– Отругать бы тебя как следует, Серега, – сказал он, – ну да ладно. На первый раз прощаю. Еще раз запомни, лейтенант: приказы не обсуждаются, а выполняются. И если я говорю, что пойду на абордаж только со своей группой, то в этом есть определенный и вполне конкретный смысл. Ты просто не способен к тому высшему пилотажу, который потребуется от меня там, на палубе. Подставишься по-глупому под пулю и оставишь своих жен вдовами, а своего Ромочку – сиротой… И в этот момент случилось удивительное явление. Над бортом рубки поднялась палка с привязанной к ней белой тряпкой, которая лениво затрепыхалась на ветерке над рекой. – Ну нифига себе сюрприз! – выругался командир. – Смотри ж ты – сдаются. Теперь предстоит вступать с ними в переговоры о капитуляции, а у нас хоть кто-нибудь знает по-итальянски? – Андрей Викторович, – вдруг сказал Александр Шмидт, – я могу довольно хорошо говорить по-немецки. Если не все офицеры, то хотя бы командир этой субмарины обязательно должен знать язык своих союзников. – Попробуй, кадет, – ответил Андрей Викторович, – хуже от этого точно не будет. Тогда же, и почти там же, итальянская подводная лодка «Лоренцо Марчелло». Командир подводной лодки капитано ди корвета Карло Альберто Тепати. Переправив старшего лейтенанта Дамиано на берег, оказавшийся довольно близко, не далее ста метров, мы принялись прояснять свое положение. И первые же сведения заставили нас заподозрить, что тут что-то не так. Старшина второго класса Джакомо Беттини, вернувшийся обратно к нашей субмарине из поездки на берег, доложил, что видел деревья и кусты, с которых еще не до конца облетела осенняя желтая листва, а ведь, если верить календарю, сейчас двадцать пятое февраля – канун весны, а не поздняя осень. Когда мы уходили в поход пятого февраля, то на деревьях давно уже не было ни одного листочка. Еще он поведал, что люди, рыбачившие в этом месте с мостков, при приближении доблестных итальянских моряков торопливо отступили, собрав все свои вещи, а на месте их пребывания остались следы как вполне обычной для европейцев обуви, так и те, что могли бы принадлежать диким американским индейцам, обутым в мягкие мокасины. И вообще Жиронда – это густозаселенный край, и сейчас, когда настало утро, из прибрежных селений и хуторов до нас должны доноситься крики петухов и гавканье собак, однако же ничего подобного не слышно, будто мы находимся в диком краю, где не ступала нога цивилизованного человека… Тогда я приказал старшине и его подчиненным снова сесть в лодку и вернуться на берег, чтобы все там осмотреть, не удаляясь, впрочем, далеко от места высадки. Потом ко мне подошел старший механик Гвидо Белло и доложил, что, судя по промерам лотом, наша субмарина плотно сидит на песчано-илистом грунте почти двумя третями своего корпуса. Без посторонней помощи наше положение безнадежно. Сняться с такой мели возможно только с помощью земснаряда, и не иначе. Не зная, что и ответить на подобное заявление, я с высоты рубки огляделся по сторонам. Туман постепенно редел, так что через его неверную пелену уже просматривался ближайший берег (те самые мостки, о которых говорил старшина) и прибрежные кусты, действительно еще одетые листвой; впрочем, чуть дальше очертания местности терялись в сплошной молочной мгле. Я подумал, что скоро солнце окончательно разгонит эту белесую муть, и тогда мы увидим окрестности собственными глазами и поймем, куда мы на самом деле попали. И тут все и началось. Неизвестные люди в зелено-черной камуфлированной форме, выбежавшие из туманной пелены, без всякого предупреждения или угрожающих криков, сначала расстреляли на берегу из винтовок и ручного пулемета старшину Беттини и его подчиненных, а потом открыли прицельный огонь на поражение по членам команды нашей субмарины, занимающимся на палубе своими делами. Нападение было яростным и хорошо подготовленным: стреляли эти исчадия