Так отвечал Иранон: – Да будет так, малыш; тот, кто в этом каменном граде стремится к красоте, должен искать ее в горах и за ними, и я не оставлю тебя вздыхать возле ленивой Зуро. Только не надо думать, что восторг и понимание обитают за Картианскими холмами или в любом краю, отстоящем отсюда на день, год или целых пять лет пути. Знай, что когда мне было примерно столько лет, сколько тебе сейчас, я обитал в долине Нартоса возле холодной Ксари, где никто не хотел внимать моим грезам; и сказал себе тогда, что, когда буду постарше, переберусь в Синару на южном склоне, чтобы петь улыбающимся погонщикам верблюдов на базаре. Но, оказавшись в Синаре, я понял, что все погонщики дромадеров просто пьяные сквернословы, и песни их не похожи на мои, и потому спустился в город ониксовых стен Джарен. Но солдаты в Джарене осмеяли меня и выгнали вон, после чего я скитался по городам. Я видел Стефелос, что лежит у подножия великого водопада, я взирал на болото, раскинувшееся на месте Сарната. Я побывал в Траа, Иларнеке и Кадафероне на извилистой реке Ай, и подолгу жил в Олатое, что находится в земле Ломарской. Однако хотя у меня иногда находились слушатели, их всегда было немного, и я знаю, что добрый прием ждет меня только в Айре, городе из мрамора и берилла, где прежде правил как король мой отец. Посему Айру будем искать мы, хотя и неплохо посетить далекий и благословенный звоном лютни Оонай, что лежит за Картианскими горами и на самом деле действительно может оказаться Айрой, хотя я сомневаюсь в этом. Красота Айры выше любого воображения, и никто не может рассказывать об этом городе без восторга, в то время как об Оонае погонщики бактрианов рассказывают с насмешкой. Так на закате Иранон и маленький Ромнод вышли вон из Телота и долго скитались по зеленым холмам и прохладным лесам. Тяжелым и непрямым был путь, и так и не приблизились они к Оонаю, городу лютней и танцев; однако в сумерках, когда высыпали звезды, пел Иранон об Айре и красотах его и внимал ему Ромнод, так что были в известной мере счастливы оба. Ели они в обилии плоды и красную клюкву и не замечали течения лет, шедших мимо один за одним. Маленький Ромнод стал уже вовсе не мал, и голос его сделался басовитым, а не пронзительным, только Иранон оставался прежним и украшал свои золотые власы лианами и благоуханными смолами, найденными в лесах. Так случилось, что Ромнод начал казаться старше, чем Иранон, пусть и был он весьма невелик, когда Иранон нашел его наблюдающим за расцветающими зелеными ветвями в Телоте возле ленивой, закованной в камень Зуро. И вот однажды, в полнолуние, ночью путники вышли на горный гребень и узрели внизу под собой мириады огней Ооная. Селяне подтвердили, что город сей недалек, и Иранон понял, что это не родной его Айра. Ибо огни Ооная были не такими, как в Айре – резкими и слепящими казались они, в то время как огни Айры светили столь же мягким и волшебным огнем, как тот лунный свет, что ложился на пол от окошка, возле которого матерь Иранона убаюкивала его песней. И все же Оонай был городом лютней и плясок, и посему Иранон и Ромнод отправились вниз по крутому склону, чтобы найти людей, которым приносят удовольствие песни и грезы. A войдя в город, они увидели увенчанных венками гуляк, бродивших из дома в дом, высовывавшихся из окон, и глядевших с балконов, и внимавших песням Иранона, и бросавших ему цветы, и аплодировавших после каждой песни. Тут на мгновение поверил Иранон, что нашел тех людей, которые думают и чувствуют так, как и он сам, хотя город их и на сотую долю не был так же прекрасен, как Айра. А когда пришла заря, Иранон с разочарованием огляделся по сторонам, ибо купола Ооная не золотились под солнцем, но казались серыми и зловещими. И люди Ооная были бледны от пьянства, и тупы от выпитого вина, и ничуть не похожи на светлых людей Айры. Однако люди эти бросали ему цветы и восхищались его песнями, и потому Иранон остался в городе, а с ним и Ромнод, которому так понравился местный разгул, что он украсил свои темные волосы розами и миртом. Часто по ночам пел Иранон гулякам, однако всегда, как и прежде, оставался он увенчанным только горной лозой, памятуя о мраморных улицах Айры и прозрачной как слеза Нитре. В расписанных фресками залах монарха пел он на приподнятом над зеркальным полом хрустальном подножии, и песни его рождали картины в сердцах слушателей, так что начинало казаться, будто пол отражает старинные, прекрасные и полузабытые вещи, а не побагровевших от выпитого вина гуляк, осыпавших его розами. И король уговорил его снять оборванный пурпур, и облачил его в атлас и золотую парчу, пожаловав кольца из зеленого нефрита и браслеты из раскрашенной слоновой кости, и поселил его в раззолоченной и украшенной гобеленами палате с ложем из теплого резного дерева, пологами и покрывалами из расшитого цветами шелка. Так жил Иранон в Оонае, городе лютней и плясок. Неведомо, сколько времени провел Иранон в Оонае, однако пришел день, когда король привел во дворец диких и буйных кружащихся танцоров из Лирианской пустыни и смуглокожих флейтистов из восточного Дринена, и после этого гуляки стали бросать свои розы не столько Иранону, как плясунам и флейтистам. И изо дня в день Ромнод, бывший совсем мальчишкой в гранитном Телоте, становился все грубее и багровее от вина, и теперь он грезил все меньше и меньше и с меньшим восторгом внимал песням Иранона. Но хотя печалился Иранон, петь он не перестал и все рассказывал по вечерам о своих видениях Айры, города из мрамора и берилла. И вот однажды ночью багровый от вина и раздобревший Ромнод тяжко захрипел посреди украшенных маками шелков банкетной кушетки и умер в корчах, пока бледный и худой Иранон напевал самому себе в дальнем углу. A когда оплакал Иранон Ромнода на могиле его и усыпал ее зелеными ветвями, которые любил Ромнод, снял с себя все шелка и вуали и забытым ушел из Ооная, города лютней и плясок, облаченный лишь в тот рваный пурпур, в котором пришел, увенчав себя свежими горными лозами. Прямо на закат ушел Иранон, как и прежде разыскивая свою родину и людей, которые понимают его