Антоний понизил голос: — На то были серьезные причины. Гнусный грех. Это звучало загадочно, но Годвин знал, что имеется в виду. У Эдуарда были фавориты — молодые люди, к которым он, как утверждали, питал противоестественную привязанность. Один из них, Питер Гавестон, добился такой власти, получил такие привилегии, что вызвал зависть и недовольство баронов, и в конце концов его казнили за измену. Но ему на смену пришли другие. Неудивительно, говорили люди, что королева завела любовника. — Я в это не верю, — мотнула головой Сесилия, страстная роялистка. — Может, разбойники в лесах и предаются этим порокам, но особа королевской крови не может пасть так низко. А есть еще гусь? — Да, — ответил Годвин, пряча досаду. Он срезал последний кусок мяса и положил настоятельнице. Антоний продолжил: — Во всяком случае, новому королю ничто не угрожает. Сын Эдуарда II и Изабеллы был коронован под именем Эдуарда III. — Ему четырнадцать лет, его посадил на трон Мортимер, — возразила монахиня. — Кто же станет истинным правителем? — Стало спокойнее, дворянство довольно. — Особенно дружки Мортимера. — Вы хотите сказать, и граф Роланд Ширинг? — Он сегодня выглядел очень бодрым. — Но ведь граф не… — …связан как-то с «ударом» короля? Разумеется, нет. — Настоятельница доела мясо. — Об этом опасно говорить, даже с друзьями. — Воистину так. В дверь постучали, и вошел Савл Белая Голова. Еще один ровесник Годвина. Может, это и есть соперник? Умный, способный плюс одно большое преимущество — дальнее родство с графом Ширингом. Но Годвин сомневался, что Белая Голова хочет в Оксфорд. Савл набожен и робок, из тех, кому смирение не вменяется в добродетель, поскольку оно для них естественно. Но все возможно. — В госпиталь прибыл раненый рыцарь, — доложил Савл. — Интересно, — отозвался Антоний, — но вряд ли настолько важно, чтобы позволять себе врываться в зал, где обедают настоятель и настоятельница. Монах испугался. — Прошу меня простить, отец-настоятель, — пробормотал он. — Но возникли разногласия относительно того, как его лечить. — Ладно, гусь все равно кончился, — вздохнул аббат и встал. Сесилия пошла с ним, следом двинулись Годвин и Савл. Они прошли по северному рукаву трансепта,[2] затем по крытой аркаде и очутились в госпитале. Раненый рыцарь лежал на ближайшей к алтарю кровати, как ему и полагалось по положению. Антоний невольно издал возглас изумления, и на секунду в глазах его промелькнул страх, но он быстро взял себя в руки, и лицо приняло прежнее бесстрастное выражение. Однако от Сесилии это не укрылось. — Вы его знаете? — Кажется, это сэр Томас Лэнгли, один из людей графа Монмаута. Бледного, изможденного красавца, широкоплечего, длинноногого, раздели по пояс; на торсе виднелись старые шрамы. — На него напали на дороге, — объяснил Савл. — Ему удалось отбиться, но затем пришлось идти больше мили в город. Он потерял много крови. Левое предплечье рыцаря было вспорото от локтя до кисти — судя по всему, острым мечом. Стоявший возле раненого старший врач монастыря, тридцатилетний брат Иосиф, невысокий человек с большим носом и плохими зубами, сказал: — Рану следует оставить открытой и обработать мазью, чтобы появился гной. Тогда скверные соки выйдут и рана заживет изнутри. Антоний кивнул. — И в чем же дело? — Мэтью Цирюльник придерживается другого мнения. Мэтью, низенький, худой, с ярко-голубыми глазами, очень серьезный, был городским хирургом-цирюльником. До сих пор он почтительно держался позади, но теперь вышел вперед с кожаным чемоданчиком, в котором хранил дорогостоящие острые ножи. Антоний, не высоко ценивший Мэтью, спросил у Иосифа: — Что этот здесь делает? — Они знакомы, рыцарь послал за ним. Антоний обратился к Томасу: — Если хотите, чтобы вас лечил мясник, почему пришли в госпиталь аббатства? На белом лице рыцаря мелькнуло подобие улыбки, но сил ответить, судя по всему, не было. Мэтью, очевидно, не испугала презрительная реплика Антония, и он уверенно сказал: — На полях сражений я видел много подобных ран, отец-настоятель. Лучшее лечение самое простое: промыть рану теплым вином, затем туго перевязать. Он только на первый взгляд казался почтительным. — Интересно, а у наших двух молодых монахов есть мнение по этому вопросу? — спросила мать Сесилия. Антоний нетерпеливо повел плечами, но Годвин понял ее намерения. Это экзамен. Наверно, все-таки его соперник в борьбе за деньги — Савл. Но ответ лежал на поверхности, и он ответил первым: — Брат Иосиф изучал древних и, несомненно, знает больше. Я думаю, Мэтью даже не умеет читать. — Умею, брат Годвин, — возмутился тот. — И у меня есть книга. Антоний рассмеялся. Цирюльник с книгой — все равно что лошадь в шляпе. — И что же за книга? — «Канон» Авиценны, великого мусульманского врача. Перевод с арабского на латынь. Я ее прочел всю, медленно. — И ваше средство предлагает Авиценна? — Нет, но… — Так чего же вы хотите? — Я очень многому научился во время военных походов, когда лечил раненых, даже больше, чем из книги, — упорствовал Мэтью. — Савл, а ты что думаешь? — спросила мать Сесилия. Годвин был уверен, что Белая Голова даст такой же ответ и спор будет исчерпан. Тот нервничал, робел, но все же произнес: — Может быть, цирюльник и прав. — Годвин обрадовался: Савл встал не на ту сторону. — Метод брата Иосифа, возможно, больше годится для травм, возникающих в результате защемлений или ударов. Такое случается у нас на строительстве… Тогда кожа и мышцы вокруг раны повреждены, и если преждевременно ее закрыть, дурные соки могут остаться в организме. А это чистый разрез, и чем скорее закроется, тем скорее наступит выздоровление. — Глупости, — бросил аббат. — Как же городской цирюльник может быть прав, а ученый монах — нет? Годвин подавил торжество. Дверь распахнулась, и вошел молодой человек в облачении священника. Годвин узнал Ричарда Ширинга, младшего сына графа Роланда. Он небрежно, почти невежливо кивнул настоятелю, настоятельнице, подошел прямо к кровати и обратился к рыцарю: — Что, черт подери, произошло? Лэнгли с трудом поднял руку, давая понять, чтобы Ширинг наклонился, и зашептал ему в ухо. Отец Ричард потрясенно отпрянул: — Не может быть! Томас вновь попросил его нагнуться и снова что-то зашептал. И опять Ричард вскинулся и спросил: — Но зачем? Раненый молчал. Ричард поджал губы: — Это не в наших силах. Томас кивнул в подтверждение этих слов. — Вы не оставляете нам выбора. Рыцарь слабо покачал головой из стороны в сторону. Ширинг обратился к аббату Антонию: — Сэр Томас желает стать монахом этого аббатства. Наступило недоуменное молчание. Сесилия оправилась первая: — Но он убивал! — Да ладно вам, это прекрасно известно, — нетерпеливо отмахнулся Ричард. — Бывает, что воины оставляют поле брани ради молитвы о прощении грехов.