— Это обезболивающее, Салли. Они не прописали бы его тебе, если бы не думали, что ты в нем нуждаешься. — Мне это не нужно. Откуда ты вообще знаешь, что это обезболивающие? —Притормозив, он оглядывается на меня через плечо и хмурится. — Ты копалась в моем дерьме? — Вообще-то я удивлена, что это не антипсихотики, — огрызаюсь я. — И нет, я не копалась в твоем дерьме. Гейл поделилась информацией, прежде чем передала конверт. — Ха! Гейл. — Да. Твоя подружка не самая светлая голова, да? Выхожу из машины и следую за ним. — Ты слишком хорошо знаешь, что она не моя подружка. — Ты сам так сказал. — Это ничего не значит. — А почему эти таблички сложены рядом с домом, Салли? — Чтобы помешать любопытным занудам появляться у меня дома без предупреждения. — Остановившись у входной двери, он поворачивается и загораживает вход одной рукой. — Но похоже, в данном конкретном случае это не сработало, не так ли? — Я просто пытаюсь быть добрым самаритянином, придурок. — Я не христианин. — И что? — Добрый самаритянин. Это ведь из Библии, верно? — Не обязательно быть христианином, чтобы быть хорошим человеком, Салли. — Ага, как скажешь. Слушай, тут чертовски холодно, а у меня четыре сломанных ребра. Пожалуйста, мы можем сделать это в другой раз? Через его плечо я вижу комнату в беспорядке и телевизор на стопке книг, его экран превратился в статику. Белый шум шуршит и низко потрескивает. Я должна просто уйти. Как только узнала, что он отказался от лечения в медицинском центре и уехал домой, должна была оставить его на произвол судьбы. Но Салли выглядит ужасно. На лбу выступил липкий пот, а руки дрожат. Он не принял ни одного из своих проклятых обезболивающих лекарств, а теперь говорит мне, что у него сломано четыре ребра. Боже, как, черт возьми, я могу просто уехать сейчас? Это было бы достаточно легко сделать. Было бы здорово захлопнуть дверцу машины и умчаться, оставив его позади в пыли. Но не успею я проехать и мили, как на меня накатит чувство вины, и мне придется поворачивать назад. — Черт побери, Салли. Успокойся. Просто впусти меня внутрь, чтобы я могла приготовить тебе что-нибудь поесть и что-нибудь теплое выпить. А потом уйду, обещаю. Салли склонил голову набок. Его дыхание поверхностное, слабее, чем следовало бы. — Ты такая благодетельная, да? Как звали ту цыпочку из «Звуки музыки»? Монахиня, которая не прекращает свое адское пение? Ну, та, которая спасла тех детей от нацистов? Ты такая же, как она. Такая... лучезарная. — Он произносит это слово так, словно это оскорбление. Скрещиваю руки на груди. — Я совсем не такая, как она. Мы можем просто зайти внутрь? Ты прав, сейчас холодно, а я не испытываю желания подхватить переохлаждение. Салли поднимает брови. — Очень смешно. Ладно, это было довольно глупо с моей стороны, но ему не нужно было быть таким ослом. — Салли. Давай же. — Господи, умоляю его впустить меня в свой дом, чтобы я могла позаботиться о нем? Как это могло случиться? Действительно, это категорически, абсолютно бессмысленно. Он вздыхает, опуская руку. — Ладно. Можешь войти. На двух условиях. — Каких? — Если ты войдешь в мой дом, даже не думай о том, чтобы попытаться что-нибудь прибрать. Убери одну книгу, одну тарелку, одну кружку, и ты вылетишь за дверь быстрее, чем успеешь сказать «супер-архи-экстра-ультра-мега-грандиозно». Он выглядит таким чертовски довольным собой, что я просто не могу не стереть улыбку с его лица. — Это из «Мэри Поппинс», а не из «Звуков музыки». — Мне все равно. Если ты будешь копаться в моем дерьме, то вылетишь. Понятно? Сдаваясь, поднимаю руки в верх. — Ладно. Я не буду прибирать. — И