— Э-э, — поморщился он. — «Убейте»… слишком быстро. Я же говорил: чтобы умереть, тебе придется здорово постараться. Давай, девочка. Начинай. Голос его становился все ниже, возбуждение еще не достигло своего предела, но и то, которое его охватило сейчас, оказывало на Таню ошеломляющее действие. Она зажмурилась и поднесла инструмент к телу Чумы. Замешкалась. — Давай, Танька, — слышала она голос Чумы. — Ты должна, давай, я вытерплю, я все вытерплю, сделай это. Так нужно. Давай. Голос подруги привел Татьяну в чувство. Она с изумлением посмотрела на нее, словно только что увидела, и вдруг истошно, яростно заорала: — Оставь меня, слышишь? Оставь меня в покое немедленно! Отпусти меня сейчас же, или я с тобой такое сделаю, что ты, сука, ты, мразь, подонок, фашист, ты всю жизнь на лекарства работать будешь! Понял меня?! Отпусти нас сейчас же, скотина, или тебе будет плохо!!! Тирада эта была настолько неожиданна, что Хлынов искренне, от души расхохотался. Таня прямо и гневно смотрела на него, а когда перевела взгляд на Чуму, то увидела, что и та как будто тоже улыбается. Или ей это показалось? — Ну ты даешь, подруга, — шепнула ей Чума. — Молодец. Таня воспряла. Все! Она больше не позволит этому хмырю, этой сволочи спокойно измываться над ней. То есть, конечно, она не сможет помешать ему делать все что ему заблагорассудится, но ни одной слезинки она больше не прольет и ни одного жалобного слова от нее он больше не услышит. Или она перестанет себя уважать. — Все, — сказала она. — Ты, мудацкая твоя харя, можешь делать все что угодно. Но мой отец тебя из-под земли достанет. И вырвет тебе яйца. Вот так, говорила она себе, молодец, продолжай в том же духе. Эта мразь должна знать свое место. — Так, так, так, — одобрительно качал головой Хлынов. — Ну что ж. Посмотрим, у кого из вас крепче нервы. Кто первым крикнет: дяденька, пощадите. А проверяется это очень просто. Он подошел к столу, взял веревку, тонкую, как леска, быстро и сноровисто сделал из нее две петли, перекинул их на шеи девочек, соединил оба конца в один и стал медленно-медленно поворачивать узел, одновременно затягивая на шеях обоих девочек петли. Обе почувствовали, как веревка впивается в горло, перекрывая путь кислороду в дыхательные пути. — Посмотрим, — повторил Хлынов. — Соревнования начинаются, дорогие друзья. Просим занять зрительские места. И он продолжал так же медленно поворачивать веревку. Петли затягивались все туже и туже. Машина Безрукова приближалась к даче Хлынова. Говорил Семен: — Мы уже сделали соответствующие запросы и получили ответ. В сущности, об участниках этой банды известно все или почти все. Про Каюмова, главаря, известно, что до этого он не привлекался, не сидел, не судим, ну и все такое. Тоже самое можно сказать и про второго, Андрея Найденова. Про Татьяну Котову, — Никита дернулся, — рассказывать вам не стану, сами с усами, а вот эта самая Чума — личность в высшей степени интересная. Рассказать? — В следующий раз, — угрюмо ответил Никита, напряженно вглядываясь в дорогу. — Когда..? Семен посмотрел на дорогу. — Скоро. Теперь уже рукой подать. — Мы что же, — с тревогой спросил Акимов, — втроем его будем брать? — Так точно, — кивнул Семен. — На свой страх и риск. — Но почему?! — одновременно воскликнули Котов и Акимов. — Петя, Никита! Повторяю еще раз для полных дебилов: приказа арестовать Хлынова в природе не существует. Вам все ясно? Точно так же я не могу приказать сделать это своим людям. Выход один: самим нарываться на неприятности, а потом писать рапорты, отчеты и вообще оправдываться. Понятно вам? Снова ненадолго воцарилась тишина, прерываемая лишь работой мотора. Наконец Никита прочувствованно сказал: — Спасибо, Сема. — Не стоит, — отмахнулся тот. — На моем месте, уверен, так поступил бы каждый. Котов невесело улыбнулся шутке товарища. Тут было о чем подумать. И так, этот Хлынов убивает молоденьких девочек, и моя Таня, судя по всему, находится в его руках. Взбесившийся чекист, которого почему то не арестовывают, словно он не преступник, а какая то примадонна секретная. Вот оно, слово ключевое — секретная. В какой-то момент он вышел из-под контроля, понял Никита. То ли и вправду взбесился ни с того ни с сего, то ли насолил ему кто-то из начальства. Нет, здесь что-то не то. Назло начальству девочек не убивают. Хотя — кто их знает, чем они там занимаются? Никите вдруг показалось, что он нащупал что-то важное, он вдруг подумал… Так, ну-ка, думай, Котов. Итак, солидная секретная контора «пасет» своего же сотрудника, причем, как говорит Безруков, никто в предательстве этого сотрудника не подозревает. Но слежка за ним такая, куда там Пеньковскому или Штирлицу. Почему? Они сами напичкали его чем-то таким, что он вышел из-под контроля, — как-то очень безразлично подумал