песни и грезы. Во всех городах Кидатрии и землях за пустыней Бнази веселые дети смеялись над его старинными песнями и поношенным пурпурным одеянием; но сам Иранон оставался всегда молодым и, покрывая свою золотую голову венком, пел об Айре, прошлом восторге и надежде на будущее. Так пришел он однажды ночью к хижине древнего пастуха, грязного и согбенного, пасшего свое стадо на каменистом склоне над болотами и плывунами. Как и ко многим прочим, обратился к нему Иранон такими словами: – Не скажешь ли ты мне, где я могу отыскать Айру, город из мрамора и берилла, где течет кристально чистая Нитра и где водопады на крошечной Кра поют зеленым долинам и холмам, поросшим деревом ят? Услышав сии слова, пастух посмотрел на Иранона долгим и странным взором, словно бы вспоминая нечто очень далеко отстоящее во времени, разглядев каждую морщинку на лице его, и золотые волосы, и корону из виноградных листьев. Но стар он был и, тряся ветхой головой, ответил: – O незнакомец, воистину слышал я прозвание Айра и прочие вместе с ним, названные тобой, однако пришли они ко мне издалека, из-за преграды долгих лет. В юности я слышал их из уст товарища по детским играм, сына нищего, знавшего странные грезы и слагавшего долгие повести о луне, и цветах, и западном ветре. Обычно мы смеялись над ним, ибо знали его от рождения, хоть и называл он себя королевским сыном. Был он пригож, как и ты, но полон всяких странных чудачеств; еще совсем ребенком он убежал из дома, чтобы найти тех, кто будет радостно внимать его песням и грезам. Как часто пел он мне о землях несуществовавших и о вещах, никогда не бывших! Много он говорил об Айре; о городе Айре и реке Нитре и водопадах на крошечной Кра. Там, говорил он, некогда жил он принцем, хотя мы знали его от рождения. Не было никогда мраморного города Айры, как и тех, кто мог восхититься его странными песнями, кроме как в грезах дружка моего Иранона ушедшего. И в сумерках, пока на небо одна за одной высыпали звезды и луна бросала на болото свой свет, подобный тому, который видит ребенок трепещущим на полу, когда укачивают его на ночь, вступил на тот плывун другой старец в заношенном пурпуре, увенчанный пожухшими виноградными листьями и смотревший перед собой – словно бы на золотые купола прекрасного города, в котором понимают грезы. И некая доля юности и красоты скончалась в ту ночь в постаревшем мире. Рок, постигший Сарнат В земле Мнара есть большое тихое озеро, в которое не впадают и из которого не вытекают ни реки, ни ручьи. Десять тысяч лет тому возле него стоял могущественный город, называвшийся Сарнат; но сейчас там и следов этого города не найти. Говорят, что в незапамятные времена, когда мир был молод и племя, от которого произошли обитатели Сарната, не было известно в землях Мнара, возле озера стоял другой город; называвшийся Иб, с домами из серого камня, он был древним, как само озеро, и населен очень странными существами. Они были странные и уродливые на вид, что, впрочем, вполне характерно для существ, обитавших во времена зарождения мира. Некоторые из надписей на каменных цилиндрах Кадаферона свидетельствуют, что населявшие город Иб существа были зеленоватого цвета, примерно как вода в озере и стоявший над ним туман, имели сильно выпуклые глаза, толстые отвислые губы, уши необычной формы и были безголосыми. Как гласят эти надписи, однажды ночью эти странные существа спустились с луны в сгустившийся над Мнаром туман, а вместе с ними опустилось на землю большое тихое озеро и серокаменный город Иб. Известно также, что обитатели серого города поклонялись каменному идолу цвета зеленой озерной воды, который видом несколько напоминал Бокруга, Великую Водяную Ящерицу; перед этим идолом они устраивали по ночам свои жуткие пляски, когда приближалось полнолуние. В папирусах Иларнека есть рассказ о том, как однажды они научились добывать огонь, и с тех пор по любому случаю зажигали его на всяческих церемониях. Но об этих существах известно сейчас очень мало, поскольку жили они очень давно, а род человеческий слишком молод, чтобы помнить о такой древности. Спустя многие тысячелетия на землю Мнара явились люди, темнокожие кочевники со стадами тонкорунных овец; они построили города Траа, Иларнек и Кадаферон на реке Ай, оплетавшей Мнар своими изгибами. Самые крепкие духом из них обосновались на берегу озера и в том месте, где встречались благородные металлы, основали Сарнат. Кочевники заложили первые камни Сарната неподалеку от серого города Иб, и вид его обитателей вызвал у них изумление. Но к изумлению этому примешивалась ненависть, ибо они считали, что существа со столь омерзительной внешностью не должны обитать в мире, населенном людьми. Не понравились им и странные скульптуры, украшавшие серые монолиты Иба, ибо слишком уж с давних времен стояли они на земле, им следовало исчезнуть задолго до прихода людей на тихую землю Мнар. Чем чаще жители Сарната обращали свои враждебные взоры на обитателей Иба, тем сильнее ненавидели их; те казались им слабыми и немощными, а их студнеобразные тела выглядели превосходными мишенями для камней и стрел. И вот однажды молодые воины – лучники, копьеносцы и камнеметатели – напали на Иб и истребили всех его обитателей, а затем столкнули трупы в озеро длинными копьями, ибо не желали прикасаться руками к их омерзительным телам. Серые монолиты, украшенные скульптурами, тоже были преданы озеру; волоча их к воде, они изумлялись тому огромному труду, который когда-то затратили на то, чтобы доставить сюда из неведомого далека такие каменные громады, ибо подобного камня не было ни в земле Мнара, ни в соседних землях. Вот так не осталось от древнего города Иба ничего, кроме каменного идола цвета зеленой озерной воды, который видом напоминал Бокруга, водяную ящерицу. Этого идола молодые завоеватели взяли с собой как символ победы над старыми богами и над жителями Иба, а также как знак своего господства на земле Мнара. Но в ту же ночь, когда они установили его в своем храме, случилось нечто очень страшное, ибо над озером видели тогда таинственные огни, а наутро люди