Ксенина программа называлась «Твой шанс». В небольшом зальчике собирали молодежь, показывали фрагменты из фильмов или просто съемки на улице и приглашали какой-нибудь популярный ансамбль, а ведущая подбрасывала тему для беседы. Например, как вы относитесь к сексуальным меньшинствам? Ну, понятно, других проблем у молодежи нет. Зал был разделен на три сектора, и сначала все сидели посередине, а затем, по мере прояснения, переходили налево или направо. Или оставались на нейтральной полосе. А почему «твой шанс»? Не ошибиться в выборе места. В общем, мура для молодых, гогочущих идиотов. Я бы ни за что не принял участие, если бы не Полина. Мы разговаривали у входа в зал с вчерашним бородатым оператором, когда в конце коридора появилась Полина, а с ней еще какие-то парень и девушка. — Класс! — восхищенно сказал оператор, глядя на приближающуюся в мини-юбке Полину. — Вот ее-то я и буду показывать крупным планом. — Правильно, лучше не найти, — согласился я, а Полина, увидев меня, остановилась, глаза ее радостно вспыхнули, и она побежала навстречу. — Как ты тут оказался? — спросила она. И мы, не стесняясь никого, поцеловались. — Занесло на твой аромат. — Познакомься: это та самая Света со своим мужем. — Я взглянул на них, но меня больше привлекало лицо Полины. — Ну хватит обниматься, скоро начнем, — сказал оператор и ушел в зал. Где-то там, в гуще, мелькнули рыжие волосы Ксении. Мимо нас прошли приглашенные музыканты, а среди них — восходящая звезда — Анжелика, похожая на куклу Барби; с голосом у нее было плоховато, так же, как и со слухом, но зато яркая внешность и точеные ножки. При виде ее в зале зашлись от восторга. — Красотка, да? — сказала Света. «Леночку бы сюда, — подумал я. — Она от этой Анжелики просто балдеет». Мне самому в детстве больше нравились яркие обложки, чем то, что в них завернуто. Смешно, если бы было наоборот. Мне вспомнились слова сестры о тех, кто видит глазами, а не сердцем. Тогда большинство людей — дети, и управлять ими не так уж сложно. Показывай обертки, а начинку оставляй себе. — Откуда у тебя ссадина под носом? — спросила Полина. — Дай припудрю. — Кушать очень хотелось, вилку мимо рта пронес. Как же вы ее отпустили тогда ночью? — Я посмотрел на Свету, пока Полина занималась моим лицом. — Разве ее остановишь? — Вот теперь порядок. — Полина убрала косметичку. — А иначе мы бы не встретились. Всё решает случай. — Всё? — Всё, — уверенно ответила она. — Даже само рождение. — А куда деть собственную волю? — спросил я, немного волнуясь. — Каждый вправе сам делать свой выбор. — Миф для дураков. Выбираешь не ты — выбирают тебя. Ты можешь лишь побарахтаться некоторое время, себе во вред. Только мазохисты делают себе больно. А нормальные люди между клещами и кокосовым орехом предпочтут последнее. Света с мужем уже ушли в зал, а я вдруг подумал, что впервые вижу Полину такой, ведь до этого мы говорили только о пустяках, и мне совсем неизвестно — что у нее внутри? Какие прелестные мысли кроются в ее такой же прелестной голове? — Так можно оправдать любой шаг, даже самый подлый, — пробормотал я. — Оставь. Не заводи волынку, — с укором произнесла она. — Будь проще. Ксения замахала нам рукой, и мы пошли в зал. Погас свет, на экране замелькали кадры из фильма «Преступление и наказание», тот фрагмент, где Тараторкин, то есть Раскольников, засовывает топор в петлю под сюртуком и идет мочить старуху-процентщицу. Вокруг нас раздавались смешки и шуточки. — Понятно, что сейчас актуальнее газовый пистолет — и можно обойтись без жертв, — сказала Ксения, когда зажгли свет. — Но поговорим мы о другом. Если вы читали Достоевского, в чем я не совсем уверена, то вспомните о том вопросе, который мучил главного героя: «Тварь ли я дрожащая или право имею?» Я понимаю, что вам трудно, да и некогда поднапрячь мозги, но призадумайтесь над этим вопросом. — Ксения вела программу так же, как и держала себя в жизни, — иронично и небрежно. — Если я опрошу вас, кто хочет иметь право, а кто быть дрожащей — как ее? — тварью, то тут все ясно. Все скопятся в одном секторе. А я сделаю иначе. Я спрошу вас: чувствуете ли вы достаточно силы и смелости, чтобы переступить черту, разумеется, без