второе условие — чтобы никакой ерунды с горячим чаем. Если ты идешь внутрь, значит, пьешь виски. — Что? Почему я пью виски? — Потому что я пью виски. — Но мне нужно сесть за руль. Он пожимает плечами. — Либо так, либо никак, Лэнг. Насколько ему будет больно, если я прямо сейчас ткну его в грудную клетку? Наверное, очень больно. Достаточно, чтобы заставить его вести себя прилично? Я закатываю глаза. — Ладно. Хорошо. Как скажешь. Просто впусти меня уже. У меня немеют ноги. *** Внутренняя обстановка маяка довольно сюрреалистична, как будто ее придумал Эшер, со странными углами и причудливыми лестницами, которые не должны были работать вместе, но каким-то образом работали. Понятия не имею, почему Салли предупредил меня, чтобы я не убиралась. Повсюду лежали стопки книг и одежда, да, но одежда сложена в стопки, а книги аккуратно выстроены в ряд. Вокруг не было ни тарелок, ни кружек. Даже в маленькой кухне, куда он привел меня, ворча себе под нос. Салли достает два стакана из одного шкафа, а затем роется в другом шкафу, пока не находит наполовину полную бутылку «Далвини». — Лед? — спрашивает он через плечо. — Даже не знаю. Наверное? Я никогда раньше не пила виски. — Ты никогда... — Кажется, он не может в это поверить. — Ты никогда не пробовала виски? Возможно, это самая нелепая вещь, которую ты когда-либо говорила. Наверное, женщины в Калифорнии пьют «Совиньон Блан», или «Пиммс», или еще какую-нибудь дрянь. «Мохито»? «Космополиты»? — Иногда. На самом деле я вообще не пью. — О, Боже, спаси нас. — Повернувшись, он протягивает мне стакан, в котором на три пальца плещется темно-янтарной жидкости. — На твоем месте я бы зажал нос и выпил залпом. Тебе это не понравится. Я беру стакан. — Откуда ты знаешь? — Потому что я довольно наблюдательный человек. А теперь пей. Я проглатываю жидкость. Это отвратительная, ужасная, мерзкая дрянь, которая обожгла мне горло и оседала в желудке маленьким огнем, который никак не хочет гаснуть. И это только после первого глотка. Мне остается сделать еще четыре или пять глотков, прежде чем достигаю дна стакана. Мне дико хочется кашлять, плеваться и кривиться, но не хочу доказывать Салли, что он был прав. Мне удается скрыть свое отвращение, хотя Бог знает, как это получилось. Салли наблюдает, как я мужественно делаю большие глотки виски, его лицо ничего не выражает, пока я не опрокидываю стакан и, наконец, не осушаю его полностью. Он слегка кивает, поднимая свой бокал. — Вау. — Он сделал глоток из своего стакана, слегка поморщившись и сглотнув. — Вау? — Да. Я впечатлен. Там было три шота, и тебя не стошнило. — Три шота? Салли, мне нужно ехать обратно через весь остров. Какого черта? Он надувает губы, наливая еще виски в стаканы. — Я думал, ты останешься здесь и будешь «заботиться обо мне», — говорит он, пальцами показывая воздушные кавычки на последних словах. — Так и есть. Но я должна вернуться домой и позаботиться о Конноре и Эми. Помнишь? Твои племянница и племянник? — Я не хочу говорить о них. Или о Ронане, — говорит он, подняв указательный палец. — Если тебе нужно будет уехать, я могу попросить Джареда отвезти тебя. А пока… — Он возвращает мне мой стакан, в котором на этот раз гораздо меньше виски. — Пей. Делаю крошечный глоток виски, нахмурившись. — Умница. — Салли улыбнулся, но это мрачная, неуютная улыбка, которая выдает, как ему больно. Его рука все еще прижата к диафрагме, как будто это была единственная вещь, удерживающая его внутренности на месте. — Ты не можешь принимать обезболивающие, если выпил, — тихо говорю я. — Я и не планирую. Как я уже и сказал, мне не нужно это дерьмо.