обнаружили, что идол исчез, а верховный жрец Таран-Иш лежит в храме мертвый, с гримасой невообразимого ужаса на лице. Умирая, Таран-Иш из последних сил изобразил на хризолитовом алтаре Знак Рока. Много верховных жрецов было в Сарнате после Таран-Иша, но зеленый, цвета озерной воды, каменный идол так и не был найден. Спустя многие века после того страшного и загадочного события Сарнат вырос и укрепился, в нем установилось благоденствие, и только жрецы и старухи помнили о знаке, начертанном Таран-Ишем на хризолитовом алтаре. Между Сарнатом и Иларнеком пролегал теперь караванный путь, и благородные металлы обменивались на дорогие одежды, драгоценности, книги, инструменты для искусных ремесленников и прочие предметы роскоши, известные людям, населявшим берега реки Ай и окрестности. Так Сарнат стал вместилищем мощи, красоты и культуры; его армии завоевывали соседние города, и со временем правители Сарната стали повелителями не только всего Мнара, но и многих окрестных земель. Прекрасный город Сарнат у всего мира вызывал восхищение и гордость. Стена, окружавшая его, сложенная из отполированного мрамора, достигала трехсот локтей в высоту и семидесяти пяти локтей в ширину, и на верху могли свободно разминуться две колесницы. Длина стены составляла добрых пятьсот стадий, и оба конца ее упирались в озеро, на берегу которого высокая дамба из зеленого камня сдерживала воды, которые один раз в год, во время празднования даты разрушения Иба, странным образом вздымались на удивительную высоту. В самом Сарнате пятьдесят улиц проходили от берега озера до ворот, от которых начинались караванные пути, и улицы эти пересекались пятьюдесятью другими. Мостовая почти везде была выложена ониксом, и только там, где проводили слонов, лошадей и верблюдов, было вымощено гранитом. Все пятьдесят ворот Сарната были отлиты из бронзы и украшены фигурами львов и слонов, вырезанными из камня, который ныне совсем не встречается. Дома в Сарнате были выстроены из глазурованного кирпича и халцедона, и возле каждого располагался огражденный сад и бассейн из горного хрусталя. Здания отличались особой архитектурой, ни в одном другом городе не было подобных, и путешественники в Сарнат из Траа, Иларнека и Кадаферона восторженно любовались украшавшими их сияющими куполами. Но самыми величественными в Сарнате были дворцы, храмы и сады, заложенные и устроенные в древности царем Зоккаром. Этих дворцов было много, и самый скромный из них превосходил по величию любой из дворцов соседних Траа, Иларнека и Кадаферона. Дворцы Сарната были так высоки, что, оказавшись внутри, можно было подумать, что находишься под открытым небом, а в свете факелов, пропитанных маслом из Дофера, на их стенах можно было увидеть огромных размеров росписи, изображавшие царей и ведомые ими войска, ошеломляющие своей красотой и вызывавшие у зрителя чувство божественного восторга. В этих дворцах было великое множество колонн, высеченных из цветного мрамора и украшенных прекрасными резными фигурами. В большинстве дворцов пол представлял собой мозаику из берилла, лазурита, сардоникса и других ценных камней, так что казалось, что идешь по девственному лугу, на котором растут самые красивые и редкие цветы. И еще во дворцах были изумительные фонтаны, испускавшие ароматизированную воду струями самых причудливых форм. Самым же прекрасным из дворцов был тот, где обитал царь Мнара и прилегавших к Мнару земель. Царский трон опирался на загривки двух золотых львов, припавших к земле перед прыжком, и много ступеней следовало преодолеть, чтобы подняться к нему от сверкающего пола. Трон был резным, из цельного куска слоновой кости, хотя, пожалуй, никому из ныне живущих не удастся объяснить происхождение столь огромного куска. В этом дворце было великое множество галерей и много амфитеатров, на арене для развлечения царей устраивались битвы воинов со львами и слонами. Иногда арены амфитеатров заполнялись водой из озера через мощные акведуки, и тогда в них устраивались различные водные состязания или бои между пловцами и разными смертоносными морскими тварями. Высокими и величественными были семнадцать храмов Сарната, напоминавшие огромные башни, – сложенные из яркого многоцветного камня, нигде более не встречающегося. Самый большой из них вздымался на добрую тысячу локтей, и верховные жрецы в нем пребывали среди невообразимой роскоши, едва ли уступавшей царской. Когда в него входишь, то попадаешь в залы, такие же просторные и великолепные, как и залы во дворцах; жители Сарната приходили сюда поклоняться Зо-Калару, Тамашу и Лобону, своим главным богам, чьи окуриваемые фимиамом священные изображения присутствовали на тронах монархов. Не в пример другим богам, лики Зо-Калара, Тамиша и Лобона были переданы настолько живо, словно это сами милостивые боги восседали на тронах из слоновой кости. Нескончаемая лестница со ступенями из циркона вела в башню с покоями, из которых верховные жрецы взирали днем на город, долину и озеро, а ночью молча смотрели на таинственную луну, наполненные глубоким смыслом звезды и планеты и их отражение в озере. В этом храме исполнялся древний тайный обряд выражения величайшего отвращения к Бокругу, водяной ящерице, и здесь же стоял хризолитовый алтарь со Знаком Рока, начертанным Таран-Ишем. Прекраснейшими были и сады, основанные древним царем Зоккаром. Они располагались в центре Сарната, занимая довольно обширное пространство, и были окружены высокой стеной. Сады накрывал огромный стеклянный купол, сквозь который в ясную погоду проходили лучи солнца, звезд и планет; а когда небо было затянуто тучами, в садах светились их подобия, свисающие внутри купола. Летом сады овевал ароматный свежий бриз, создававшийся хитроумным воздуходувным устройством, а зимой они отапливались скрытыми от глаз очагами, и потому в них царствовала вечная весна. Небольшие ручейки сбегали по блестящим камушкам среди зеленых лужаек, и через них было переброшено множество мостиков. Эти ручьи образовывали живописные водопады, а иногда расширялись в пруды. По ручьям и прудам плавали белоснежные лебеди, и пение экзотических птиц разливалось над волшебными садами чудесным журчанием. Зеленеющий берег поднимался от воды правильными террасами, поросшими плющом и обсаженными ярким цветами, и можно было бесконечно любоваться этим великолепием, присев на одну из многочисленных скамеек из мрамора и порфира. Во многих местах стояли маленькие храмы и алтари, у которых можно было отдохнуть и воздать почести малым богам. Ежегодно в Сарнате праздновали дату уничтожения Иба, и в такие дни все пили вино, пели песни, танцевали и всячески веселились. Теням тех, кто уничтожил странных древних существ, воздавались почести, а память о жертвах жестокого набега и их более древних богах подвергалась насмешкам: увенчанные розами из садов Зоккара танцоры и одержимые изображали в непристойных плясках погибших жителей и богов Иба. А цари Мнара в это время обращали взгляд на озеро и посылали проклятия костям лежавших на его дне мертвецов. Поначалу верховные жрецы не любили эти празднества, ибо хорошо знали зловещее предание о таинственном исчезновении зеленого идола и странной смерти Таран-Иша, который начертал Знак Рока на хризолитовом алтаре. С их высокой башни, говорили они, под водами озера иногда видны блуждающие огни. Но по прошествии многих лет, поскольку ничего ужасного не случалось, даже жрецы стали без страха участвовать в этих безумных оргиях. Да почему бы и нет, ведь разве не они исполняли древний тайный обряд выражения величайшего отвращения к Бокругу, водяной ящерице? Так происходило в Сарнате, чуде из чудес, всю тысячу лет радости и изобилия. Празднование тысячелетия разрушения Иба было роскошным сверх всякой меры. В землях Мнара начали говорить о грядущем событии еще за десять лет до его наступления, и накануне торжества в Сарнат съехались многие тысячи жителей Траа, Иларнека и Кадаферона, а также многие тысячи жителей других городов Мнара и земель вокруг. В предпраздничную ночь под мраморными стенами Сарната были возведены шатры князей и палатки обычных путешественников. В пиршественном зале в окружении веселящейся знати и услужливых рабов восседал царь Наргис-Хей, опьяненный старым вином из запасников завоеванного Пнофа. На столах было изобилие странных деликатесов: здесь были запеченные павлины с дальних холмов Лимплана, пятки молодых верблюдов из пустыни Бназик, орехи и пряности из рощ Сидатриана и жемчужины из омываемого волнами Мталя, растворенные в винном уксусе из Траа. Также было невообразимое количество соусов и приправ, приготовленных искуснейшими поварами со всего Мнара. Но наиболее изысканным угощением должны были стать выловленные из озера рыбины, каждая огромного размера, подававшиеся на украшенных алмазами и рубинами золотых подносах. Царь и его свита пировали во дворце, с предвкушением поглядывая на ожидавшие их золотые подносы с необыкновенно вкусной рыбой, и не только они веселились в тот час – пир шел повсеместно, славную дату отмечали все жители и гости Сарната. В великой башне храма высших жрецов тоже началась пирушка, и князья соседних земель предавались возлияниям в раскинутых под стенами Сарната шатрах. Именно верховный жрец Гнай-Ках первым заметил, что от мрачных теней, отбрасываемых в свете почти полной луны великими дворцами и храмами на зеркальную гладь озера, навстречу луне поднимается зловещая зеленая дымка и окутывает зеленым саваном башни и купола рокового города. Затем и другие, наблюдающие из башен, стали замечать, что на поверхности воды появились какие-то странные огни, а серая скала Акурион, прежде возвышавшаяся над гладью озера неподалеку от берега, почти скрылась под водой. В душах людей возник смутный страх, и князья Иларнека и далекого Рокола первыми свернули свои шатры и, не вполне понимая причину своего беспокойства, спешно удалились из Сарната. Затем, ближе к полуночи, все бронзовые ворота Сарната внезапно распахнулись, и из них потекли толпы обезумевших людей, при виде которых стоявшие под стенами города князья и простолюдины в испуге бросились прочь. Ибо лица этих людей были отмечены печатью безумия, порожденного невообразимым ужасом, а слова, мимоходом слетавшие с их уст, передавали такой страх, что каждый услышавший тоже обращался в бегство. По раздающимся в ночной мгле воплям можно было понять, что в зале, где пировал царь со своей свитой, случилось нечто ужасное. Очертания Наргис-Хея и окружавших его знати и рабов, которые были четко видны в окнах дворца, вдруг стали выглядеть скопищем омерзительных безмолвных существ с зеленой кожей, выпуклыми глазами, толстыми отвислыми губами и ушами безобразной формы; некоторые из этих тварей кружились по залу в жутком танце, держа в лапах золотые подносы, украшенные алмазами и рубинами, и на каждом подносе горел язык пламени. И когда князья и обычные путешественники, в панике покидавшие Сарнат верхом на слонах, лошадях и верблюдах, снова посмотрели на окутанное дьявольской дымкой озеро, они увидели, что серая скала Акурион совсем скрылась под водой. По всему Мнару и соседним землям поползли слухи о чудовищной катастрофе, постигшей Сарнат; караваны не отправлялись более к обреченному городу и его благородным металлам. Много времени прошло, прежде чем путешественники отважились снова отправиться туда, где стоял Сарнат, и были они из храброго и отчаянного молодого племени, золотоволосые и голубоглазые, не родственного тем племенам, что населяли Мнар. Эти люди достигли самого берега озера, желая посмотреть на Сарнат, но их глазам предстало большое тихое озеро и серая скала Акурион, возвышавшаяся над гладью озера неподалеку от берега, а чуда из чудес и гордости всего человечества они не увидели. Там, где прежде возвышалась стена в триста локтей, за которой стояли еще более высокие башни, простиралась однообразная болотная топь, кишащая отвратительными водяными ящерицами – вот что нашли путники на месте города, в котором обитало когда-то пятьдесят миллионов жителей. Шахты, в которых добывали благородные металлы, тоже исчезли. Роковая участь постигла Сарнат. Но на месте исчезнувшего Сарната оказалось не только кишащее ящерицами болото. На берегу обнаружился странный каменный идол, видом напоминавший Бокруга, водяную ящерицу. Этого идола доставили в Иларнек и поместили там в одном из храмов, где жители со всего Мнара, когда приближалось полнолуние, воздавали ему великие почести. В поисках неведомого Кадата Трижды грезился Рэндольфу Картеру чудесный город, и трижды Картер пробуждался в тот самый миг, когда выходил на высокую террасу, с которой открывался великолепный вид: сверкали в лучах заката многочисленные купола, колоннады, мраморные арки мостов, облаченные в серебро фонтаны, что украшали широкие площади и тенистые сады; вдоль улиц тянулись ряды деревьев, цветочные клумбы и статуи из слоновой кости, а на севере карабкались на крутые склоны холмов островерхие красные крыши, целое море крыш, волны которого отделялись друг от друга вымощенными булыжником переулками. Переполняемый восторгом, Картер будто слышал пение небесных труб и звон цимбал. Подобно тучам вокруг легендарной горы, на вершину которой не ступала нога человека, город окутывала тайна; и когда Картер, трепетавший в предвкушении чуда, взирал с балюстрады, его терзали воспоминания о былой красоте мира и он рвался туда, где обитала некогда эта красота. Он знал, что каким-то образом связан с тем городом, хотя и не мог сказать, в каком из воплощений, во сне или наяву он бывал там. Картер смутно припоминал далекую юность, когда каждый день обещал радость и удовольствие, а рассветы и закаты словно вторили песням и звукам лютни, отворяя огненные врата, за которыми скрывались еще более грандиозные чудеса. Ночь за ночью на высокой мраморной террасе с ее диковинными вазами и изваяниями, глядя на раскинувшийся внизу в лучах заходящего солнца прекрасный город, Картер ощущал невидимые путы, которые набросили на него деспотические божества сновидений: ибо как ни стремился он покинуть возвышение, спуститься по широким лестницам к древним мощеным улочкам, все было напрасно. Проснувшись в третий раз, осознав, что так и не сумел достичь желаемого, он принялся молиться и долго и пылко взывал к капризным божествам, таящимся за облаками на вершине неведомого Кадата, что высился посреди холодной пустыни. Но боги не ответили ему, даже когда он воззвал к ним во сне, даже когда принес жертву, назначенную бородатыми жрецами Нашт и Кама-Таха, чей пещерный храм с огненным столбом расположен недалеко от ворот в мир яви. Впрочем, молитвам его все же вняли, однако иначе, нежели он рассчитывал: уже после первого моления чудесный город перестал являться ему во сне, будто он, Рэндольф Картер, чем-то оскорбил богов или нарушил их волю. Наконец, истомившись от тоски по сверкающим улицам, извилистым переулкам и островерхим крышам, Картер с мужеством отчаяния вознамерился попасть туда, где не бывал до сих пор ни один человек, – преодолеть мрак ледяной пустыни и достичь неведомого Кадата, окутанного облаками и увенчанного звездами, на вершине которого стоит ониксовый замок Великих. Погрузившись в легкую дрему, он спустился по семидесяти ступенькам в пещеру пламени и поведал о своем замысле бородатым жрецам Нашт и Кама-Таха. Те покачали головами и сказали лишь, что он погубит душу. Они утверждали, что искушать Великих просьбами по меньшей мере безрассудно, и напомнили Картеру, что никому из смертных не известно, где находится Кадат – то ли в краях грез поблизости от нашего мира, то ли в непознанной дали, у Фомальгаута или Альдебарана. Лишь троим удалось пересечь темные провалы между мирами грез, и двое потеряли разум. Опасностей на пути не перечесть, а в конце путника поджидает ужас, обитающий за пределами упорядоченного космоса, последний осколок первобытного хаоса, оскверняющий пространство в самом центре бесконечности, – султан демонов Азатот, имя которого не смеют произносить ничьи уста. Он восседает в своих темных палатах вне времени, внимая оглушительному грохоту барабанов и пронзительному визгу колдовских дудок, наблюдая за неуклюжими движениями Других Богов, слепых, немых, мрачных божеств, чьим посланцем является ползучий хаос Ньярлатотеп. Так предостерегали Картера бородатые жрецы Нашт и Кама-Таха в пещере пламени, однако Рэндольф не пожелал отказаться от своего намерения отыскать неведомый Кадат, где бы тот ни был, и вызнать у богов, которые восседают на его вершине, местонахождение чудесного города. Он знал, что путь будет долгим и трудным, что Великие воспротивятся его попыткам, но, поскольку был не новичком в стране грез, надеялся, что сумеет преодолеть все и всяческие преграды. Испросив благословения жрецов, он сошел по семидесяти ступеням к Вратам Глубокого Сна, миновал их и очутился в зачарованном лесу. Там, под сенью кряжистых дубов, ветви которых переплетались между собой, а стволы поросли диковинным светящимся мхом, обитали загадочные зуги, ведавшие многие тайны мира грез и располагавшие кое-какими познаниями о мире яви, ибо их лес в двух местах соприкасался с землями людей (сказать, где именно, значило бы потрясти основы мироздания). Там, куда имели доступ зуги, среди людей возникали невообразимые слухи, происходили необъяснимые события, творились невероятные дела, и нам повезло, что они не могут существовать вдали от края сновидений. В своем же собственном мире они странствуют свободно, шныряют по нему едва различимыми бурыми тенями, жадно впитывают все, что случается вокруг, чтобы потом, вернувшись в лес, рассказать собравшимся перед очагом сородичам. Большинство зугов живут в норах, но некоторые селятся в дуплах деревьев; питаются они в основном древесными грибами, однако не брезгуют и мясом, и многие из сновидцев, забредавших в зачарованный лес, так и не выбрались оттуда. Тем не менее Картер не испытывал страха; он неоднократно бывал у зугов, научился их языку; заключил с ними союз. Они даже помогли ему отыскать блистающий Селефаис в долине Оот-Наргай за Танарианскими горами, город, которым правил полгода король Куранес, знакомец Картера в мире яви, известный ему под другим именем. Куранес единственный преодолел звездный провал и не сошел с ума. Шагая по тропинке, что вилась меж гигантских стволов, Картер время от времени издавал нечто вроде птичьей трели и прислушивался, не прозвучал ли ответ. Он помнил, что одно селение зугов находится прямо посреди леса, там, где выстроились в круг на поляне громадные замшелые валуны – творение древнего, всеми ныне позабытого народа, – и направился туда. Вскоре он разглядел впереди исполинский серо-зеленый монолит, возвышавшийся над макушками деревьев, и догадался, что теперь до селения зугов подать рукой. Он снова издал тот же переливистый звук, и на поляну высыпали крошечные существа. Их было не перечесть. Наиболее дикие принялись немилосердно толкать Картера, а один даже укусил его за ухо. Впрочем, старики быстро утихомирили непосед. Мудрецы совета, признав гостя, предложили ему напиток из коры призрачного дерева, что выросло из семени, которое уронил кто-то из лунных жителей. Картер пригубил вино, как того требовал обычай, и начался весьма странный разговор. К сожалению, зуги не ведали, где расположен Кадат, не могли сказать, в каком из миров грез простирается холодная пустыня – в нашем или нет. Наверняка можно было утверждать лишь одно: богов следует искать не в долинах, а на вершинах гор, ибо там они танцуют, когда с неба светит луна, а облака стелются по земле. Однако нашелся дряхлый зуг, который припомнил то, что забыли или никогда не знали остальные. По его словам, в Ультаре, за рекой Скай, хранилась копия прославленных Пнакотических манускриптов, написанных в незапамятные времена людьми из некоего северного королевства в мире яви и попавших в страну сновидений, когда волосатые каннибалы-гнофкесы захватили многокупольный Олатоэ и перебили всех героев края Ломар. В этих манускриптах, уверял зуг, часто упоминаются боги. Рэндольф Картер поблагодарил зугов, которые подарили ему на прощание бутыль с напитком из коры лунного дерева, и двинулся через фосфоресцирующий лес в направлении бурной реки Скай, которая свергается водопадом с круч Лериона и течет по равнине, где высятся Хатег, Нир и Ультар. Он шагал не оглядываясь, а за ним по пятам крались несколько зугов, решивших узнать, что станется с человеком, и донести весть о том до своих соплеменников. За селением лес сделался гуще; Картер пристально вглядывался во мрак, чтобы не пропустить место, где деревья вдруг расступятся и покажется лужайка. На краю лужайки следовало резко свернуть в сторону, ибо посреди нее торчал черный камень (как утверждали те, кто осмелился приблизиться, из камня выступало железное кольцо). Зуги не отличались храбростью, а потому не подходили к замшелому валуну. Вдобавок они ежедневно видели громадные монолиты по соседству с селением и понимали, что «древний» вовсе не обязательно значит «мертвый». Картер свернул как раз там, где было нужно, и услышал шепоток пугливых зугов. Он давно привык к их странностям и ничуть не сомневался, что они последуют за ним; пожалуй, даже удивился бы, случись наоборот. На опушку леса он вышел в рассветных сумерках. Вдалеке, на берегу Ская, виднелись соломенные крыши крестьянских домишек, из печных труб поднимался дымок, а вокруг, насколько хватало глаз, простирались разделенные изгородями поля. Картер направился к реке. Когда он остановился у деревенского колодца, чтобы попить воды, псы во всех дворах залились лаем, почуяв укрывшихся в траве зугов. Заглянув в один из домов, Картер начал было расспрашивать о богах, но крестьянин и его жена дружно заохали, сделали знак, призванный уберечь от сглаза, и смогли только объяснить путнику, как добраться до Нира и Ультара. В полдень Картер ступил на широкие улицы Нира. Он бывал когда-то в этом городе, но дальше не заходил. Через Скай был переброшен мост, и, перейдя на противоположный берег, Картер словно очутился в кошачьем царстве, а значит, понял он, до Ултара осталось всего ничего. Старинный ультарский закон гласит, что никто не смеет убивать кошек, потому-то их там видимо-невидимо. Странник любовался пригородами с их зелеными аккуратными домиками, а сам Ултар произвел на него еще более благоприятное впечатление: островерхие крыши, нависающие над переулками балконы, бесчисленные печные трубы, узкие улочки, заполоненные котами всех возрастов и мастей. Появление зугов заставило животных освободить дорогу, и Картер двинулся прямиком к храму Древних, где хранились, по слухам, старинные записи. Увитый плющом храм стоял на вершине самого высокого из ултарских холмов. Оказавшись в его стенах, Картер поспешил разыскать патриарха Атала, который поднимался на запретный пик Хатег-Кла и избежал кары богов. Атал восседал на троне из слоновой кости в святилище на верху храма. Он разменял четвертую сотню, но был по-прежнему крепок рассудком и памятью. Картер узнал от него, что боги Земли не столь уж могущественны: обитатели мира грез едва ли повинуются им. Да, повинуясь собственной прихоти, они могут внять молитвам человека, но о том, чтобы достичь их ониксовой твердыни на вершине неведомого Кадата, нечего и мечтать. Хорошо, что никто из людей даже не подозревает, где высится Кадат, ибо того, кто взойдет по его склону, ожидает смерть. Атал поведал о своем товарище, Барзае Мудром, которого затянуло в небо лишь потому, что он взобрался на пик Хатег-Кла. Что же касается Кадата, смерть будет ничтожнейшим из наказаний тому, чья нога ступит на вершину горы, ибо кроме богов Земли, которых можно перехитрить, существуют Другие Боги. Пришедшие извне, они охраняют земных божеств, и о них лучше не вспоминать. Они нисходили на Землю по крайней мере дважды: в первый раз, как то явствует из Пнакотических манускриптов, в доисторические времена, а во второй – когда Барзай Мудрый вознамерился увидеть танец земных богов на Хатег-Кла. И вообще, заключил Атал, безопаснее всего оставить небожителей в покое и не докучать им своими просьбами. Разочарованный словами Атала и теми скудными сведениями, которые обнаружил в Пнакотических рукописях и семи Тайных Книгах Хсана, Картер тем не менее не отчаялся. Он спросил у старого жреца, не известно ли тому о чудесном городе, озаренном лучами заходящего солнца. Атал отвечал отрицательно и прибавил, что, возможно, тот город принадлежит миру грез Картера, то есть являлся в сновидениях лишь ему одному и – как знать – может помещаться на другой планете. В таком случае боги Земли будут бессильны помочь. Однако судя по тому, что сны прекратились, Великие тут все же замешаны. Затем Картер совершил грех: он напоил гостеприимного хозяина вином из коры лунного дерева, которым его столь щедро наделили зуги. Старик разговорился, позабыл об осторожности и выболтал многое из того, о чем должен был молчать. Он упомянул об огромном лице, вырезанном в камне горы Нгранек на острове Ориаб в Южном море, намекнул, что этот барельеф, скорее всего, дело рук земных божеств, танцевавших когда-то на той горе. Картера словно осенило. Он знал, что молодые боги часто навещают человеческих дочерей – значит, в жилах крестьян на краю холодной пустыни, над которой возвышается Кадат, должна течь их кровь. Следовательно, чтобы отыскать пустыню, необходимо взглянуть на лицо в склоне Нгранека и запомнить черты, а затем пуститься на поиски подобных лиц среди смертных. Там, где сходство будет наиболее явным, и следует расспрашивать о богах; а каменистая пустыня, сколь бы убогой она ни выглядела, окажется именно той, что прячет неведомый Кадат. Возможно, он сумеет побольше разузнать о Великих; ведь те, кто унаследовал их кровь, могли перенять от предков некие знания, весьма и весьма полезные для искателя истины. Возможно, они не подозревают о своем происхождении, поскольку божества всячески избегают являться людям. Однако им на роду написано выделяться, быть не такими как все, петь о далеких краях и дивных садах, столь непохожих даже на пейзажи мира грез. Соседи наверняка перешептываются и называют их глупцами. Что ж, если ему посчастливится, подумалось Картеру, его посвятят в древние тайны Кадата или, на худой конец, поведают, где лежит чудесный город, который купается в багрянце заката. Атал, увы, не знал, в какой стороне находятся остров Ориаб и гора Нгранек, но посоветовал Картеру следовать за течением певучего Ская до того места, где река вливается в Южное море; там не бывал никто из горожан Ултара, за исключением купцов, что ходили туда на челнах или снаряжали караваны из множества запряженных мулами двухколесных повозок. В устье Ская стоял большой город Дайлат-Лин, пользовавшийся у ултарцев дурной славой из-за того, что в его порту частенько появлялись черные галеры; они приплывали из неведомой дали с полными трюмами драгоценных каменьев. Те, кто торговал этими самоцветами, выглядели обыкновенными людьми, гребцы же вовсе не показывались на палубах, а потому в Ултаре относились к галерам настороженно, если не с подозрением. Язык у Атала заплетался. Старик клевал носом, и Картер уложил его на украшенную резьбой кровать черного дерева, поправил седую бороду жреца, повернулся к двери – и лишь теперь заметил, что кравшиеся по пятам зуги куда-то подевались. Солнце клонилось к закату, и потому Картер отправился на поиски ночлега. Ему приглянулся старинный трактир, окна которого выходили на нижний город. Когда Картер посмотрел вниз с балкона, он увидел красные черепичные крыши, мощеные улочки, зеленые предместья, залитые колдовским светом, вобравшим в себя все оттенки багрянца, и на миг ему почудилось, будто Ултар – предел его желаний. Однако мгновение душевной слабости миновало, и к нему возвратилась память о чудесном городе из снов. На Ултар опустились сумерки, розовые стены домов сделались загадочно-лиловыми, в крохотных окошках замерцали желтые огоньки. На колокольне храма зазвенели колокола, в небе засияла над лугами по берегам Ская первая звезда. Послышалась песня, в которой восхвалялись былые дни. Картер кивнул головой. Пожалуй, подумалось ему, в такую ночь покажутся сладкозвучными даже кошачьи голоса. Впрочем, ултарские коты, похоже, отдыхали после сытной трапезы, а потому хранили молчание. Некоторые из них ускользнули в таинственные закутки, доступные только кошкам; если верить молве, они каждый вечер отправлялись на обратную сторону луны, прыгали туда с коньков крыш. Но один черный котенок почему-то привязался к Картеру, долго мурлыкал, играл с человеком, а когда тот улегся спать, пристроился у него в ногах, на кровати, застланной свежим бельем. Картер с наслаждением откинулся на подушки, от которых исходил дурманящий аромат свежескошенных трав. Утром он присоединился к купеческому каравану, что направлялся в Дайлат-Лин. Купцы везли на продажу капусту и ултарскую пряжу. Шесть дней кряду они ехали под звяканье колокольцев на шеях животных по ровной дороге вдоль берега реки, ночуя то в постоялых дворах рыбацких селений, то под открытым звездным небом. Местность была весьма живописной: зеленые изгороди и рощицы, островерхие крыши деревенских домиков, ветряные мельницы на холмах. На седьмой день пути впереди заклубилось облако дыма, а затем на горизонте возникли черные базальтовые башни Дайлат-Лина. В многочисленных тавернах города и на мрачных городских улицах толкались моряки, прибывшие сюда со всех концов света и даже, по слухам, из-за его пределов. Картер пустился расспрашивать горожан, облаченных в диковинные наряды, о пике Нгранек на острове Ориаб и вскоре выяснил все, что требовалось. В Дайлат-Лин время от времени заходили корабли, приписанные к порту Бахарна, от которого до Нгранека было два дня езды на зебре. Что касается лика на скале, его видели немногие, ибо склон, в котором он был вырезан, смотрел на отвесные утесы да на залитое лавой ущелье: там когда-то жили люди, прогневавшие земных божеств и познавшие на себе мщение Других Богов. Да, Картер добыл нужные сведения довольно скоро, но не без труда, ибо моряки и купцы предпочитали шептаться о черных галерах, одна из которых ожидалась в Дайлат-Лине через неделю, тогда как бахарнской ладье предстояло отправиться в обратный путь не ранее чем через месяц. Когда эти черные галеры с грузом самоцветов пришвартовывались к причалам Дайлата и некоего порта, с них сходили большеротые люди с тюрбанами на головах, и у каждого ткань тюрбана в двух местах вспучивалась, словно под нею скрывались рога; башмаков же, подобных тем, в какие были обуты торговцы, не видывали ни в одном из шести Королевств. Однако хуже всего обстояло дело с незримыми гребцами. Три ряда весел двигались слишком ровно, слишком ритмично, чтобы не возбуждать нездорового любопытства; и потом, что это за корабли, гребцов с которых не пускают на берег, сколь бы долгой ни была стоянка в порту? Кабатчики, бакалейщики, мясники и рады были бы услужить, но в их услугах, по-видимому, не нуждались. Купцы с галер приобретали лишь золото да крепких чернокожих рабов из Парга, края за рекой. Если задувал южный ветер, город окутывала будто пелена тумана, нестерпимая вонь, исходившая от тех самых галер, одолеть которую можно было разве что раскурив трубку, набитую крепчайшим табаком. Когда бы не драгоценные каменья, равных которым по красоте было не сыскать на всем белом свете, дайлатлинцы ни за что не стали бы торговать с купцами в причудливых тюрбанах. Вот о чем перешептывались моряки в старинных тавернах Дайлат-Лина, вот что довелось узнать Картеру за то время, какое он провел в городе, считая дни, остававшиеся до прибытия бахарнской ладьи, которая доставит его на остров, где высится величественный Нгранек. Картер внимательно прислушивался к историям, которые рассказывали при нем, надеясь уловить хотя бы намек на Кадат или на чудесный город с мраморными стенами и серебряными фонтанами, обагренный лучами закатного солнца. Однако его надежды не оправдались, даже когда он завел разговор с узкоглазым стариком. Тот, как утверждала молва, торговал с жителями деревень, расположенных на каменистом плато Ленг, куда не отваживался заглядывать ни один здравомыслящий человек. По слухам, старый купец имел когда-то дело с верховным жрецом Тем-Кого-Нельзя-Описать, существом, лицо которого скрыто желтой вуалью, обитающим в древнем скальном монастыре. Вполне возможно, купец лишь притворялся несведущим, однако Картер довольно быстро понял, что продолжать расспросы нет никакого смысла. Между тем в порт, проскользнув мимо базальтового утеса с маяком на вершине, вошла черная галера, и южный ветер погнал на Дайлат-Лин невыносимую вонь. Хозяева и посетители приморских таверн сразу же повели себя так, будто сильно чего-то испугались, а вскоре на городских базарах появились большеротые торговцы с рогатыми тюрбанами на головах. Приглядевшись к ним, Картер решил, что они ему не нравятся. Как-то раз он увидел, как они загоняют на борт галеры чернокожих невольников-паргиан, и спросил себя: в каких неведомых краях – и вообще, на Земле ли? – суждено влачить свои цепи этим бедолагам? На третий день стоянки галеры смуглый купец в тюрбане заговорил с Картером, когда тот зашел в таверну, намереваясь скоротать вечерок. Криво улыбаясь, купец признался, что слышал о поисках Картера, и намекнул, что обладает кое-какими сведениями, которые могут пригодиться, но которыми ни за что не поделится на людях. Его слащавый голос вызывал у Картера отвращение, однако возможностью вызнать хоть что-нибудь о Кадате пренебрегать не следовало, а потому он пригласил купца подняться наверх и угостил остатками лунного вина зугов, рассчитывая, что от спиртного у собеседника развяжется язык. Тот и не подумал отказаться, единым глотком осушил свой стакан, но вино, похоже, ничуть на него не подействовало. Затем купец поставил на стол диковинную бутыль, представлявшую собой полый рубин, украшенный снаружи затейливой резьбой. Он наполнил стакан Картера. Рэндольф Картер едва пригубил вино, однако у него тут же закружилась голова и все поплыло перед глазами, а купец по-прежнему улыбался. Последним, что увидел Картер, было смуглое, искаженное злорадной ухмылкой лицо и нечто совершенно неописуемое, выглянувшее вдруг из-под сбившегося тюрбана. Картер болел три дня, но крепкий организм справился с ядом. Купец же исчез, и никто не мог припомнить ни имени его, ни внешности. Через две недели прибыл долгожданный корабль до Бахарны. Картер обрадовался тому, что он выглядит ничуть не зловеще – ярко раскрашенные борта, желтые треугольные паруса. Барк доставил в Дайлат-Лин ароматные смолы Ориаба, изящные кувшины и горшки работы бахарнских мастеров и резные фигурки из запекшейся на склонах Нгранека лавы, а взамен его нагрузили ультарской шерстью, переливчатыми тканями Хатега и слоновой костью, которую добыли у себя за рекой чернокожие паргиане. Картер разыскал капитана, седобородого старика в шелковых одеждах, и попросился пассажиром; ему сообщили, что путь до Бахарны займет десять дней. Всю ту неделю, которую корабль простоял в порту, Картер расспрашивал капитана о Нгранеке. Старик сказал, что лишь немногие воочию видели тот лик на скалистом склоне, как правило, путешественники удовлетворялись легендами и преданиями, а дома потом хвастали, будто и впрямь лицезрели выбитое в камне изображение. Капитан утверждал даже, что вряд ли кто из ныне живущих созерцал божественный лик, поскольку склон, в котором тот высечен, крут и обрывист, вдобавок его, по слухам, стерегут обитающие в пещерах у вершины горы призраки. Что именно за призраки, он не пожелал уточнить, заявив, что они, мол, со временем начинают неотвязно преследовать в сновидениях того, кто слишком много о них размышлял. Картер спросил у старика о неведомом Кадате в холодной пустыне и о чудесном городе в багрянце заката, но не узнал ничего нового. Приняв на борт весь положенный груз, барк однажды утром вышел из дайлатлинской гавани. Стоя на палубе, Картер наблюдал за тем, как первые лучи солнца выхватывают из мрака стройные башни базальтового города. Два дня напролет они плыли вдоль зеленого побережья, часто видели рыбацкие деревушки – красные крыши домов, печные трубы, ветхие пристани, раскинутые для просушки сети. На третий же день корабль повернул к югу, и земля вскоре исчезла из виду. К пятому дню пути матросы забеспокоились; капитан извинился за их страхи и объяснил, что барк вот-вот достигнет затонувшего города, развалины которого сплошь увиты водорослями, так что, когда вода прозрачна, кажется, будто среди них снуют некие существа.