Заказ она сделала быстро, даже не заглянув в меню: никаких закусок, дуврский палтус без кости, салат из зелени. Легат отложил свое меню и сказал, чтобы ему подали то же самое. Есть не хотелось: никак не удавалось отогнать образы детей в противогазах. Джону исполнилось три годика, Диане — два. Бесконечные наказы: не бегай слишком быстро, закутайся потеплее, не бери в рот игрушки или мелки. Никогда не знаешь, куда они залезут. Он сунул коробку под стол и задвинул ногой подальше. — Они сильно напугались примерки? — Да нет, конечно. Им кажется, все это игра. — Знаешь, мне иногда тоже так кажется. Даже когда читаешь телеграммы, трудно принять это за что-то иное, кроме как за дурацкий розыгрыш. Неделю назад создавалось впечатление, что все урегулировано. А потом Гитлер взял и передумал. — И что теперь будет? — Кто знает? Быть может, ничего. — Хью чувствовал себя обязанным изображать оптимизм. — В Берлине все еще идут переговоры. По крайней мере, шли, когда я уходил из конторы. — А если не договорятся — когда все начнется? Легат указал на заголовок в «Таймс» и пожал плечами: — Завтра, полагаю. — Правда? Так скоро? — Он заявил, что пересечет чехословацкую границу в субботу. Наши военные эксперты считают, что ему потребуется три дня для вывода на позиции танков и артиллерии. Отсюда следует, что мобилизацию Гитлер должен объявить завтра. — Молодой человек бросил газету на стол и отпил шампанского, которое показалось ему кислым. — Вот что я тебе скажу: давай сменим тему. Он извлек из кармана пиджака коробочку для кольца. — Ах, Хью! — Оно будет великовато, — предупредил Легат. — Ой, как красиво! — Памела надела кольцо на палец, подняла ладонь и стала вертеть ею перед подсвечником, чтобы синий камень заиграл на свету. — Ты просто чудо! А мне казалось, у нас нет денег… — И правда нет. Это моей матери. Он опасался, что подарок сочтут дешевкой, но, к его удивлению, жена протянула руку через стол и положила ему на ладонь. — Ты такой милый. Ее кожа была прохладной. Тонкий палец скользнул по его запястью. — Вот бы нам снять номер и провести в постели весь вечер, — выпалил вдруг Хью. — Забыть про Гитлера. Забыть про детей. — Так почему бы тебе это не устроить? Мы ведь тут — и что нас останавливает? Она не отводила взгляда больших серо-голубых глаз, и он с внезапным озарением, от которого перехватило в горле, понял: жена говорит так только потому, что знает — этого никогда не будет. За его спиной кто-то деликатно кашлянул: — Мистер Легат? Памела убрала руку. Хью обернулся и обнаружил метрдотеля. Тот, полный сознания собственной значимости, почти молитвенно сложил руки. — Да? — Даунинг-стрит десять на линии, сэр. Метрдотель намеренно произнес фразу достаточно громко, чтобы ее услышали за соседними столиками. — Черт! — Легат встал и бросил салфетку. — Ты меня извинишь? Я должен ответить. — Я понимаю. Ступай и спаси мир. — Она помахала ему на прощание и стала собирать вещи в сумочку. — Пообедаем как-нибудь в другой раз. — Дай мне буквально минуту. — В его голосе читалась мольба. — Нам действительно нужно поговорить. — Иди. Хью помедлил секунду, понимая, что все вокруг на него смотрят. — Дождись меня, — сказал он и, приняв, как ему казалось, совершенно невозмутимый вид, проследовал за метрдотелем из зала ресторана в коридор. — Полагаю, вы предпочтете уединиться, сэр. — Служитель отворил дверь в маленький кабинет. На столе стоял телефон, рядом с ним лежала трубка. — Спасибо. — Молодой человек поднял трубку, выждал, пока дверь закроется, и только потом произнес: — Легат. — Простите, Хью. — Он узнал голос Сесила Сайерса, своего коллеги по личному секретариату. — Боюсь, вам нужно вернуться сию же минуту. Становится жарковато. Клеверли вас искал. — Что-то случилось? На другом конце провода произошла заминка. Личных секретарей постоянно уверяли в том, что телефонисты слушают разговоры. — Похоже, переговоры кончились. Наш человек возвращается домой. — Ясно. Уже иду. Легат положил трубку на рычаг и с минуту стоял как парализованный. Неужели вот так творится История? Германия нападет на Чехословакию. Франция объявит войну Германии. Британия поддержит Францию. Его дети будут носить противогазы. Обедающие из «Рица» оставят крытые белыми скатертями столики, чтобы прятаться в траншеях в Грин-парке. Воображать все это было невыносимо. Хью открыл дверь, торопливо пересек коридор и вошел в ресторан. Однако персонал «Рица» был вышколен настолько, что их столик уже оказался убранным. Такси на Пикадилли было не поймать. Хью прыгал вперед-назад через ливневую канализацию, махая свернутой в трубочку газетой, в тщетной надежде остановить хоть какую-нибудь из проезжающих машин. Наконец он отчаялся, свернул за угол на Сент-Джеймс-стрит и зашагал вверх по улице. Время от времени он бросал взгляды на противоположную ее сторону в расчете увидеть жену. Куда она умчалась в такой спешке? Если прямо домой, в Вестминстер, то она проедет именно здесь. Нет, лучше не думать об этом, лучше не думать. Было не по сезону жарко, и Легат уже