всяких убийств, за которой успех и благополучие, или желаете жить спокойно, мило, тихо, по принципу: не высовывайся? — Ксения оглядела зал. Ловко она все переворачивает, подумал я. Я с самого начала понял, в каком балагане оказался. И почти все жуют. — Смотря какая черта! — пискнула одна девушка, и Ксения устремилась к ней. — Нравственная, крошка, нравственная. Малюсенькая такая черта, за которой совесть начинает бить копытцами. До кого не дошло, приведу пример. Чаши весов. На одной — миллион долларов, на другой — слеза ребенка, о которой так любил рассуждать наш великий писатель. Итак, ваш выбор? Раздались разные голоса, Ксения только успевала подбегать с микрофоном: — Ребенок мой или чужой? — Мне бы и полмиллиона хватило. — Что значит «слеза ребенка»? Дети все время плачут. — Возьму миллион, а часть — в детский дом. И все счастливы. — Сначала дайте, потом скажу! — Стоп! — остановила Ксения. — Сформулируем иначе: перед вами два пути заработать миллион долларов. Первый путь — долгий, целенаправленный, кропотливый, а второй — быстрый. Надо только пожертвовать кое-чем. Отказаться от своего идеала. Выбирайте, кто за первый — садятся в правый сектор, за второй — в левый. А пока мы попросим спеть нашу горячо любимую Анжелику! Я усмехнулся. Только утром Ксения крыла ее на чем свет стоит, когда я включил приемник. Пока Анжелика открывала рот под фонограмму и вертелась перед камерой, я шепнул Полине: — Может, пойдем отсюда? — А мне интересно, — ответила она. Ну, конечно: бородатый оператор так и наезжал на нее со своей техникой. В трех секторах оказалось примерно поровну. Ксения стала приставать к каждому: почему он поступает так, а не этак? Лишь наш нейтральный сектор не трогала. Только бросила мимоходом: — А вам, ребята, что, миллион долларов не нужен? Дался ей этот миллион. Я бы взял: хоть сразу, хоть в рассрочку, потому что идеал — понятие отвлеченное, дым над головой. Да и у кого он есть в наше время? Я вообще-то хотел бы быть богатым. Но наполовину. Вот так. Чтобы одна половина богатая, а другая — бедная. Для равновесия. А по правде говоря, я уже начинал злиться, что пришел сюда. Ксения сверкала на меня глазами, ей хотелось, чтобы я сказал что-нибудь из того, чем она пичкала меня утром, а я нарочно молчал. Они все продолжали пилить это бревно, пересаживаясь с места на место, Анжелика в перерывах открывала рот, как рыба в аквариуме, а Ксения подбрасывала все новые задания. Миллион или спасение незнакомого человека? Миллион или лучший друг? Миллион или десять лет в тундре со своим любимым? Язык у нее был хорошо подвешен, и в конце концов она так всех запутала и заговорила, что никто уже ничего не соображал. У всех перед глазами лишь зеленые бумажки плыли. Напоследок она приготовила еще одно испытание. — Предлагаю вам такую забавную ситуацию. Два варианта. Один: в вашей жизни ничего не меняется, вы живете, как жили, плохо ли, хорошо — не важно, возможно, вы добьетесь успеха, возможно — нет. Другой: вам снова дают этот злосчастный миллион долларов, но вы начинаете новую жизнь, вы как бы рождаетесь заново, может быть, в иной семье, стране, времени. Подумайте хорошенько. Итак, в левый сектор пересядут «новые люди», в правый — «старые». Пока шло великое переселение народов справа налево, Ксения продолжала говорить: — Наша страна наконец-то вступает в цивилизованный мир, сбрасывает варварские одежки, и именно от вас, молодого поколения, зависит ее будущее, ее процветание и слава. Именно вы — молодые, красивые, умные, талантливые, способны впитать все то новое, что принесла нам демократия. Я даже завидую вам, друзья. Вам открыты все дороги, вам неведом страх. Что может быть лучше этого? Я вижу, что левый сектор значительно наполняется. Я понимаю вас: каждый хочет начать новую жизнь, да еще с таким стартовым капиталом! Нейтралы, а вы что медлите? Я посмотрел направо: там сидело всего несколько человек, но и из них вскоре остались лишь три девушки, одна из которых чем-то напоминала мою сестру. — Ну что, пошли? — спросила Полина. — А то мы тут как два волоска на лысине. — Пойдем, — согласился я. Только я почему-то не подумал, что мы можем пойти в разные