— Ну и чего, нашел? Нет? Эх, ты, дай покажу, — с чувством превосходства сказал Женька. В метро он ориентировался намного лучше Артема, да и других сверстников, и это было предметом его особенной гордости. С первого раза он безошибочно ткнул в тройной переход между Чеховской, Пушкинской и Тверской. Артем вздохнул. Это был вздох облегчения, но Женька решил, что это он от зависти. — Ничего, придет время — тоже будешь разбираться в этом деле не хуже моего, — решил утешить он Артема. Артем изобразил на лице признательность и поспешил перевести разговор на другую тему. — Сколько времени у нас здесь привал-то? — спросил он. — Молодежь! Подъем! — раздался в ответ зычный бас командира, и Артем понял, что отдыхать больше не придется, а перекусить он так и не успел. Снова была их с Женькой очередь вставать на дрезину. Заскрежетали рычаги, загрохотали по бетону кирзовые сапоги, и они снова ступили в туннель. На этот раз отряд двигался вперед молча, и только командир, подозвав к себе Кирилла, шел с ним в ногу и, что-то тихонько обсуждал. Артему не было слышно ровным счетом ничего, да и вслушиваться не было ни желания, ни сил — все отнимала треклятая дрезина. Замыкающий, оставленный в одиночестве, чувствовал себя явно не в своей тарелке и боязливо оглядывался назад. Артем стоял на дрезине лицом назад, и ему было видно, что как раз сзади-то ничего страшного и нет, но вот посмотреть через плечо вперед в туннель так и подмывало. Этот страх и неуверенность преследовали его всегда, да и не только его. Любому одинокому путнику знакомо это ощущение. Придумали даже особое название — «страх туннеля» — когда идешь по туннелю, особенно с плохим фонарем, всегда кажется, что опасность — прямо за твоей спиной, иной раз это чувство так обостряется, что спиной прямо-таки чувствуешь чей-то тяжелый взгляд, или не взгляд даже… Кто знает, кто или что там, и как оно воспринимает мир… И так, бывает, невыносимо оно гнетет, что не выдержишь, повернешься молниеносно — ткнешь лучом в черноту — а там никого… Тишина… Пустота… Все вроде спокойно… Но пока смотришь назад, до боли в глазах вглядываешься во тьму, оно уже сгущается за твоей спиной — опять за твоей спиной — и хочется снова метнуться вперед, посветить вперед в туннель — нет ли там кого, не подобрался ли кто, пока смотрел назад… И опять… Тут главное самообладание не потерять, не поддаваться этому страху, убедить себя, что бред это все, что нечего бояться, что слышно же ничего не было… Но трудно очень с собой справиться, особенно когда в одиночку идешь. Люди так с ума сходили. Просто не могли больше успокоиться, даже когда на станцию приходили. Потом, конечно, понемногу отходили, но в туннель войти больше не могли себя заставить — их немедленно охватывало то самое давящее беспокойство, хоть немного знакомое каждому жителю метро, но для них превратившееся в губительное наваждение. — Не бойся, я смотрю! — ободряюще крикнул Артем замыкающему. Тот кивнул, но через пару минут не выдержал и снова оглянулся. Трудно… — У Сереги один знакомый вот именно так и съехал, — тихо сказал Женька, сообразив, что Артем имеет ввиду. — У него, правда, причина на то более серьезная была. Он, понимаешь ли, пионер-герой такой был, решил в одиночку через тот самый туннель на Сухаревской пройти, помнишь, про который я тебе тогда рассказывал? Через который в одиночку пройти никак нельзя, а с караваном — запросто? — Что такое пионер-герой? — не постеснялся уточнить Артем, услышав непонятное сочетание. — Ну, это… В-общем… Пионеры это, ну ты знаешь — на Красной Линии… Почему они герои, я, честно говоря сам точно не знаю, но когда Серега рассказывал, он его именно так назвал. Не знаю, что он там имел ввиду… — замялся Женька. — Ну ладно, черт с этими героями — чего там дальше? — Выжил парень. И знаешь почему выжил? — Женька ухмыльнулся. — Потому что дальше сотого метра зайти храбрости не хватило. Когда он туда уходил, бравый такой был, решительный. Ха… Через двадцать минут вернулся — глаза вытаращенные, волосы на голове дыбом стоят от страха, ни слова по-человечески произнести не может… Так от него и не добились больше ничего — он с тех пор говорит как-то бессвязно, все больше мычит. И в туннели больше ни ногой — так и торчит на Сухаревской, попрошайничает. Он теперь там местный юродивый. Мораль ясна? — Да, — неуверенно сказал Артем, потому что из этой поучительной истории можно было с равным успехом извлечь несколько противоположных моралей. Некоторое время отряд двигался в полной тишине. Артем вновь погрузился в свои планы, и шел так довольно долго, пытаясь изобрести нечто правдоподобное, что можно было сказать на заставе на выходе с Рижской, чтобы выбраться к Проспекту Мира, пока не понял, что звучание мысленных разговоров в его голове не заглушается постепенно растущим странным шумом, тянущимся из туннеля впереди. Шум этот, почти неуловимый вначале, находящийся где-то на зыбкой границе слышимого и ультразвука, медленно и совсем незаметно креп, так что невозможно было определить тот момент, когда Артем начал слышать его. К тому моменту, как он его осознал, тот звучал уже довольно сильно, будто свистящий шепот, непонятный, нечеловеческий. Артем быстро взглянул на остальных. Все двигались слаженно и молча. Командир больше ни о чем не говорил с Кириллом, Женька думал о чем-то своем, и замыкающий спокойно смотрел вперед, перестав нервно вертеться. Никто из них не проявлял ни малейшего беспокойства. Они ничего не слышали. Они ничего не слышали! Артему стало страшно. Спокойствие и молчание всего отряда, все более заметное на фоне нарастающего шипения было совершенно непостижимым и пугающим. Артем бросил рукоять и выпрямился в полный рост. Женька удивленно посмотрел на него. Глаза его были ясны и в них не было ни следа дурмана или чего-то такого, чего Артем боялся там найти. — Ты чего? — спросил он недовольно. — Устал, что ли? Ты сказал бы заранее, а не бросал так вот. — Ты ничего не слышишь? — недоумевающе спросил Артем и что-то в его голосе заставило перемениться выражение Женькиного лица, и прислушаться тоже, не переставая работать руками. Дрезина, однако, пошла медленнее, потому что Артем все еще стоял с растеряным видом и ловил отзвуки загадочного шума. Командир заметил это и обернулся: — Что там с вами? Батарейки сели? — Вы ничего не слышите? — спросил Артем и у него. И вместе с тем в душу к нему закралось гадкое ощущение, что на самом-то деле нет никакого шума — вот никто ничего и не слышит. Просто это у него крыша поехала, просто это от страха ему мерещится всякое. От рассказов от всяких, от неотступно, в шаге за спиной замыкающего, ползущей за ними тьмы. Командир дал знак остановиться, чтобы не мешали скрип дрезины и грохот сапог, замер, руки его поползли к рукоятке автомата, он стоял неподвижно и напряженно вслушивался, повернувшись к туннелю одним ухом. Странный звук был тут как тут, Артем теперь слышал его довольно отчетливо, и чем четче и яснее он становился, тем внимательнее Артем всматривался в выражение лица командира, пытаясь понять, слышит ли и тот все то, что наполняло сознание Артема все усиливающимся беспокойством. Но черты лица у того постепенно разглаживались, он явно успокаивался, и Артема захлестнуло жгучее чувство стыда. Еще бы — остановил отряд из-за какой-то ерунды, сдрейфил, да еще и других переполошил. Женька, очевидно, тоже ничего не слышал, хотя и пытался. Бросив, наконец, это занятие, он с ехидной усмешкой посмотрел на Артема, и, заглядывая ему в глаза, проникновенно спросил: — Глюки? — Да пошел ты! — неожиданно раздраженно бросил Артем. — Что вы все, оглохли что ли? — Глюки! — удовлетворенно заключил Женька. — Тишина. Совсем ничего. Тебе показалось, наверное. Ничего, это бывает, не напрягайся, Артем. Берись давай и поехали дальше, — мягко, чувствуя ситуацию, сказал командир, и сам пошел вперед. Артему ничего не оставалось, как послушаться и вернуться на место. Он честно попытался убедить себя что шепот ему показался, и что это все от напряжения, и пытался расслабиться и не думать ни о чем, надеясь, что вместе с тревожно мечущимися мыслями из головы удастся выкинуть и этот чертов шум. Ему удалось некоторое время почти ни о чем не думать, но в опустевшей на мгновения голове звук словно стал гулким, более громким и ясным. Он нарастал по мере того, как они все глубже продвигались на юг, и когда вырос настолько, что, казалось, заполнил все метро, Артем вдруг заметил, что Женька работает только одной рукой, а другой как-то автоматически, видимо не обращая внимания на то, что он делает, потирает себе уши. — Ты чего? — шепнул ему Артем тихонько. — Не знаю… Закладывает… Свербит как-то, — неуклюже попытался тот передать ощущение. — А ничего не слышишь? — с боязливой надеждой спросил Артем. — Не, слышать не слышу, но как-то давит, — шепнул в ответ Женька, и прежней иронии не было в его голосе. Звучание достигло апогея, и тут Артем понял, откуда оно шло. Одна из труб, идущих вдоль стен туннеля, так же как и всех остальных тунелей метро, заключающих в себе коммуникации и черт знает что еще, в этом месте словно лопнула, и именно ее черное жерло, окаймленное рваными и торчащими в разные стороны железными краями, и издавало этот странный шум. Он шел из ее глубин, и только Артем успел задуматься о том, почему же там внутри ни проводов никаких, ни еще чего, а сплошная пустота и чернота, как командир внезапно остановился и медленно, натужно выговорил: — Мужики, давайте здесь это… Привал сделаем, а то мне что-то нехорошо. В голове муть какая-то. Он нетвердыми шагами приблизился к дрезине, чтобы присесть на край, но, не дойдя шага, вдруг мешком повалился на землю.. Женька растерянно глядел на него, растирая свои уши уже двумя руками, и не двигаясь с места. Кирилл почему-то продолжил идти дальше в одиночку, как будто ничего и не случилось, никак не реагируя на окрики. Замыкающий сел на рельсы и неожиданно как-то по-детски беспомощно заплакал. Луч фонарь уткнулся в низкий потолок туннеля, и, освещенная снизу, картина стала еще более зловещей. Артем запаниковал. Очевидно, из всего их отряда рассудок не помутился только у него, но звук стал совершенно нестерпимым, не давая состредоточиться на сколько-нибудь сложной мысли. Артем в отчаянии заткнул уши, и это немного помогло. Тогда он с размаху влепил пощечину Женьке, с одуревшим видом трущему свои уши и проорал ему, стараясь заглушить шум, забыв, что тот был слышен только ему: — Подними командира! Положи командира на дрезину! Нам нельзя здесь оставаться ни в коем случае! Надо убираться отсюда! — и, подобрав упавший фонарь, бросился вслед за Кириллом, сомнамбулически мерно вышагивающим все дальше, уже вслепую, потому что без фонаря темнота впереди была хоть глаз выколи. К его счастью, тот шел довольно медленно, и в несколько длинных скачков Артем сумел нагнать его, и хлопнул по плечу, но Кирилл, не замечая его, все шел и шел вперед, и они удалялись все дальше от остальных. Артем забежал вперед и, не зная что делать, направил луч фонаря Кириллу в глаза. Они были закрыты, но Кирилл вдруг сморщился и сбился с шага. Тогда Артем, удерживая его одной рукой, другой приподнял веко и посветил прямо в зрачок. Кирилл вскрикнул и заморгал, тряся головой, и через несколько секунд словно очнулся и открыл глаза, непонимающе смотря на Артема. Ослепленный фонарем, он почти ничего не видел, и обратно к дрезине Артему пришлось тащить его за руку. На дрезине лежало бездыханное тело командира, рядом сидел Женька, все с таким же тупым выражением на лице. Оставив Кирилла у дрезины, Артем метнулся к замыкающему, продолжавшему плакать, усевшись на рельсах. Посмотрев ему в глаза, Артем встретил взгляд, полный боли и неведомого страдания, и таким острым было это ощущение, что Артем отшатнулся, и почувствовал, что и у него против воли выступают слезы. — Они все, все погибли… И им было так больно! — разобрал Артем сквозь рыдания. Артем попытался поднять его, но тот вырвался и неожиданно зло выкрикнул: — Свиньи! Нелюди! И никуда не пойду с вами, я хочу остаться здесь! Им так одиноко, и так больно здесь, а вы хотите забрать меня отсюда? Это вы во всем виноваты! Я никуда не пойду! Никуда! Пусти, слышишь?! Артем хотел сначала дать ему пощечину, надеясь, что это поможет и хоть как-то приведет его в чувство, но побоялся, что тот в таком состоянии может дать ему сдачи, и вместо этого опустился перед ним на колени и, с трудом пробиваясь сквозь шум в своей голове, мягко, как ему показалось, сказал, сам не до конца понимая, о чем идет речь: — Но ведь ты хочешь им помочь, правда? Хочешь, чтобы они не страдали? Сквозь слезы тот посмотрел на Артема и с несмелой улыбкой прошептал: — Конечно… Конечно я хочу помочь им. — Тогда ты должен помочь мне. Они хотят, чтобы ты помог мне. Иди к дрезине и встань за рычаги. Ты должен помочь мне добраться до станции. — Они так сказали тебе? — недоверчиво поглядел на Артема замыкающий. — Да, — как можно более уверенно ответил Артем. — А ты отпустишь меня потом обратно, к ним? — настороженно выспрашивал тот. — Даю слово, что если ты захочешь вернуться, я отпущу тебя обратно, — заверил его Артем и пока тот еще не успел одуматься, потянул его к дрезине. Поставив его на рычаги, и Кирилла на рычаги сзади, взгромоздив не приходящего в сознание командира посередине, и приказав механически повинующемуся Женьке занять место у рычагов спереди, и, сам себе удивляясь, встал впереди, нацелив свой автомат в черное никуда, быстрым шагом пошел вперед, слыша, как послушно покатилась всед за ним дрезина, вспоминая мельком, что он совершает недопустимое, оставив неприкрытый тыл, но понимая, что самое главное — это убраться как можно скорее, очутиться как можно дальше от этого страшного места. На рычагах теперь было трое, и отряд двигался быстрее, чем до остановки, а Артем с облегчением чувствовал, как затихает мерзкий шум и рассасывается понемногу чувство опасности. Он все прикрикивал на остальных, требуя не замедлять темп, как вдруг услышал сзади совершенно трезвый и удивленный голос Женьки: — Ты чего это раскомандовался? Артем дал знак остановиться, поняв, что они миновали опасную зону, вернулся к отряду и обессиленно опустился на землю, прислонившись к дрезине спиной. Все постепенно приходили в себя. Перестал всхлипывать замыкающий, и только тер себе пальцами виски, в недоумении осматриваясь вокруг. Зашевелился и с глухим стоном приподнялся командир, жалуясь, что раскалывается голова. Через полчаса можно было двигаться дальше. Кроме Артема никто ничего не помнил. — Знаешь, тяжесть такая вдруг навалилась, в голове муть какая-то пошла, и как-то так раз! — и погасло все. Было со мной такое однажды от газа в одном туннеле, далеко отсюда. Но если газ, так он должен по-другому действовать, на всех сразу, не разбираясь… А ты все этот звук свой слышал? Да, странно очень все это, чего и говорить… — размышлял командир. — И вот то что с Никитой стало — то что ревел он. Слышь, Васильич, кого ты все жалел-то? — кивнул он замыкающему. — Черте знает… Не помню я… То есть вроде минуту назад еще что-то помнил, а потом как-то улетучилось… Это, знаешь, как со сна: вот только проснешься — все помнишь, и картина такая яркая перед глазами стоит. А пройдет пара минут, очнешься немного — все, пусто. Только так, остатки какие-то… Вот и сейчас то же самое. Только вот помню, что жалко очень кого-то было… А кого, почему — пусто. — А вы там хотели остаться, в туннеле. Навсегда. С ними. Отбивались. Я вам пообещал еще, что если вы захотите, я вам разрешу обратно вернуться, — сказал Артем, искоса поглядывая на Никиту-замыкающего. — Так вот, это, я вас отпускаю, — добавил он и ухмыльнулся. — Нет уж, спасибо. Что-то я передумал, — мрачно ответил Никита и его всего передернуло. — Ладно, мужики. Хватит трепаться. Нечего посреди туннеля торчать. Сначала доберемся, потом все обсудим. Нам еще как-то возвращаться надо ведь будет… Хотя чего загадывать наперед, в такой гребаный денек дай бог туда бы попасть. Поехали! — заключил командир. — Слышь, Артем, давай со мной пойдешь. Ты у нас вроде герой сегодня, — неожиданно добавил он. Кирилл занял место за дрезиной, Женька, несмотря на все свои протесты, так и остался на рычагах вместе с Никитой Васильичем, и они двинулись дальше. — Труба там, говоришь, лопнула? И это из нее ты там свой шум слышал? Знаешь, Артем, может оно такое быть что это на самом-то деле мы все болваны глухие и не слышим ни хрена. У тебя, наверное, чутье особенное на эту дрянь. С этим делом, видно, тебе повезло, парень! — рассуждал командир. — Очень оно странно, что это из трубы шло. Пустая труба-то была, говоришь? Шут знает, что там сейчас по этим трубам течет, — продолжал он, опасливо поглядывая на змеиные переплетения вдоль стен туннеля. До Рижской уже оставалось совсем недолго: через четверть часа замерцали вдали отсветы костра у заставы, командир замедлил ход и фонарем дал условный знак. Через кордон их пропустили быстро и без проволочек, так что еще через несколько минут дрезина уже вкатывалась на станцию. Рижская была в лучшем состоянии, чем Алексеевская. Когда-то давно на поверхности над станцией стоял большой рынок. Среди тех, кто успел тогда добежать до метро и спастись, было немало и торговцев с этого самого рынка. Народ там с тех пор жил предприимчивый, да и близость станции к Проспекту Мира, а значит, и к Ганзе, к главным торговым путям тоже сказывалась на ее благополучии. Свет там тоже горел электрический, аварийный, как и на ВДНХ. Патрули были одеты в старый поношенный камуфляж, который все же смотрелся внушительней, чем размалеванные ватники на Алексеевской. Гостям выделили отдельную палатку. Раньше собирались возвращаться через сутки, но теперь скорого возвращения не предвиделось, неясно было что за новая опасность кроется в туннеле, как с ней справиться, администрация станции и командир маленького отряда с ВДНХ собирались на совещание, а у остальных было теперь много свободного времени. Артем, уставший и перенервничавший, сразу упал на свою лежанку лицом вниз и так и остался. Спать не хотелось, но сил не было совершенно. Через пару часов для гостей обещали устроить торжественный ужин, по многозначительным подмигиваниям и перешептываниям хозяев можно было даже надеяться на мясо. Пока можно было просто лежать и ни о чем не думать. За стенками палатки поднимался шум. Пир устраивали прямо посреди платформы, где на Рижской горел главный костер. Артем, не утерпев, выглянул наружу. Несколько человек чистили пол и расстилали брезент, неподалеку на путях разделывали свиную тушу, резали клещами на куски моток стальной проволоки, что предвещало шашлыки. Стены здесь были необычнами — не мраморные, как на ВДНХ и Алексеевской, а выложенные красной плиткой, а арки были окрашены в желтый. Вместе это когда-то смотрелось довольно весело. Теперь, правда, все это покрывал слой копоти и жира, но все равно чуть-чуть прежнего уюта сохранилось. Стали понемногу собираться местные, из палатки вылез заспанный Женька, через полчаса подошло и здешнее начальство с командиром их отряда, и первые куски мяса легли на угли. Командир их и руководство станции много улыбались и все шутили, наверное, довольные результатами переговоров. Принесли бутыль с какой-то туземной бодягой, пошли тосты, все совсем уже развеселились. Артем, грызя свой шашлык, слизывая текущий по рукам горячий жир, молча смотрел на на тлеющие угли, от которых шел такой жар и необъяснимое ощущения уюта и спокойствия. — Это ты их из этой ловушки вытащил? — обратился к нему незнакомый человек, сидевший с ним рядом и последние несколько минут внимательно разглядывавший Артема, на что то совершенно не обращал внимание, погруженный в свои мысли и созерцание багровеющих головней в костре. — Кто это вам сказал? — вопросом на вопрос ответил Артем, всматриваясь в незнакомца. Тот был коротко стрижен, небрит, из-под грубой, но крепкой с виду кожаной куртки виднелась теплая тельняшка. Ничего особенно подозрительного Артему углядеть в нем не удалось: по виду его собеседник походил на обычного челнока, которых на Рижской было хоть пруд пруди. — Кто? Да этот вот ваш бригадир и рассказывал, — кивнул тот на сидевшего поодаль и оживленно обсуждавшего что-то командира. — Ну я, — неохотно признался Артем. Несмотря на то, чо совсем недавно он планировал завести пару полезных знакомств на Рижской, теперь, когда представилась отличная возможность, ему отчего-то вдруг стало не по себе. — Я — Бурбон. Зовут меня так. А тебя как звать? — продолжал интересоваться мужик. — Бурбон? Почему это? Это не король такой был? — удивился Артем. — Нет, пацан. Это был такой типа спирт. Огненная, понимаешь, вода. Очень настроение поднимало, говорят. Так как тебя там?.. — не поясняя загадочного происхождения своего имени переспросил тот. — Артем. — Слушай, Артем, это самое, а когда вы обратно возвращаетесь? — дознавался Бурбон, заставляя Артема все больше сомневаться в его благонадежности. — Не знаю я. Теперь вам никто точно не скажет, когда мы обратно пойдем. Если вы слышали, что с нами произошло, должны сами понимать, — недружелюбно ответил Артем. — Слушай, зови меня на ты, я не настолько тебя старше, чтобы ты тут это… Короче, чего я тебя спрашиваю-то… Дело у меня есть к тебе, пацан. Не ко всем вашим, а вот именно к тебе, типа, лично. Только если ты без брехни. Мне, это самое, помощь твоя нужна. Понял? Ненадолго… Артем ничего не понял. Говорил мужик сбивчиво, и что-то в том, как он выговаривал слова, заставляло Артема внутренне сжиматься, он слышал, как учащается стук сердца, как выступает на лбу холодная испарина. Меньше всего на свете ему сейчас хотелось продолжать этот непонятно куда ведущий разговор. — Слышь, пацан, ты это, не напрягайся, — словно почувствовав Артемовы сомнения поспешил рассеять их Бурбон. — Ничего стремного, все чисто… Ну, почти все. Короче, дело такое: позавчера тут наши пошли до Сухаревки, ну ты знаешь, прямо по линии, да не дошли. Одиг только обратно вернулся. Ни хрена помнит, прибежал на Проспект весь в соплях, ну, типа, ревел, как этот ваш, о котором бригадир ваш рассказывал. Остальные обратно не появились. Может, они потом к Сухаревке вышли… А может, никуда больше и не вышли, потому что уже третий день как на Проспект никто оттуда не приходил, и с Проспекта никто туда уже идти не хочет. Западло им туда идти почему-то. Короче, думаю, что там та же байда, что и у вас было. Я как вашего бригадира послушал, так сразу и это, типа, понял. Ну линия ведь та же. И трубы те же, — тут Бурбон резко обернулся через плечо, проверяя наверное, не подслушивает ли кто. — А тебя эта байда не берет, — продолжил он тихо. — Понял? — Начинаю, — неуверенно ответил Артем.