Какому напряжению должны были подвергаться эти люди, за минувшие несколько месяцев состарившиеся на годы! Тут был чиновник Кордт, чей брат Тео служил поверенным в делах в посольстве в Лондоне, тоже состоял в оппозиции и так ненавидел Риббентропа, что готов был рискнуть жизнью, лишь бы остановить его. Был полковник Остер, заместитель начальника военной разведки, обаятельный кавалерист, бывший вождем заговора, — если столь пестрая группа могла иметь вождя. Присутствовали Ганс Бернд Гизевиус, граф фон Шуленбург из министерства внутренних дел и Ганс фон Донаньи из Министерства юстиции. С шестым Пауль знаком не был, зато узнал его. Это был тот самый пассажир электрички, который завязывал на станции шнурки. Остер подметил его удивленный взгляд. — Это капитан Фридрих Хайнц. Не ожидал, что вы его знаете. Он из моего штата в абвере. Наш «человек действия», — добавил полковник с улыбкой. В этом Хартманн не сомневался. У парня из абвера было лицо боксера, участника многих боев. — Мы встречались, — сказал Пауль. — Некоторым образом. Он опустился на софу. В комнате было тесно и угнетающе жарко. Окно закрывали тяжелые бархатные шторы. Полки ломились от романов — не только на немецком, но и на французском — и томов по философии. На столе стоял графин с водой и несколько стаканчиков. — Я рад, что генерал Бек согласился посетить нас сегодня, — заявил Остер. — Как я понимаю, генерал хочет кое-что сказать. Бек уселся в жесткое деревянное кресло и благодаря ему оказался немного выше остальных. — Только полковнику Остеру и герру Гизевиусу известно то, что я собираюсь доложить вам. — Голос у него был сухой, отрывистый, четкий. — Неполных полтора месяца назад я подал в отставку с поста начальника Генерального штаба в знак несогласия с планом войны с Чехословакией. Вы могли не знать об этом моем поступке, потому что я обещал фюреру не сообщать о нем публично. Теперь я жалею, что согласился на его просьбу, но что сделано, то сделано: я дал слово. Тем не менее я поддерживаю контакт с моими бывшими коллегами в верховном командовании и довожу до вашего сведения, что там существует сильная оппозиция происходящему. Настолько сильная, что если Гитлер отдаст завтра приказ о мобилизации, то, по моему мнению, существует серьезный шанс, что армия ослушается приказа и вместо этого обратится против режима. Наступило молчание. Хартманн чувствовал, как часто-часто забилось сердце. — Такой поворот определенно меняет все, — сказал Остер. — Теперь нам стоит приготовиться к решительным действиям завтра. Лучшего шанса у нас может не быть. — И как должен произойти этот «переворот»? — осведомился Кордт скептически. — Посредством одного удара — ареста Гитлера. — Это сделает армия? — Нет. Это должны сделать мы. — Но кто, кроме армии, располагает способностью осуществить такое мероприятие? — Проблема вермахта в том, что мы принесли присягу на верность фюреру, — вмешался Бек. — Однако, если в рейхсканцелярии разразятся некие волнения, армия определенно сможет вмешаться, чтобы восстановить порядок. Это не будет противоречить нашей клятве. Просто первый шаг против Гитлера обязаны сделать не мы. Инициатива должна исходить от кого-то еще. — Я несколько недель просчитывал ситуацию, — заявил Остер. — На самом деле для ареста Гитлера нам не потребуется много людей, при учете допущения, что армия прикроет нас от попытки вмешательства со стороны СС. По оценке капитана Хайнца и моей, на начальном этапе нам хватит примерно пятидесяти человек. — И откуда у нас возьмутся эти пятьдесят человек? — спросил Кордт. — Они уже есть, — ответил Хайнц. — Испытанные бойцы, готовые выступить завтра. — Боже правый! — Кордт посмотрел на капитана так, будто тот спятил. — Кто это такие? Где они? Как вооружены? — Абвер обеспечит их оружием, — сказал Остер. — Также мы подыщем для них безопасный дом поблизости от Вильгельмштрассе, где они будут ждать сигнала к выступлению. — На позицию они выдвинутся завтра на рассвете, — подхватил Хайнц. — Каждый из них — надежный товарищ, известный мне лично. Не забывайте, что я дрался вместе с Каппом в 1920 году[10], потом со «Штальхельмом»[11]. — Все так. Если кто-то сможет все это устроить, так это Хайнц. Хартманн лишь поверхностно знал Шуленбурга. Социалист-аристократ, тот примкнул к партии до прихода ее к власти, а после этого быстро растерял иллюзии. Ныне он занимался какой-то малозначительной полицейской работой в Министерстве внутренних дел. — И вы полагаете, генерал, — сказал Шуленбург, — что армия повернется против Гитлера после всего сделанного им для нее и для Германии? — Готов согласиться, что его достижения во внешней политике весьма примечательны: возвращение Рейнской области, присоединение Австрии. Но дело в том, что все это были бескровные победы. И возвращение Судетенланда тоже может быть бескровным. К сожалению, он больше не намерен достигать цели мирными средствами. Правда, которую я осознал этим летом, заключается в том, что Гитлер действительно хочет войны с Чехословакией. Он вообразил себя гениальным полководцем, хотя дослужился всего лишь до капрала. Вы никогда не поймете этого человека, если не примете в расчет этой стороны. И по одному пункту армия единодушна: начать в этом году войну против Франции и Англии означает подтолкнуть Германию к катастрофе. Хартманн ухватился за возможность вставить слово. — Если по существу, я могу предоставить свежайшее доказательство стремления Гитлера к войне. — Он сунул руку во внутренний карман и извлек текст письма Гитлера к Чемберлену. — Вот ответ фюрера англичанам, отосланный сегодня вечером. Пауль передал телеграмму Остеру, потом снова сел, закурил сигарету и наблюдал, как бумага переходит из рук в руки. — Как вы это раздобыли? — поинтересовался Кордт. — Относил из рейхсканцелярии в английское посольство. Сделал копию. — Быстрая работа! — Итак, господа, решено, — произнес Остер, закончив чтение. — В этом послании нет ни намека на компромисс. — Оно равнозначно объявлению войны, — добавил Бек. — Нам следует первым делом поутру передать его в руки главнокомандующего, — сказал Остер. — Если это не убедит его, что Гитлер не блефует, то ничто не убедит. Мы можем оставить документ у себя, Хартманн, или его необходимо вернуть в Министерство иностранных дел? — Нет, можете показать его военным. Донаньи, худой очкарик лет тридцати пяти, до сих пор выглядевший как студент, вскинул руку: — У меня вопрос к капитану Хайнцу. Допустим, нам удастся завтра арестовать Гитлера. Что мы будем делать с ним дальше? — Ликвидируем, — сказал Хайнц. — Нет-нет! Я не могу с этим согласиться. — Почему? Думаете, он хоть на секунду заколебался бы устранить нас? — Нет, конечно, но я не хочу опускаться до его уровня. Кроме того, убийство превратит его в величайшего мученика немецкой истории. Многие поколения наша страна будет жить в его тени. — На самом деле мы вовсе не станем трубить, что его убрали. Скажем просто, что он погиб в схватке. — Это никого не обманет. Правда выплывет наружу, как бывает всегда. — Донаньи обратился к обществу. — Гизевиус, поддержите меня. — Не знаю, что и думать. — Гизевиус был юрист с невинным лицом младенца. Он начал строить карьеру в гестапо, но вскоре понял, с какого сорта людьми ему приходится работать. — Думаю, лучшим выходом будет предать его суду. Показаний против него у нас наберется на папку в метр толщиной. — Целиком согласен, — сказал Бек. — Я не желаю принимать участия в самосуде. Этого малого надо посадить под замок и подвергнуть тщательной психиатрической экспертизе. Потом его либо упрячут в лечебницу, либо призовут к ответу за преступления. — Психиатрической экспертизе! — пробурчал Хайнц себе под нос. — Каково ваше мнение, Кордт? — спросил Остер. — Проблема с судом в том, что Гитлер таким образом получит трибуну. Он станет звездой процесса. Припомните, как это было после «Пивного путча». — Это верно. Хартманн, что скажете? — Если вы спрашиваете моего совета, то нам следует перебить всю это подлую ораву: Гиммлера, Геббельса, Геринга. Всю преступную шайку. Хартманн сам удивился ненависти, прозвучавшей в его голосе. Кулаки его сжались. Он замолчал, чувствуя на себе пристальный взгляд Остера. — Мой дорогой Хартманн, всегда такой сдержанный и ироничный! Кто бы знал, что вы таите такую ярость? Хайнц в первый раз с интересом поглядел на молодого дипломата. — Вы говорите, что были в канцелярии сегодня вечером? — спросил он. — Верно. — А сумеете попасть туда завтра утром? — Возможно. — Хартманн оглянулся на Кордта. — Эрих, как думаете? — Полагаю, мы можем придумать какой-нибудь предлог. А что? — Нам нужен кто-то внутри, чтобы двери наверняка были открыты. — Отлично. — Пауль кивнул. — Я постараюсь. — Хорошо. — И все-таки, господа, как нам быть с Гитлером? — снова заговорил Донаньи. — Каково наше решение? Заговорщики переглянулись. — Это все равно что спорить о форме правления, которая будет у нас после Третьего рейха, — сказал наконец Остер. — Будет ли это монархия, демократическая республика или нечто среднее? Но как говорит пословица, прежде чем готовить кролика, надо его поймать. Первоочередная наша задача — не позволить этому безумцу завтра отдать приказ о мобилизации. Перед этим все остальное отходит на второй план. Если он подчинится нашим требованиям — тем лучше: останется жив. Если у него появится вдруг возможность сбежать, то у нас, как полагаю, не будет иного выбора, кроме как застрелить его. Мы согласны с этим? Хартманн кивнул первым: — Я поддерживаю. Один за одним собравшиеся следовали его примеру, включая и Донаньи, а также Бека, который выразил согласие последним и с явной неохотой. — Отлично, — произнес Остер со вздохом облегчения. — Вот и решено. Завтра мы наносим удар.