стороны. Полина села в левый сектор, рядом со Светой, а я — с теми, кого было меньше. Не потому, что я всегда на стороне меньшинства. Просто пусть у меня даже плохая жизнь, странная, неудачная, но я сам в состоянии ее изменить, оставшись собой, со своими близкими и родными. А начать новую — это отрезать от себя даже память о них. Отречься от всего. Ловко придумано. Ай да Ксения, ай да волкодав!.. Левый сектор уже переполнился, и Ксения взмахнула рукой в его сторону: — Вот оно — новое поколение России! У них будет все новое: мысли, любовь, счастье, сама жизнь. Я приветствую вас, сделавших свой выбор. А для вас исполнит также новую песню наша общая любимица — Анжелика! Когда эстрадная прелестница закончила свой номер, Ксения приблизилась к нам. — Ну а вы что нам скажете, друзья? Не скучно вам на одинокой дороге? — Микрофон торчал перед моим носом, и я забрал его. Меня прямо распирало желание врезать по всей этой буффонаде. Но больше всего было обидно за Полину. — Здорово вы всех дурачите — вот что я скажу! — вырвалось у меня. — Я не умею говорить так же складно, как вы, но неужели эти ослы, там, не видят, что все вокруг — вранье? Тоже мне, «новые люди» нашлись! Зомби африканские. — Я заметил, что радостные возгласы стихли, а Ксения попыталась перехватить у меня микрофон, делая отчаянные знаки оператору. — Никто не против вашего миллиона, но что ж вы его на крючок сажаете? Кто так рыбу ловит? Лучше сразу — динамитом, чтобы все всплыли, особенно мальки. И еще: там сидит одна девушка, которую я люблю. И хочу, чтобы все об этом знали. Полина, ты меня слышишь? — Я повернулся в ту сторону, но Полина, покраснев, смотрела себе на колени, а все остальные, включая Анжелику и музыкантов, остолбенело уставились на меня. — Ну все, хватит, — сказала Ксения. — Передача закончилась. Мы тебя уже вырубили. — Благодарю за внимание, — произнес я в микрофон. — Всем — спасибо! Минут через десять, когда стали уносить аппаратуру и расходиться, сторонясь меня, как чумного, ко мне подошла Ксения. Она уже успокоилась и незлобиво сказала: — Ты мне всю концовку запорол, паршивец. Убирайся и больше не появляйся на моем горизонте. — Потом, подумав немного и улыбнувшись, добавила: — Ты знаешь кто такой? Пассионарий. Но, боюсь, ты об этом и не догадываешься. В коридоре я нагнал Полину и ее друзей. — Позвони мне завтра, — довольно прохладно сказала она. — Мы спешим. Я и не знала, что ты такой… — Она запнулась, подыскивая слово. Наконец нашла: — Несовременный. Это же все игра. — Ладно, — согласился я. — Игра. И долго будем играть? 11 Путь из Останкино вел один — к Марье Никитичне. А больше переночевать было и негде. Я надеялся, что там меня все же не разыщут. Кроме того, у Аслана теперь и своих забот хватало, поскольку его соплеменников стали по Москве усиленно чистить и высылать пачками. Но не такой он был человек, чтобы оставить за кем-нибудь долг и кровь. А за деньги наймутся и русские, есть, которые продадут душу хоть Аслану, хоть Клинтону, хоть дьяволу. Будут сапоги лизать, лишь бы платили. Я поднял воротник куртки, замотался шарфом и пошел в сторону улицы Королева. Палатку нашу на всякий случай обогнул: не понравилась припаркованная рядом машина и те, кто сидел в ней. Наконец добрался до дома, влетел на второй этаж и позвонил в дверь. Долго не открывали, но все же проснулись. Леночкин отец оторопело уставился на меня, словно не узнавая. Потом посторонился. Перегаром от него несло, как из винных складов после бомбежки. На кухонном столе лежали остатки пищи, перевернутые бутылки, а его супруга спала на топчане, накрытая тряпьем. Ей ведь, так же как и Ксении, — лет тридцать, подумал я, а выглядела она на все пятьдесят. Да и сам он хорош, будто последняя жертва Чернобыля. Что за бардак они тут развели? — Где Марья Никитична? — спросил я, осторожно переступая через портвейновую лужу. Он махнул рукой, сел и налил себе полстакана какой-то дряни. — Все. Умерла мама, — произнес он и осушил свою дозу. Потом взглянул на меня — глаза у него были красные — и добавил: — Вот так, Алексей. Выпьешь? Я автоматически опустился на стул: эти его слова меня как обухом ударили. Не мог поверить. Только и спросил: