— Нет! Я не хочу про мытантов! — скуксилась девочка. — Они страшные, я боюсь! — А какую ты хочешь, Танюша? — вздохнул старик. — Тогда про фашистов! И партизан! — вставил мальчик. — Нет… Мне про Изумрудный Город нравится… — щербато улыбаясь, сказала Таня. — Но я же ее вам рассказывал вчера только. Может, про то, как Ганза с Красными воевала? — Про Изумрудный Город, про Изумрудный Город! — загалдели оба. — Ну хорошо, — согласился старик. — Где-то далеко-далеко на Сокольнической линии, за семью пустыми станциями, за тремя обрушенными метромостами, за тысячей тысяч шпал лежит волшебный подземный город. Город этот заколдован, и войти в него обычные люди не могут. В нем живут чародеи, и только они способны выходить за городские ворота и возвращаться обратно. А на поверхности земли над ним стоит огромный могучий замок с башнями, в котором раньше жили эти мудрые чародеи. Замок этот называется… — Вирситет! — выкрикнул мальчишка и победно посмотрел на свою сестру. — Университет, — подтвердил Гомер. — Когда случилась большая война и на землю стали падать ядерные ракеты, чародеи сошли в свой город и заколдовали вход, чтобы к ним не попали злые люди, которые затеяли войну. И живут они… — он поперхнулся и замолк. Елена стояла, прислонившись к дверному косяку и слушала его; Гомер и не заметил, как она вышла в коридор. — Я соберу вещмешок, — хрипло выговорила она. Старик подошел к Елене и взял ее за руку. Она неловко, стесняясь чужих детей, обняла его и спросила: — Ты скоро вернешься? С тобой все будет в порядке? И Гомер, в тысячный раз за свою долгую жизнь удивляясь необоримой женской любви к обещаниям — не важно, возможно их выполнить или нет, — сказал: — Все будет в порядке. — Вы такие старенькие уже, а целуетесь как будто жених и невеста, — девочка скорчила неприязненную гримаску. — А папа сказал, это неправда, нету никакого Изумрудного Города, — вредным голосом сообщил мальчик напоследок. — Может, и нету, — пожал плечами Гомер. — Это же сказка. Но как нам тут без сказок? * * * Слышно действительно было чудовищно плохо. Голос, пробивавшийся сквозь треск и шорох, казался Истомину смутно знакомым — вроде бы один из разведчиков посланной к Серпуховской тройки. — На Тульской… Не можем… Тульской… — силился передать что-то он. — Вас понял, вы на Тульской! — прокричал в трубку Истомин. — Что случилось? Почему не возвращаетесь? — Тульской! Здесь… Не надо… Главное, не надо… — Конец фразы сожрали проклятые помехи. — Что не надо? Повторите, что не надо?! — Нельзя штурмовать! Ни в коем случае не штурмуйте! — неожиданно ясно выговорила трубка. — Почему? Какого дьявола у вас там творится? Что происходит?! — перебил начальник. Однако голос больше не был слышен; плотной волной накатил шум, а потом трубка умерла. Но Истомин не хотел в это верить и никак не мог выпустить ее из рук. — Что происходит?!.. ГЛАВА ТРЕТЬЯ. ПОСЛЕ ЖИЗНИ Гомеру показалось, что он на всю жизнь запомнит взгляд дозорного, который прощался с ними на крайнем северном посту. Так смотрят на тело павшего героя, когда почетный караул залпом отдает ему последнюю честь: с восхищением и тоской. Прощаясь навсегда. Живым такие взгляды не предназначались; Гомер почувствовал себя так, словно он забирался по шаткой приставной лесенке в кабину крохотного, не умеющего приземляться самолета, превращенного коварными японскими конструкторами в адскую машину. Соленый ветер трепал лучистое имперское знамя, на летном поле суетились механики, гудели, оживая, моторы и прижимал пальцы к козырьку пузатый генерал, в заплывших глазах которого искрилась самурайская зависть… — Чего такой радостный? — хмуро спросил замечтавшегося старика Ахмед. Он, в отличие от Гомера, не стремился первым разузнать, что же творится на Серпуховской. На платформе осталась его молчаливая жена, левой державшая за руку старшего, а в правой — мяукающий сверток, который она осторожно примостила к груди. — Это как встать в рост — и в психическую атаку, на пулеметы. Такой отчаянный задор. Нас ждет огонь смертельный… — попробовал объяснить Гомер. — Эти атаки твои неслучайно так назвали, — пробурчал Ахмед, оглядываясь назад, на маленький светлый пятачок