Никита. Они сами сделали из него монстра. Он небось и подписку давал какую-нибудь, что не возражает, мол, против всяких там процедур и уколов. И они его кололи, пытаясь сделать из своего человека супершпиона или кого-нибудь еще. А он… И у них не получилось, решил Котов. Не может же получаться всегда, верно? Стоп, сказал себе Котов. А это что значит? А это означает, дорогой ты наш Никита Сергеевич Котов, что у них, у этих, о ком ты думаешь, нет-нет да и получаются их говенные эксперименты. Они, наверное, наводнили Москву и прочие большие города своими супер агентами, они же все время работают над собой (и над всеми остальными), все время совершенствуются, верно? У них, наверное, и отдел есть соответствующий, разумеется, секретный. Как же они «достали» всех нас, подумал Котов, как обрыдли своими штучками и прибамбасами. Ну если вам так надо экспериментировать, делайте это нормально, цивилизованно, чтобы окружающие не страдали, девчонки молодые! Что ж вы снова и снова в говно вляпываетесь?! И тут у кого-то обязательно погоны полетят, и когда же вы работать-то научитесь, а?! Полетят, как же, саркастически возразил себе Котов. На то и эксперименты такие секретные, чтобы пробовать, пробовать и смотреть. И не нести никакой ответственности. Они ведь все там уверены, что судить их будет История. Сволочи. Только бы она была жива, молил судьбу Никита, только бы она была жива. Я на все согласен, Боже, только бы жива. Не дай Господи, повториться тому, что было со Светланой, с матерью ее! Или это действительно так, что дети повторяют судьбы своих родителей? Не дай Господь, не дай повториться, яви свою милость. Ну вот, ты и молиться начал, усмехнулся про себя Никита. Растешь… — Все будет хорошо, Никита, — до его плеча дотронулся Петр. Значит, пока слишком все плохо, решил про себя Никита. В их кругу не принято так говорить, когда выезжают на арест преступника, тем более такого опасного, как этот Хлынов. Мало ли что может произойти, и никто не берет на себя такую смелость, чтобы заверить: все будет хорошо. А тут Петр говорит такие вещи. Значит, сам волнуется, сам себя успокаивает. Или это у него, у Никиты, такой вид, что его надо непременно успокоить? Пора брать себя в руки, Никита. Пора расслабиться и приготовиться. Можешь немного помедитировать, если тебе это поможет. — Помедленней, — сказал вдруг Семен, и Котов не сразу понял, что слова эти были предназначены вовсе не ему, а водителю. Значит, скоро. Значит, осталось совсем немного. Подъезжаем. Вот и Семен тоже говорит: — Подъезжаем. Все, Котов. Соберись. Хлынов, я тебе глотку рвать буду! Сознание угасало. Именно угасало, потому что бороться за жизнь хотелось все меньше и меньше. Тане казалось, что еще секунда, другая — и все будет кончено, навсегда. Она вспоминала папу, вспоминала, почему уехала из Горска, и теперь все причины, все эти мелкие ссоры с мачехой казались ей такими ничтожными, вздорными, что даже сквозь пелену надвигающейся смерти она успевала удивляться самой себе: ну что такого страшного было в этих перепалках? Вернуть бы назад хоть один месяц жизни, все могло быть по- другому. Эти мысли приходили ей в голову в те редкие минуты, когда Хлынов, видя, что у кого-то из них наступает агония, ослаблял петли, и воздух снова врывался в легкие несчастных девочек. Поначалу Чума хрипела, сколько могла: — Сволочь, сволочь, сволочь, сволочь, сволочь… Но потом она уже не могла произнести ни слова, и теперь только хрипела, с такой же ненавистью глядя на Хлынова, когда тот ослаблял на их шеях веревку. А Таня вдруг стала безразличной ко всему. Она даже не старалась думать о постороннем — мысли сами приходили ей в голову. Как там, интересно, Андрей? Жаль, что все так получилось у них нелепо. Все у них нелепо. И с папой, и с Людмилой, мачехой, и с Андреем. И вся она такая нелепая нелепая. Хлынов приоткрыл ей веки, заглянул в глаза и почти весело спросил: — Ну, как жизнь? Попроси пощады — отпущу. Она вдруг поняла, что должна ему сказать. Вот никак не могла сообразить, а теперь поняла, что конкретно обязательно должна сообщить этому человеку. Она приоткрыла губы и с трудом прохрипела: — Ты нелепый. — Что-что? — он пригнулся пониже, чтобы получше ее слышать. — Что ты сказала?! — Нелепый. Ты, — хрипя, повторила она. Озадаченный, он выпрямился и посмотрел на Таню немного другими глазами. Девочка оказалась крепче, чем он думал. Ну что ж, тем интереснее будет все остальное. Когда вдруг ему показалось, что в доме кто-то ходит, он молнией метнулся к двери и прислушался. Так и есть, кто-то осторожно ступал по полу соседних комнат. Хлынов замер. Достать пистолет было делом одного мгновения. Дверь в комнату пыток дернулась, но не открылась. Хлынов решил, что еще не все так безнадежно. И громко, требовательно выкрикнул: