Я плакала перед подругой тысячу раз, она же передо мной только однажды. Нам было почти пятнадцать, дружба только зарождалась, но уже тогда я отлично понимала, что в ее душе накрепко засела привязанность к их коту, Муту, хотя для посторонних это было не так очевидно. Дженна устраивала целое представление, ворча о том, как сильно он линяет или рвет ее одеяло острыми когтями, но если вечером кот не лежал в изножье ее кровати, она самостоятельно его приносила. – Он будет орать под дверью, – поясняла она. А думая, что я не вижу, с любовью гладила Мута за ушами. В один морозный день кот проскользнул мимо ног мистера Уильямса и стремглав умчался в незнакомую ему местность. Вечером мне нужно было возвращаться домой, но никто и не думал беспокоиться о пропавшем животном. – Вернется, – заверил мистер Уильямс, – всегда возвращается. Но Мут так и не пришел. Ни той ночью, ни следующей. Подруга не признавалась, что беспокоится, но на третий день вместо упорной работы над эссе по «Ромео и Джульетте» она не сводила хмурого взора с окна. – Дженна. – Да? – Она не взглянула на меня, по всей видимости, не осознавая собственных действий. – Давай пройдемся, – предложила я, – на улице хорошо. Отвлекаясь, Дженна перевела на меня взгляд. – Там всего десять градусов, – пожаловалась она, но все равно стала натягивать через голову свитер. Через несколько минут прогулки мы перестали притворяться и включили фонарик на телефоне Дженны, чтобы осмотреть пространство под деревьями и машинами в надежде увидеть в его свете сияющие зеленые глаза пухлого и седеющего кота. По чудесному – или дьявольскому – стечению обстоятельств час спустя возле куста в соседнем парке мы нашли потрепанный ошейник Мута с помятым серебряным колокольчиком, который больше не звенел. Даже в полумраке я заметила струйки крови и пучки кошачьей шерсти на нем. – Койоты, – установила Дженна. Я сдерживала слезы, глядя на жалкий истрепанный аксессуар. – Мне так жаль, – прошептала я. – Он был уже стар, – произнесла Дженна ничего не выражающим голосом. А затем процитировала строчку из стихотворения Фроста, которое на прошлой неделе мы читали на уроке английского: – Вечного золота нет. Тогда я нарушила наше правило и объявила, что останусь у нее с ночевкой, хотя утром нужно было идти в школу. Дженна запротестовала, утверждая, что в порядке, но мне удалось ее уговорить. Посреди ночи я проснулась от звука открывающегося окна, через которое холодный воздух потянул за собой уютную атмосферу комнаты Дженны. – Что ты делаешь? – спросила я, сонно садясь на кровати. В окне виднелась ее фигура; она выглянула на улицу, и плюшевый халат обтянул ее вытянутую спину. – Мне показалось, что он мяукает, – ответила Дженна. Я подошла к ней. – Мне жаль. Она не шевелилась. Я подняла на подругу взгляд. По ее щекам стремительным потоком стекали слезы, напоминая крошечные брильянты, сияющие в приглушенных лучах света. Боясь, что она оттолкнет меня, я неуверенно обвила ее плечи рукой. На ум приходили сотни разных фраз, но в итоге я обратилась к «Орманским хроникам». – Помнишь речушку? Ту, которая течет в парке на другой стороне улицы? – Дженна кивнула. – Возможно, она течет в Орманию, – продолжила я. – И, возможно, старенький пухлый кот поможет Эмелине и Эйнсли не тосковать по этому миру. Дженна молчала, а я начала ощущать себя дурочкой. – Муту будет хорошо в Ормании, да? – обратилась она ко мне. – А повар в «Обители сирен» раскормит его так, что он не сможет ходить. Испытывая облегчение, я рассмеялась сильнее обычного. – Да, или Мут больше понравится Эмелине, но сам захочет жить с Эйнсли, отчего Эм разозлится. – Скорее всего. Уголки губ Дженны дрогнули, и она склонила голову на мое плечо, вытирая слезы со щек. Холодный воздух пощипывал кожу на моем лице, но я не смела двинуться с места, боясь нарушить атмосферу. Пусть Дженна никогда не плачет, но она не я. Усилием воли останавливаю накатывающиеся слезы и подавляю злость, ведь до ее отъезда в Ирландию остался всего один день. Двадцать четыре часа, чтобы разобрать чемодан (а в случае с Дженной – заново собрать) и сгладить каждую шероховатость в наших отношениях, которую я создала с того момента, как подруга рассказала мне о Н. Е. Эндсли. Мы на удивление слаженно работаем, укладывая купленные Дженной книги на полки и раз за разом пытаясь утрамбовать многочисленные принадлежности юного ботаника в два чемодана, которые она собирается взять с собой. Она разворачивает наш постер, встречается со мной взглядом над незаправленной кроватью, на которой разбросаны сложенные носки, и улыбается, поднимая его над головой, будто предлагая посмотреть. Я вяло киваю. Ага. Она скручивает плакат обратно в тубус и, вздохнув, кладет поверх моей сумки, чтобы я забрала его домой. «Прости» – вот что означает ее вздох, но я нарочно игнорирую его и продолжаю сворачивать ее майки в малюсенькие цилиндры. Два раза она интересуется, не забуду ли я посетить подготовительный семинар. Я уверяю ее в готовности сходить, но все же не сомневаюсь, что его проводят люди, которые на протяжении восьми часов наслаждаются звуком собственного голоса, проходящего через микрофон. Дженна заставляет меня поклясться на мизинчиках. Эту уловку я придумала в десятом классе в надежде убедиться, что она действительно слушает меня, а не витает в облаках. Когда она вытягивает руку и наши пальцы слегка соприкасаются, мои губы едва не растягиваются в улыбке. – Записывай все внимательно, – поучает Дженна, – а когда я вернусь, расскажешь все самое интересное. Порываюсь заметить, что самым интересным станет поданный обед и прощание, но удерживаю рот на замке. На следующий день подруга уезжает, а между нами все еще ощущается некое напряжение. Никто из нас не желает вспоминать произошедшее на книжном фестивале и ссору, которая словно вампир, продолжающий дремать под крышкой незаколоченного гроба; так что мы это не обсуждаем. Если Уильямсы и заметили нашу необщительность на пути в аэропорт, то решили просто промолчать. Возможно, они считают, что мы устали после поездки в Калифорнию, ведь подруга не рассказала им про нашу драму, связанную с Эндсли. Обняв Дженну, немного ослабляю хватку, передавая эстафету прощаниям и наполняющим мою душу беспокойству и негодованию. – Ты мой должник, – шепчу ей на ухо. – Ну, из-за Эндсли. Поэтому, чтобы загладить вину, привези мне горца в килте. Она фыркает, но не разжимает объятия. – Я еду в Ирландию, а не Шотландию. – Я знаю, но до нее на пароме всего пара часов, так ведь? Уверена, что денек ты сможешь выделить. Дженна крепче стискивает меня, а я, следуя примеру подруги, слегка поглаживаю ее по спине. Сейчас моя шутка про поездку в Шотландию выступает завуалированным эквивалентом прощения. Что ни говори, прошло всего два дня с того момента, когда я должна была находиться в одном помещении с Н. Е. Эндсли. – Ладно, – соглашается Дженна, и в ее теплом голосе слышится смех, – но если мне встретятся магические менгиры, которые перенесут меня во времени, то я не буду даже пытаться вернуться обратно. – Ладно, – разрешаю я, – библиотека в твоем распоряжении. – Хорошо. И подруга начинает хохотать. Этот искрящийся смех можно услышать очень редко и исключительно по особой причине. Рядом проходит мужчина и, услышав ее, спотыкается о свой чемодан. – Ладно, – заканчиваю я, – иди, пока меня не вырвало от твоих дурацких духов. И миг спустя Дженна исчезает. Глава 3 Меньше чем через неделю я понимаю, что книги врут, потому что мне звонит мама Дженны. Ее дочь мертва. – Авария, – поясняет она. – Столкновение с машиной, которая рванула на красный свет. – Как? – спрашиваю я, в панике и еще не осознавая случившегося. – Не знаю, – отвечает она. – Но она же в Ирландии. Была. И вот спустя долю секунды Дженна была, а не есть.