в конце туннеля. — Как раз для таких психов, как ты. Нормальный человек добровольно на пулемет не полезет. Никому такие подвиги не нужны. — Понимаешь, какое дело, — не сразу откликнулся старик. — Когда чувствуешь, что время подходит, задумываешься: успел я что-то сделать? Запомнят меня? — Насчет тебя — не уверен. А у меня дети. Они уж точно не забудут… Старший, по крайней мере, — помолчав, тяжело добавил тот. Гомер, ужаленный, хотел огрызнуться, но последние Ахмедовы слова сбили его с воинственного лада. И правда — это ему, старому, бездетному, легко рисковать своей побитой молью шкурой, а у парня впереди — слишком долгая жизнь, чтобы печься о бессмертии. Позади остался последний фонарь — стеклянная банка с лампочкой внутри, забранная в решетку из арматуры и переполненная обгоревшими мухами и крылатыми тараканами. Хитиновая масса чуть заметно кишела: некоторые насекомые еще были живы и пробовали выползти, будто недобитые смертники, сваленные в общий ров вместе с остальными расстрелянными. Гомер невольно на миг задержался в дрожащем, умирающем пятне слабого желтого света, который выжимала из себя эта лампа-могильник. Набрал воздуха и вслед за остальными погрузился в чернильную тьму, разлившуюся от границ Севастопольской и до самых до подступов к Тульской; если, конечно, такая станция все еще существовала. * * * Вросшая в гранитные плиты пола угрюмая женщина с двумя маленькими детьми была не одна на опустевшей платформе. Чуть поодаль, провожая взглядом ушедших, замер одноглазый толстяк с борцовскими плечами, а в шаге за его спиной тихо переговаривался с ординарцем поджарый старик в солдатском бушлате. — Остается только ждать, — рассеянно гоняя потухший окурок из одного угла рта в другой, резюмировал Истомин. — Ты жди, а я своими делами займусь, — упрямо отозвался полковник. — Говорю тебе, это Андрей был. Старший последней тройки, которую мы отправили, — Владимир Иванович еще раз прислушался к голосу из телефонной трубки, назойливо продолжающему звучать в его голове. — И что теперь? Может, они его под пытками заставили это сказать. Специалистам известны разные способы, — приподнял бровь старик. — Не похоже, — задумчиво покачал головой начальник. — Ты бы слышал, как он это говорил. Там что-то другое происходит, необъяснимое. Кавалерийским наскоком тут не возьмешь… — Я тебе дам объяснение в два счета, — заверил его Денис Михайлович. — Тульская захвачена бандитами. Устроили засаду, наших — кого убили, кого взяли в заложники. Электричество не обрезают, потому что и сами им пользуются, и Ганзу нервировать не хотят. А вот телефон отключили. Что за история с телефоном, который то работает, то не работает? — У него голос такой был… — словно и не слушая его, гнул свое Истомин. — Да какой голос?! — взорвался полковник, заставив ординарца деликатно отступить на несколько шагов. — Загони тебе булавки под ногти, у тебя еще не такой будет! А при помощи слесарных клещей вообще можно бас на фальцет на всю жизнь переделать! Ему уже было все ясно, он сделал свой выбор. Разрешившись от сомнений, он снова почувствовал себя на коне, и шашка сама просилась в руку, что бы там ни канючил Истомин. Тот не спешил с ответом, давая вскипевшему полковнику выпустить пар. — Подождем, — примирительно, но твердо наконец сказал он. — Два дня, — старик скрестил руки на груди. — Два дня, — кивнул Истомин. Полковник крутанулся на месте и затопал в казарму: он-то не был намерен терять драгоценные часы. Командиры ударных отрядов уже битый час ждали его в штабе, расположившись с двух флангов долгого дощатого стола. Пустовали только стулья в двух противоположных концах: его и истоминский. Но на сей раз начинать придется без руководства. На уход Дениса Михайловича начальник станции внимания не обратил. — Забавно, как у нас роли поменялись, да? — то ли к нему, то ли к самому себе обратился Истомин. Не дождавшись ответа, обернулся, натолкнулся на сконфуженный взгляд ординарца, махнув рукой, отпустил его. «Полковника, который наотрез отказывался выделить хотя бы одного лишнего бойца, не узнать, — думал начальник. — Что-то чувствует, старый волчара. Но вот не подводит ли его нюх?»