ада метко, как настоящие дикие индейцы, и мои люди оказались беспомощны перед этой атакой, тем более что они не ожидали нападения, и большинство из них были в тот момент безоружны. Крики раненых и вопли утопающих мешались с посвистом пуль, противным визгом рикошетов и коротким злым стрекотом, издаваемым ручным пулеметом, что держал в руках один из пришельцев. Да-да, несколько наших матросов, забыв, что они не умеют плавать[8], то ли сами бросились за борт под обстрелом, то ли упали туда по неловкости, и теперь отчаянно барахтались в ледяной воде, взывая о помощи. Несколько раз противно цвикнуло и у меня над головой – я, пригнувшись, опрометью кинулся в люк. Нас, подводников, не учат геройски ходить в пехотные атаки цепями, при любой опасности мы должны убираться внутрь субмарины и командовать экстренное погружение, и только ссыпавшись по лестнице в центральный пост, я вспомнил, что мы, собственно, сидим на мели и погрузиться никуда не можем, только провалиться сквозь землю. Стыд и позор: командир струсил, когда его товарищи умирали под обстрелом неизвестного врага… Поднявшись обратно и выглянув из люка, я успел увидеть, как героически погиб командир артиллерийской части нашей субмарины младший лейтенант Фабио Маринелли. Он пытался развернуть на врага спаренный крупнокалиберный пулемет Бреда, который ценой жизни трех матросов удалось расчехлить, зарядить и приготовить к бою. Но едва только его голова и плечи показались над обрезом борта, еще до того как он смог прицелиться и открыть стрельбу, в него попало несколько пуль, и несчастный юноша мешком свалился на палубу, пятная ее своей кровью. Особенно жутко выглядела кровавая дыра вместо правого глаза и разбитый вдребезги затылок. Бедный Фабио, нам будет не хватать твоего задорного смеха… Потом на берегу наступила тишина, там никто больше не стрелял, а на субмарине некоторые раненые стонали, страдая от ран, другие призывали в своих молитвах Иисуса Христа и Пресвятую Деву Марию. Меня же мучил вопрос: что происходит снаружи, куда мы попали, и почему эти люди напали на нас с такой яростью? Снова спустившись в центральный пост, я поднял перископ и приник к его окулярам. Ужасу моему не было предела. Туман уже почти рассеялся – и я увидел, что наша субмарина находится где угодно, но только не в тихой и мирной Франции. Дикий лес, которыми поросли склоны окрестных холмов, недвусмысленно говорил об этом, а еще тут и в самом деле была середина осени, поэтому ветви деревьев были раскрашены всеми оттенками багрянца и желтизны. Но самое страшное было в том, что я не увидел многочисленных деревень с трудолюбивыми французскими крестьянами и плантаций виноградника, что прежде в изобилии были разбросаны по этим холмам. Вместо этого прямо напротив того места, где нас выбросило на отмель, раскинулось довольно странное поселение, состоявшее из нескольких длинных беленых домов, и над их трубами поднимался дымок. Еще что-то сильно дымило в ложбине за ближайшей возвышенностью, но отсюда было не разглядеть, что там находится. Но самой кошмарной деталью окружающего нас пейзажа был расположенный чуть выше по течению ряд воткнутых в землю копий, или длинных кольев, увенчанных отрезанными человеческими головами… Некоторые из них уже превратились в дочиста обклеванные птицами черепа, другие были совсем свежими, будто их насадили только вчера. Зрелище поучительное и в какой-то мере фантасмагорическое, ибо рядом соседствовали – я протер глаза – головы в древнеримском шлеме и в кепи солдат вермахта. Да что же происходит?! Ощущение такое, будто в этом странном месте каким-то образом пересеклись несколько эпох… Но неужели такое может быть? Ну вот же, глаза меня не обманывают… И то, что мой привычный мир для нас утерян, мне придется принять как данность. Это звучит фантастично, но ведь надо же от чего-то отталкиваться, иначе и спятить недолго… Мы угодили туда, где живет некая чрезвычайно воинственная группа людей, для которых этот мир – свой, родной, и это дает им неоспоримое преимущество. Ну а те, что попадают сюда случайно необъяснимым образом (подобно нам), становятся их жертвами… Очевидно, местные обитатели убивают всех чужаков, и нас ждет та же участь – глазеть с высоты кола на окружающую действительность. Деться нам никуда, так что в самом ближайшем будущем придется сдаться на милость победителя, чтобы он прекратил наши страдания от голода и жажды – если, конечно, вражеские солдаты не возьмут субмарину штурмом… А их на берегу собралось уже много – гораздо больше тех двух десятков, которые взяли нас под обстрел первоначально. Одни из них устанавливали станковые пулеметы на треногах, другие вдвоем-втроем тащили к берегу легкие челноки, сделанные из кожи каких-то морских животных. Сейчас они преодолеют разделяющую нас узкую полоску воды, ворвутся на палубу – и тогда тем из нас, кто выжил и остался на ногах, останется только запереться внутри и умирать там голодной смертью. Хотя о чем я: у нас же на субмарине запасов продовольствия до апреля, а если учесть уменьшившееся количество едоков, то и вдвое больше. Опасность в другом. Вымаривая нас из консервной банки, напавшие на нас люди смогут закрыть на корпусе субмарины все отверстия, так что мы не сможем запустить дизель, чтобы подзарядить аккумуляторы, и когда они истощатся, нас ждет превращение субмарины в темный и холодный гроб, в котором к тому же не будет хватать воздуха. Нет, в такие игры я не играю, лучше уж сразу… И, быть может, на колья попадают головы не всех чужаков, а только тех, кто проявил по отношению к хозяевам этого места особую неуступчивость. А так и в плену люди тоже живут… – Эй вы там! – говорю я стоящим в проеме люка дизелистам подчиненным лейтенанту Гвидо Белло. – Подайте мне какую-нибудь палку и что-нибудь белое. Мы сдаемся, чтобы сохранить ваши бестолковые жизни. Мне принесли ручку от швабры и парадную рубаху-форменку, в которых матросы обычно выходят на торжественные построения. Как я понимаю, своему владельцу эта рубаха уже без надобности, а потому привязываю ее за рукава к рукоятке швабры и лезу наверх оповещать хозяев этих мест о своих мирных намерениях. Лишь бы они захотели вступить в переговоры и принять нашу почетную капитуляцию. Все что угодно, лишь бы голова моя не оказалась на колу. Несколько минут томительного ожидания – и вот с берега уже кричат по-немецки: – Сдавайтесь на нашу милость, и мы сохраним вам жизнь! В нашем плену вас ждет сытное трехразовое питание, хорошая работа и медицинская помощь, кому она понадобится! Облегчению моему не было предела: после сдачи в плен нас пообещали не убивать, и к тому же кормить и лечить, а что касается работы, то я полагал, что на офицеров принудительный труд обычно не распространяется. Ну ничего, я еще свое возьму. – Хорошо! – также по-немецки закричал я в ответ. – Мы сдаемся на вашу милость и призываем в свидетели Иисуса Христа и Пресвятую Деву Марию, что вы обещали нас не убивать. Это говорю вам я, командир субмарины «Лоренцо Марчелло» итальянского королевского флота, капитано ди корвета Карло Альберто Тепати. Скажите, что мы должны делать дальше! – Вылезайте из своей консервной банки, – прокричали в ответ, – все до одного и без оружия, и постройтесь на носу лицом к противоположному берегу. Руки держите поднятыми и не оборачивайтесь, в противном случае условия капитуляции будут недействительными. Также недействительными они будут, если внизу хоть кто-нибудь останется. Тогда мы отрубим голову каждому десятому, а командиру вне очереди, но если оставшиеся еще и окажут сопротивление, то мы казним всех. – Хорошо! – закричал я, – мы выходим, не стреляйте, прошу вас! Я сказал Гвидо Белло, чтобы он выгонял своих архаровцев и строил их на палубе лицом к противоположному берегу. По большей части в низах осталась как раз трюмная команда, ибо они считают себя свободными только тогда, когда субмарина ошвартована в базе, а все остальное время дизелисты и электромотористы должны находиться на боевых постах. Я прошелся по субмарине последним, убедившись, что никто не спрятался, затем вышел на палубу и присоединился к остаткам своей команды. Вглядываясь в поросший лесом противоположный берег, я думал, что сейчас у нас за спиной к субмарине приближаются челны с чужими солдатами, и вот-вот я окажусь в плену. Чужаки действительно довольно быстро пристали на своих челнах к борту нашей субмарины. Их шаги были тихи и бесшумны, как у каких-нибудь диких котов. В этом я убедился, когда нам, связав за спиной руки сыромятными ремешками, разрешили обернуться в сторону наших победителей. По большей части они представляли собой девок. Да-да – девок, прельщающих взор какой-то особенной дикой красотой. Их лица были размалеваны устрашающей раскраской как у дикарей, вышедших на тропу войны, а глаза смеялись. Мы оказались для них легкой добычей, и сегодня у них есть причина для торжества… Нас стали спускать в челноки и перевозить на берег, где нас, очевидно, поджидает встреча с местным начальством и первый допрос. И тогда я обязательно спрошу у них – почему эти люди напали на нас без предупреждения и с такой яростью? 1 октября 2-го года Миссии. Понедельник. Около полудня.поблизости от поселения племени Огня, берег Гаронны выше по течению от устья реки Ближней, мостки для ловли рыбы. Андрей Викторович Орлов – главный охотник и военный вождь племени Огня. Как я и говорил, все решили быстрота и натиск: если бы мы проваландались до того момента, когда над рекой рассеется туман, то переговоры с позиции силы вели бы с нами уже итальянские подводники. У них два артиллерийских орудия и крупнокалиберные пулеметы, а у нас только легкая стрелковка. До наступления темноты они получили бы над нами решающее преимущество, и жертвы и разрушения могли оказаться весьма значительными. Но получилось все наоборот: решительным натиском мы разгромили врага и взяли его в плен. Почти три десятка итальянских моряков были убиты или утонули, восемь получили ранения различной степени тяжести, а еще человек двадцать попали в плен целыми и невредимыми. Раненых мы, как и обещали, перевязали. Сейчас их по одному доставляют на берег, чтобы потом переправить на УАЗе в Большой Дом, где доктор Блохин уже развертывает операционную. Благодаря дерзости и быстроте Сереги никому из наших медицинская помощь не понадобится. Среди пленных оказались командир подводной лодки Карло Альберто Тепати, старший механик Гвидо Белло и первый вахтенный офицер Раймондо Дамиано (это именно его в самом начале захватил Серега), а среди тяжелораненых – старший офицер Джерардо Негри. Вон они, господа итальянские офицеры – стоят отдельной группой в стороне от своих подчиненных. Морды обалделые – шок и скепсис в одном флаконе, – смотрят, как Серегины волчицы, морщась от тяжелого запаха, раздевают догола их подчиненных с целью шмона. А то черт их знает, этих итальянских мафиозо, что на самом деле у них в головах, и особенно в карманах. Вот у одного такого «умного» из-под блузы выпал на землю выкидной нож… Серегины волчицы, несмотря на сопротивление, тут же поставили ножевладельца на колени и, взяв за патлы, задрали ему подбородок вверх, открывая горло. Команду отрезать эту пустую голову им должен дать Серега, а тот вопросительно смотрит в мою сторону. Правильно, это ж моя прерогатива – решать вопросы жизни и смерти оболтусов, не понимающих предъявленных им условий капитуляции. И только потом все пойдет по инстанциям – я дам согласие Сереге, а уже он кивнет урожденной волчице Чилле, чтобы та сабельным штыком от американки лишила этого засранца жизни. Чик – и уже там. – Переводи, – говорю я Александру Шмидту, – и пусть кто-нибудь из офицеров на чистом итальянском языке донесет мои слова до своих бывших подчиненных. По условиям капитуляции они должны были оставить все оружие и выйти к нам с голыми руками. Мы люди злые и недоверчивые, и поэтому всегда проверяем, как выполняются наши инструкции. Теперь, чтобы убедить вас в серьезности своих намерений, мы отрежем этому обормоту голову и вздернем ее на пике на страх врагам. И так будет с каждым, у кого еще найдут нож или любую другую вещь, которую можно использовать в качестве оружия. Впрочем, у тех, кого еще не обыскивали, есть шанс спасти свои жизни, добровольно выбросив запрещенные предметы. – Подождите, не убивайте, господин начальник! – говорит в ответ старший механик лодки лейтенант Гвидо Белло – единственный, на мой взгляд, порядочный человек в этой офицерской своре. – Старшина третьего класса Бенедетто Кавалли не хотел сделать ничего плохого, а нож пытался спрятать по неразумию… – Неразумие в наших условиях не может считаться смягчающим обстоятельством, – строгим тоном говорю я. – Мы тут лучше других знаем, как может быть опасен человек, не умеющий обуздывать свои мелкие хотения. Посмотрите вокруг. За исключением нашего маленького поселения, весь остальной мир пребывает в первобытном состоянии. Люди тут ходят в шкурах, используют орудия из камня, и каждый день и час сражаются с призраком голодной смерти. Тут нет места среди живых безответственным придуркам, не понимающим, что любые договоренности необходимо выполнять вне зависимости от своих желаний, а обман и неблагодарность являются тягчайшими преступлениями. Одержав победу, мы согласились оставить вас в живых и обращаться с вами по-человечески при том условии, что вы полностью разоружитесь и будете выполнять все наши указания. И что мы видим? С самого начала некоторые из вас стали пытаться нас обмануть. Но так дело не пойдет, и чтобы показать, что мы настроены чрезвычайно серьезно, голова этого оболтуса будет отрезана и насажена на пику, а его тело мы бросим в реку, и пусть она отнесет его к месту вечного упокоения. Александр перевел эту мою торжественную речь, и Гвидо Белло заговорил вновь. – Пощадите его, господин начальник, не знаю, как вас там зовут, – перевел мне Александр, – не ради этой вашей варварски жестокой справедливости, которая пожирает живых людей, а ради истинно христианского человеколюбия… – Во-первых, синьор Белло, – сказал я, – вы можете называть меня синьор Орлов. Во-вторых – а вы сами думали о человеколюбии, когда топили торпедами невооруженные гражданские пароходы и расстреливали их из пушек? И даже если вы не стреляли по шлюпкам, эти утлые скорлупки в открытом море способны лишь продлить агонию спасающихся моряков – вроде того, как наш разговор сейчас продлевает ожидание смерти у того несчастного, который первый попался с ножом. Впрочем, сегодня я добрый, потому что для нас бой обошелся без малейших потерь. Вашему подчиненному пока сохранят жизнь – до решения нашего священника падре Бонифация, возьмет он к себе его еще одним монахом или нет. Однако до этого решения преступник может и не дожить. Если еще хоть у одного из вас найдут что-нибудь запрещенное, это будет означать, что мое милосердие не пошло впрок, и тогда мы казним всех грешников разом. Когда Александр перевел мой ответ, лейтенант Гвидо Белло промолчал, чуть заметно кивнув, а вот командир подлодки (то есть бывший командир) Карло Альберто Тепати встрепенулся. – Неужели у вас есть монастыри и священники, синьор Орлов? – с чисто итальянской эмоциональностью выкрикнул он. – Вы думаете, я не узнал тот язык, на котором вы разговаривали с этими адскими девами, расстреливавшими итальянских моряков как куликов на болоте? Ведь вы же русские! А значит, априори люди злые и неуступчивые, не верящие ни во что, кроме своего марксизма-коммунизма. Скажите мне, почему вы напали на нас с такой яростью, почему убивали нас без предупреждения, даже не попытавшись вступить с нами в переговоры? – А разве в этих переговорах был смысл? – загораясь священной яростью, спросил я. – Разве вы согласились бы жить с нами в мире и согласии? Разве вы не пожелали бы использовать свое преимущество в тяжелом вооружении, чтобы под страхом разрушения всего, до чего смогут долететь ваши снаряды, захватить тут власть и самому сделаться господином этих мест, превратив всех нас в своих рабов? Как человек, ответственный за безопасность нашего народа, однажды я поклялся, что у нас будут только дружественные соседи, или же не будет никаких. И по мере своих сил я выполняю эту клятву. А еще, синьор Тепати, для меня вы являетесь врагом, которого я должен уничтожить, едва увидев его в прицеле, или взять в плен. И в этом «или» ваше счастье. Если бы вместо вас были немецкие нацисты, мальчики Деница, то с ними бы разговор у меня шел только о полном уничтожении. Уж поверьте, у меня нашлись бы способы изолировать их лоханку от доступа воздуха, после чего они все там передохли бы от удушья. И не думайте, что им помог бы запас воздуха в баллонах: у нас достаточно терпения, а еще ни одна субмарина не смогла продержаться на глубине несколько дней подряд. – Но почему вы считаете нас врагами? – вскричал бывший командир подводной лодки. – Ведь Италия и Советская Россия не воюют между собой. – Не воюют, так будут воевать, – твердо сказал я. – А теперь напомните мне, синьор Тепати, какая дата стоит на вашем календаре… – А зачем вам это знать? – огрызнулся экс-командир субмарины. – Исходя из статей Женевской конвенции, я не обязан сообщать вам никаких сведений, кроме своего имени и воинского звания… – А при чем тут Женевская конвенция? – почти ласково спросил я. – Где она, а где вы? Тут с вами будут хорошо обращаться только при условии искреннего и добровольного сотрудничества. В противном случае вы сами выберете свою судьбу. И, кроме того, это сведения совершенно не секретные. Ну-с, я жду… – На нашем календаре двадцать пятого февраля сорок первого года… – вместо экс-командира сказал Гвидо Белло. – Через четыре месяца от того времени, – сказал я, – Гитлеровская Германия, иначе именуемая Третьим Рейхом, вероломно, без объявления войны и разрыва Пакта о Ненападении начнет войну против Советского Союза, застав его врасплох. И почти сразу же в его священном походе против мирового коммунизма к Гитлеру присоединится ваш придурочный дуче. Война продлится четыре года, унесет почти пятьдесят миллионов жизней, и закончится полным и безоговорочным поражением наших врагов. В результате наша армия возьмет Берлин штурмом и Гитлер сожрет яд в своем бункере, лишь бы не сдаться нам живым. Что касается вашего Муссолини, то народ Италии восстанет, поймает своего мучителя и вместе с его любовницей Кларой Петаччи повесит за ноги на уличных фонарях. Именно на основании этих фактов у нас принято считать итальянцев небезнадежными, а немцев – не стоящими усилий на их перевоспитание. Впрочем, если к нам попадет немец, и при этом успеет сдаться в плен быстрей, чем мы его убьем, то и у него тоже будет шанс продолжить свое бренное существование, но только в ипостаси монаха падре Бонифация… – А вы, синьор Орлов, сюда из какого времени провалились? – как будто пытаясь перебить послевкусие от моих слов, быстро спросил Гвидо Белло. – Ведь умному человеку понятно, что вы совершенно не похожи на современных русских большевиков. Те тугодумны и очень неуклюжи, а вы очень быстро принимаете решения и действуете с такой же молниеносной быстротой. – Мы не провалились, а добровольно эмигрировали в Каменный век из две тысячи десятого года, – ответил я. – Наша группа была единственной, кого в доисторическое прошлое заманивала возможность начать жизнь с чистого листа, а всех остальных, вроде вас, грубо ловили, будто бабочек сачком, и сбрасывали к нам сюда. Впрочем, об этом мы поговорим с вами позже, если на то будут основания. Вы что, думаете, я тут перед вами от скуки распинаюсь, разговоры разговариваю? Совсем нет. Темпоральная ловушка, как и ладья Харона, обратно не перевозит. Вы все здесь навсегда, и плен ваш совершенно особого рода. Или вы станете полноправными членами нашего общества, разделяя его цели и задачи, или совершите какую-нибудь фатальную ошибку, после чего ваш труп отправится в реку, а голова на пику. Долгое хранение человеческого балласта тут не приветствуется, ибо это влечет за собой риск возникновения заговоров обиженных. Задумайтесь об этом, господа офицеры. Мы готовы принять любого, невзирая на происхождение, но этот любой должен научиться разделять наше мировоззрение. Ага, притихли и задумались: кто-то испуганно, кто-то с сомнением. Ну а я совершенно не представляю, что теперь делать с этими итальянцами… Скинул Посредник в прикупе такое, на что глаза бы мои не глядели. Единственный ценный человек в этой офицерской команде – лейтенант Гвидо Белло, заступавшийся за своего человека, пока остальные офицеры помалкивали в тряпочку. И, кроме того, он старший механик лодки – а значит, ценный технический специалист, хотя я пока не представляю, как эти его знания можно будет использовать. Но, кроме Посредника, никто не знает, что упадет на наши головы в следующий раз. Быть может этот Гвидо Белло – составная часть общего паззла, а быть может, и нет. И даже среди офицеров (особенно тех, кто по технической части) могут быть тайные сторонники социалистов и даже коммунистов… (но это я, кажется, замечтался). А пока надо поговорить с нашим кадетом и высказать ему одобрение. Сереге-младшему, как главному участнику нынешних событий, я уже все сказал, похвалив за дерзость и отругав за недочеты, которые не обошлись большой кровью только по причинам итальянской растяпистости; а вот дебют новичка требуется отметить особо. – Хорошо сделано, Александр, – говорю я, пожимая юноше руку. – Благодарность тебе в приказе и рукопожатие перед строем за отлично проведенные переговоры. А также поздравляю тебя, кадет, с производством в действительные члены клана Прогрессоров, и вообще нашего племени Огня. – Спасибо, Андрей Викторович, – отвечает тот, – но скажите, а почему Прогрессоров? – А куда тебя еще приписать? – вопросом на вопрос отвечаю я, – на французов ты по менталитету похож меньше, чем на нас, несмотря на свой статус эмигранта, а о кельтах, аквитанах и римлянах и вовсе говорить не стоит. Так что ты, доктор Блохин и сержант Седов отныне относитесь к клану Прогрессоров – руководящей и направляющей силе нашего общества. Впрочем, об этом мы в любом случае собирались объявить на сегодняшнем вечернем празднике, нынешнее происшествие только подтвердило правильность этого решения. А теперь скажи – что ты думаешь об итальянцах? – В какой-то мере они лучше немцев, но ненамного, – сказал Александр. – Вы поступили совершенно правильно, когда не дали им опомниться, и сейчас, когда сразу ставите их перед неизбежностью. Несмотря на всю свою легковесность, чувствуя перед собой слабейшую сторону, эти люди начинаю сильно наглеть. Примером тому – их война с абиссинцами, когда они травили полуголых негров газами и бомбардировали с аэропланов, пользуясь всеми преимуществами цивилизованной нации перед дикарями. Я думаю, что с ними надо поступать построже, чтобы они сразу знали, кто тут начальник, а кто дурак. Господин Гай Юний гораздо больше похож на обычного русского офицера, чем эти люди, которые называют себя его потомками. Ага, вспомни римлянина – он и появится: вот сюда пылит УАЗ, а в его кузове, вместе с Сергеем Петровичем и отцом Бонифацием, свесив ноги, сидит означенная личность в полном прикиде римского центуриона, за исключением вооружения. За рулем – юноша из французского пополнения Матье Лафар, на пассажирском сидении – княгиня Сагари. Она уже слегка обтесалась в нашей действительности, и теперь уже не сжимается в комок каждый раз, когда садится в автомобиль… Кажется, у нас тут назревает военный совет «на ногах», до полного кворума не хватает только Антона Игоревича, леди Гвендаллион и Марины Витальевны. Но с их участием мы обсудим итальянский вопрос позже. Отец Бонифаций, кстати, тоже рвался пойти с нами в бой, да только я запретил. Нечего… хватило ему и прошлого раза, едва откачали. Пусть сейчас занимается своим прямым делом – вместе с леди Сагари сортирует наш полон, отделяя агнцев от козлищ… Кстати, появление УАЗа не осталось незамеченными и итальянцами, особенно офицерами. Рядовых пока продолжают обыскивать, правда больше ни у кого не находят ничего запрещенного. Автомобили итальянцам, конечно, не в диковинку, но вот соседство римского центуриона с христианским священником и леди Сагари вводит их в состояние определенного недоумения. И вот УАЗ останавливается, Гай Юний косолапым медведем спускается на землю и помогает покинуть машину леди Сагари. Наша аквитанская княгиня особенно хороша. Она невысокая, но ладная, статная, с волосами цвета воронова крыла, убранными под красный платок-тюрбан. Из одежды на ней – красная юбка, украшенная черными аппликациями, черный жилет с серебристой вышивкой поверх белой рубахи с пышными рукавами, и такой же черный передник. И две главных детали костюма: большой деревянный крест, напоказ висящий поверх жилета, и широкий кожаный пояс-баска, на котором в ножнах висит штык-нож от помпового винчестера – в знак того, что эта особа не рядового звания и имеет право отдавать приказы. Остальные спрыгивают самостоятельно, после чего волчицы начинают грузить в машину итальянских раненых. А у нас сейчас начнется настоящий разговор, ибо леди Сагари – это еще тот детектор лжи. Тогда же и там же. Сергей Петрович Грубин, духовный лидер, вождь и учитель племени Огня. Когда мы прибыли на берег, у Андрея был такой вид, будто он готов сию минуту выстроить всю эту банду итальянских бабуинов в голом виде у уреза воды и приказать покрошить их огнем из пулемета. И пусть сержант Седов находился в немецком, а не итальянском плену – при получении приказа рука у него не дрогнет. Но оказалось, что гнев нашего главного охотника и военного вождя направлен не на итальянцев вообще, а по большей части на их бывшего командира. Неприятный разговор, как я понял, случился некоторое время назад, и теперь товарищ Орлов медленно остывает. Видимо, смерть никому пока не грозит, ибо Андрей свято чтит договор капитуляции. Чтобы казнить сдавшегося врага, тот должен совершить какой-нибудь тяжкий проступок. Впрочем, в наших условиях все проступки тяжкие, и как раз это итальянцам и следовало объяснить в первую очередь. Но итальянскими моряками наш профит от этой скоротечной операции не исчерпывается. Еще в активе имеется целая куча различных материальных ценностей, которыми эта лодка набита, как пещера Аладдина сокровищами. Помимо очевидного использования трофейного вооружения (для обороны нашего поселения), интерес представляют мощные дизели, электромоторы, провода, оптика и многое другое. И утилизировать эти сокровища нужно как можно скорее, ибо зимой это изделие итальянских мастеров вмерзнет в лед, а потом весенний ледоход неизбежно сомнет его и отправит вниз по течению до самого Бискайского залива. Но все же сначала нужно разобраться с тем, что тут без нас нарешал наш военный вождь по горячим следам после побоища, и вообще кто тут есть кто. Вон те трое в фуражках, под прицелом помповых дробовиков девиц из подразделения Гуга – наверняка офицеры, а обыскиваемые Серегиными Волчицами раздетые догола типы – это матросы. – Ну, как дела, Андрей? – спрашиваю я. – Надеюсь, все прошло благополучно? – Можно сказать и так, – ответил тот. – Вот скинул Посредник подарочек, и сейчас я думаю, что со всем этим делать. – Давай подумаем вместе, – сказал я. – Есть какие-нибудь соображения?