вспотел. Рубашка, упрятанная под старомодную тройку, липла к спине. Пасмурное небо грозило дождем, но тот все никак не мог пролиться. Вдоль всей Пэлл-Мэлл из высоких окон знаменитых лондонских клубов — Королевского автомобильного, «Реформ» и «Атенеум» — уже лился в душный полумрак свет люстр. Только у лестницы, ведущей вниз от Карлтон-Хаус-террас к Сент-Джеймсскому парку, Хью замедлил шаг. Путь ему преградила толпа из двух десятков людей, молча наблюдающих, как из-за здания парламента медленно поднимается небольшой аэростат. Летательный аппарат проплыл мимо Биг-Бена. Зрелище было странное и красивое — величественное, сверхъестественное. Вдалеке Хью разглядел еще штук пять таких же аппаратов, взмывающих в небо с южной стороны от Темзы: маленькие серебристые торпеды, иные из которых набрали уже тысячи футов высоты. — Похоже, можно уже сказать, что шарики слетели, — раздался голос совсем рядом. Легат повернулся. Вспомнилось, как отец, приехав на побывку с фронта Великой войны, употребил это самое выражение. Он-де вынужден вернуться во Францию, потому что «шарик слетел». Для ушей шестилетного Хью это прозвучало так, как будто папа собирается на вечеринку. Это был последний раз, когда он видел отца. Хью протолкался среди зевак и помчался вниз по трем пролетам широких ступеней, через Мэлл на Хорс-Гардс-роуд. За полчаса, истекшие с момента его ухода, там кое-что изменилось. Посреди широкого рыжего пространства плаца появилась пара зенитных орудий. Солдаты разгружали с платформы грузовика мешки с песком. Работали они быстро, словно опасаясь в любой момент налета люфтваффе, и передавали мешки по цепочке. Защитная стена росла вокруг батареи прожекторов. Один из зенитчиков яростно крутил колесико, ствол орудия поворачивался и задирался, пока не принял почти вертикальное положение. Легат вытащил большой белый носовой платок и утер лицо. Не хотелось бы входить раскрасневшимся и в испарине. Если и был грех, который почитался в личном секретариате совершенно непростительным, так это появление впопыхах. Он поднялся по ступенькам на узкую, затененную, покрытую копотью Даунинг-стрит. Кучка репортеров на мостовой напротив дома номер десять провожала его глазами. Фотограф поднял камеру, но, заметив, что птица не из важных, снова опустил. Легат кивнул полисмену, и тот один раз с силой ударил молоточком. Дверь открылась как будто сама по себе. Хью вошел. Четыре месяца прошло с того дня, как его откомандировали из Форин-офис[1] в номер десять, но всякий раз он испытывал одно и то же ощущение — как если бы попал в некий вышедший из моды клуб для джентльменов. Устланный черной и белой плиткой коридор, красно-оранжевые стены, бронзовый светильник, мерно тикающие прадедовские часы, чугунная подставка с единственным зонтом. Где-то в недрах здания звонил телефон. Швейцар поздоровался с Легатом и вернулся к своему кожаному стулу и выпуску «Ивнинг стандард». В широком проходе, ведущем к задним комнатам, Легат помедлил и посмотрел на себя в зеркало. Поправил галстук и пригладил обеими руками волосы, выровнял осанку, повернулся. Перед ним располагался зал заседаний кабинета министров, его обшитая панелями дверь была закрыта. Слева находился кабинет сэра Хораса Уилсона, тоже запертый. Направо уходил коридор, ведущий в помещение для личных секретарей премьер-министра. В старинном георгианском доме царила атмосфера невозмутимого спокойствия. Мисс Уотсон, делившая с Хью самый маленький кабинет, склонялась над столом совершенно так же, как в ту минуту, когда он выходил. Из-за бруствера папок виднелась только ее седая макушка. Карьеру она начинала секретарем-машинисткой в бытность премьер-министром Ллойд-Джорджа. Поговаривали, что у него имелась привычка гоняться за девушками с Даунинг-стрит вокруг стола заседаний правительства. Хью с трудом удавалось представить, чтобы кто-то мог гоняться за мисс Уотсон. В ее обязанности входило готовить ответы на запросы из парламента. Она выглянула из-за своей бумажной баррикады и посмотрела на Легата. — Клеверли вас искал. — Он у ПМ? — Нет, у себя. Премьер в зале заседаний вместе с Большой тройкой. Легат издал звук, бывший чем-то средним между вздохом и стоном. На полпути по коридору он просунул голову в кабинет Сайерса. — Итак, Сесил, насколько крепко я влип? Сайерс крутанулся в кресле. Это был коротышка семью годами старше Легата, склонный к постоянной, безудержной и зачастую раздражающей веселости. Он носил галстук одного с Хью колледжа. — Боюсь, для романтического обеда вы выбрали несколько неподходящий день, старина. — Голос его излучал сочувствие. — Надеюсь, она не сильно обиделась. Однажды в приступе слабости Легат обмолвился Сайерсу о домашних проблемах. И не переставал об этом жалеть. — Ничуть. Стоим на ровном киле. Как дела в Берлине? — Их можно свести к одной из тирад герра Гитлера. — Сайерс изобразил удар кулаком по подлокотнику кресла. — Ich werde die Tschechen zerschlagen! — О боже! «Я сокрушу чехов!» По коридору прокатился командирский голос: — А, Легат, вот вы где!