видно, подруга была чересчур болтлива, поскольку Вера, слушавшая поначалу внимательно, уже несколько раз опускала трубку и бессильно качала головой. Гавр пришел ей на помощь и нажал на рычаг. — Что ты делаешь? — возмутилась она. — Убираю помехи. Как проводят время наши конкуренты? Чуть покраснев, Вера ответила: — Думаю, говорить об этом неприлично. — Ну ясно, — усмехнулся Гавр. — Стараются полюбить друг друга даже через силу, лишь бы поехать в Гонконг. Хорошая у тебя подруга, практичная. — А твой Говоров? Он не продает себя на телевидении? — Митька — наш агент в стане врага. — А признайся, что ты немного завидуешь его успеху? Гавр поморщился, словно у него заболел зуб. — Неправда. Каждый идет своей дорогой. И на каждой из них тебя подкарауливает дьявол. — Похоже говорит и мой отец, — произнесла Вера. — Сегодня ты услышишь его стихи. В замке входной двери стал поворачиваться ключ. — Мои вернулись, — сказал Гавр. Подойдя к двери, он начал открывать замок, но, видно, что-то заело в сложной конструкции, и сколько он ни дергал, язычок заклинило. В квартиру раздались звонки. — Бабуля и дедуля, это вы? Не трезвоньте! — крикнул Гавр. — Мы! Мы! — послышались из-за двери мужской и женский голоса. — Опять замок сломался? — Нет, я нарочно заперся, чтобы вас не пускать, — проворчал Гавр, пытаясь повернуть колесико. Что-то тоскливо щелкнуло, а потом и хрустнуло. — Вы ключ вынули? — А он застрял и не лезет! — крикнул дедушка. — Значит, изогнулся, — обрадовал их Гавр. — Теперь и не откроешь. Сколько раз просил новый замок поставить! — Что же будем делать? — спросила Вера, которую забавляла вся эта ситуация. — Прыгать с третьего этажа? Спускаться на простынях? — Дедуля, сходи за слесарем! — крикнул Гавр. — У нас через два часа ледокол отходит.