Тень гнева мелькает в его взгляде. — Сказал же «нет», Лэнг. Я мог бы быть разорван на куски, истекая кровью на тротуаре, и все же скорее умру, чем приму все это дерьмо. Не спрашивай меня больше. — Похоже, он чувствует себя достаточно хорошо, чтобы отчитывать меня. И это утешает. — Кстати, который час? — спрашивает он, пытаясь отвернуться и посмотреть в окно. Кладу руку ему на плечо, останавливая. — Уже пять сорок, — говорю я. — Скоро рассвет. Прошло много времени с тех пор, как я проводила две ночи в неделю вне дома. — Такая мятежница. — Салли выдавливает улыбку, и на его щеках появляются две глубокие, душераздирающе идеальные ямочки. — Ну, если ты так говоришь... — Улыбаюсь в ответ, опустив голову. — Мне нужно идти, Салли. Я не могу надолго оставить детей. Но хотела спросить тебя кое о чем, прежде чем уйду. В чертах его лица появляется настороженность. — Конечно. Но это не значит, что я отвечу, если мне не понравится вопрос. — Естественно. — Никакой лжи с Салли. Просто категорический отказ передать информацию, которую вы просите. Звучит примерно так. — Пока у тебя был жар, ты все время на кого-то кричал. Кого-то по имени Кроу. Я просто хотела узнать, кто он такой. Салли замирает. Какое-то время он молчит, глядя на меня, потом переводит взгляд на потолок и тяжело вздыхает. — Кроу — это парень, с которым я служил в армии. Он был ничтожеством и трусом. Мы с ним не были друзьями. Тебе этого достаточно, Лэнг? Нет, не достаточно. Я хотела знать, почему Салли так рассердился на него раньше, когда ругался и кричал о том, что люди в грузовике в опасности, но я знала, что иду по тонкому льду. Он не собирался давать мне больше никакой информации. Во всяком случае, не сегодня. — Вполне. Что ж. Я зайду позже, чтобы проверить тебя, хорошо? После того, как Роуз закончит работу и сможет снова позаботиться о детях. — Тебе не нужно этого делать. Теперь я буду в порядке. Думаю, самое худшее уже позади. — И все же, я вернусь около шести. Губы Салли вытягиваются в ровную, плотную линию. Знаю, что он хочет поспорить со мной, отстаивать свою точку зрения, но он умный парень. И знает, что ему нужна помощь, хотя и не хочет признавать этого. Хватаю куртку и направляюсь к двери. — Эй, Лэнг? Я оборачиваюсь. — А они… ну, знаешь. С ними все в порядке? С детьми Ронана? Я на секунду задумываюсь над этим вопросом, а потом отвечаю: — Нет. Нет, они не в порядке. Их отец недавно умер. *** — Если бы ты снова увидел своего отца, Коннор, чтобы ты ему сказал? Коннор смотрит на свои руки, а затем в окно, где на пляже установлен небольшой кран, чтобы поднять искореженные и потрепанные останки корабля в кузов грузовика. — Коннор? — голос Доктора Филдинга слышно кристально чисто и очень громко через динамики ноутбука, стоящего на столе перед маленьким мальчиком, хотя Коннор старательно делает вид, что не слышит его. — Коннор, милый. Почему бы тебе не ответить доктору Филдингу? Я очень устала. За гранью усталости. Однако, приняла решение, что дети не будут страдать из-за того, что провела всю ночь, ухаживая за их больным, пока еще неизвестным дядей, так что теперь я на четвертой чашке кофе за день. Коннор откашливается, ковыряя ногти. — Я бы ему ничего не сказала. Он мертв, — тихо говорит он. — Коннор… — Все в порядке, мисс Лэнг. Возможно, Коннор прав. Иногда, на ранних стадиях горя, бывает полезно представить себе эти диалоги, последние слова, если хотите, чтобы завершить разговор и дать детям возможность попрощаться. В других случаях это может иногда привести к путанице ситуации. Коннор, как ты относишься к своей жизни на острове? Тебе там нравится? С Офелией? Коннор искоса смотрит на меня. — Все в порядке, — заверяю я его. — Ты можешь говорить все, что хочешь. Я не буду злиться, обещаю. — Ненавижу это, — выпаливает он. — Я ненавижу этот остров. Ненавижу не ходить в школу. Иногда ненавижу Эми. Она всегда слишком счастлива. — А Офелия? Ты не возражаешь, что отец оставил ее присматривать за вами? Коннор очень долго молчит. Я чувствую, что он хочет снова посмотреть на меня, но не позволяет себе этого. И затем, после нескольких секунд нерешительности, он говорит: — Я не ненавижу Офелию. Сначала так было, но теперь... она нормальная. Я не возражаю, что она здесь главная. Быть здесь с ней лучше, чем в сиротском приюте. — Почему ты думаешь, что Эми слишком счастлива, Коннор? — Потому что. Она никогда не выглядит грустной. Она все время играет и смеется. Как будто ей все равно. — Все равно, что твой отец умер? Коннор снова отворачивается и, прищурившись, уставился в окно. — Видишь ли, Коннор, разница между тобой и Эми в том, что она намного моложе тебя. Хотя ей очень грустно, что твой отец умер, ее разум работает иначе, чем твой. Она не чувствует отсутствия твоего отца так сильно, как ты. Но это не значит, что ей все равно, понимаешь? Это просто означает, что она немного лучше справляется с грустью, которую чувствует внутри. Ты понимаешь, о чем я говорю? — Полагаю, что да. — Так что, когда в следующий раз увидишь, как Эми смеется и играет, подумай вот о чем. Ты ее старший брат, и она ровняется на тебя и очень тебя любит. Она определенно иногда чувствует себя немного напуганной, так что, возможно, вам было бы неплохо посидеть и поиграть вместе. Дай ей знать, что она может рассчитывать на твое присутствие, если ты ей понадобишься. Как ты думаешь, это хорошая идея? Коннор поднимает голову и смотрит прямо на Доктора Филдинга на экране впервые с начала сеанса сорок минут назад. Он выглядит так, словно наконец услышал что-то, что имело для него смысл. — Наверное, — говорит он, и его тон совершенно изменился. — Я имею в виду, может быть. Если она не будет слишком раздражать. — Это очень любезно с твоей стороны, Коннор. Филдинг иногда был слишком мягок в своем подходе, на мой взгляд, но опять же он был обученным и прославленным детским психологом, а я была безработной школьной учительницей. У него, вероятно, был огромный опыт работы, и то, как он только что справился с ситуацией с Эми, на самом деле звучит так, как будто это могло бы изменить ситуацию в доме. Если бы Коннор начал больше общаться со своей сестрой вместо того, чтобы огрызаться на нее всякий раз, когда она была весела, он тоже мог бы в конечном итоге преодолеть свое горе. Остается надеется, что так и будет. — Коннор, спасибо, что уделил мне сегодня немного времени. Мне очень понравилось с тобой разговаривать. Думаю, что мы добились большого прогресса, — говорит Филдинг. Коннор кажется менее уверенным в том, было или не было достигнуто во время сеанса. Он кривит губы в едва заметное подобие улыбки, хотя на его лице нет и намека на нее. Хватает свою книгу и полосатую шапочку, выходит из комнаты и бесшумно закрывает за собой дверь. Ненавижу эту часть. Теперь настало время, когда мы с Филдингом обсуждаем, как лучше всего я могла бы справиться с детьми на следующей неделе, хотя большую часть времени мне кажется, что Филдинг использует эту возможность, чтобы покопаться в моей голове. — Ну, Офелия. Должен сказать, я действительно вижу некоторый прогресс, —говорит он, пока устраиваюсь на стуле, который только что освободил Коннор. — Да, я согласна. В последние дни он стал гораздо разговорчивее. И он попросил проводить больше времени на улице. Хотя это было связано с несчастным случаем, случившимся во время шторма. — Шторм? — Он использовал свой фальшиво-шокированный голос, которым разговаривал с Коннором всякий раз, когда маленький мальчик выпаливал ему что-то отстраненное. Я же не сказала ничего особенного, так что немного неприятно, что он использовал этот тон со мной. — Да, шторм. Корабль перевернулся недалеко от берега. Но не настолько близко, чтобы экипаж корабля смог доплыть до берега. По последним подсчетам, погибло тринадцать человек. Это, кажется, привлекает его внимание. — Понятно. И Коннор проявляет повышенный интерес к несчастному случаю, что кажется... необычным? — Нет. Я так не думаю. Думаю, ему просто любопытно. Он знает, что там погибли люди. Это было ужасно. — Ммм. Да, понятно. Звучит ужасно. Ах, этот мягкий, ласковый тон психотерапевта. Он умудряется казаться глубоко уязвленным этой трагедией и в то же время совершенно неискренним. Мне хочется захлопнуть ноутбук и отключить его, но это сделало бы сеанс на следующей неделе действительно неловким. Ради Коннора мне удается взять себя в руки и не наброситься на него. — Ну, а вы, Офелия? Как это событие повлияло на вас? Психически? О, ну, уж нет. Филдингу не удастся подвергать меня психоанализу. Ни за что на свете. Одно дело — быть здесь, потому что это правильно для ребенка, находящегося на моем попечении, и совсем другое — быть раздетым и осмотренным, чтобы он делал заметки обо мне в своей маленькой книжечке. Я одариваю его своей самой стальной, холодной улыбкой. — Я в порядке, доктор. Спасибо за заботу. — Вы не знали никого из погибших? — Нет, не знала. Единственным человеком, которого я знала, был Салли… Филдинг откидывается на спинку сиденья, как будто я протянула руку через экран компьютера и ударила его по лицу. — Простите? Вы только что сказали «Салли»? — Да. Есть проблема? — Определенно была какая-то проблема.