– В целом, да, – неуверенным тоном ответил он, нервно дернув ремень АК-74. – Делая свое дело, не мешай работать другим. – Несколько месяцев каждую неделю я сопровождаю вас по этому маршруту, – не унимался офицер. – Как может серьезный ученый, да еще в такое сложное для нас время, взять и снять противогаз? Даже если вы себе что-то там колете… Профессор промолчал, а Сурнин добавил: – Двух ваших коллег уже похоронили… – Хочешь дышать без противогаза? – Профессор перебил полковника и демонстративно глубоко вдохнул, а после не без удовольствия выдохнул. – Конечно. Если бы это было возможно. – Возможно. – Только для вас, – недовольно сквозь фильтр пробасил начальник охраны. – После возвращения из экспедиции вы очень изменились. – Посмотри, какая красота. – Пицык указал рукой вдаль. – Меня она не радует. Последний наш выход закончился гибелью четверых солдат. Мы даже понять не успели, кто их рвал на части. Омерзительные твари, вот все, что можно о них сказать. – Я знаю, что в глубине души ты меня ненавидишь, полковник, но должен и понимать: потери твоих людей ничто по сравнению с теми экспериментами, которые проводятся сейчас. – Да вы же просто гуляете! Как будто нарочно смерти ищете, и хорошо бы, если только себе. Сейчас все мутировавшее зверье сбежится, а шансы выжить уменьшаются обратно пропорционально расстоянию до базы. Профессор как будто не слышал полковника, продолжая говорить: – Посмотри, гора небольшая, но вид просто великолепен. Не Эльбрус, всего-то около девятисот метров высотой. А сейчас мы примерно в пятистах метрах над уровнем моря, но выше не пойдем. – Выше и не надо, тут уже неплохо фонит. – Что есть, то есть, – задумчиво ответил Пицык, разглядывая сверху руины – Трехгорного. После того как ядерный удар тогда, девятнадцать лет назад, был нанесен прямо по центру Юрюзани, находившейся всего в десяти километрах отсюда, пожары не прекращались несколько лет. Весь лес выгорел. От Трехгорного до сих пор несло разной гадостью. А гадости там хватало, как-никак приборостроительный завод стоял для производства атомных бомб. Эх, перенести бы бункер к Златоусту. Там и дышится легче. – Пора возвращаться! Профессор посмотрел на полковника, как ребенок, у которого пытаются забрать игрушку. – Снимай противогаз! Снимай-снимай. Не в препаратах дело. Здесь можно дышать. Деревья свое дело делают: углекислый газ поглощают, кислород выделяют, фотосинтез работает нормально. Хотя солнца мы давно не видели, но пылевая завеса становится меньше. Офицер засомневался, но сопротивляться требованию профессора и бороться с желанием глотнуть свежего воздуха не стал. Закрыв глаза, медленно стянул противогаз и замер. Ненадолго затаив дыхание, он все-таки рискнул набрать в легкие воздух. Изменившись в лице, вдохнул еще раз. Реакция была ожидаемой: начался сильный кашель, полковника вырвало, к нему подбежали солдаты сопровождения и помогли снова надеть защиту. Профессор при этом спокойно стоял, оглядывая выжженную ядерной войной и некогда цветущую долину. Небо затягивала привычная плотная пелена облаков. Издалека доносились раскаты грома. После войны погода не отличалась стабильностью, ураганный ветер сменялся проливным дождем, лишь изредка балуя полным штилем. Наибольшую опасность для людей вне убежища представляли дожди, угрожая химическими отравлениями или лучевой болезнью. – А вы, как я погляжу, все продолжаете издеваться над офицерами? – сквозь фильтр ГП-7 спросил подошедший молодой человек. Выход на поверхность обезличивал людей, но профессор узнал сына Советника министра по голосу и новенькому снаряжению. И в очередной раз подумал, насколько же затрудняет ОЗК проявление чувств. Лишь одни глаза можно было рассмотреть сквозь запотевшие окуляры, глаза, полные страха, боли и тоски, иногда ненависти или жалости, как к себе, так и к окружающему миру. Не были они только счастливыми и светящимися, не было в них больше жизни. Глаза всегда считались зеркалом души, но если человек нового времени ее утратил, что тогда отражает зеркало? – Зачем ты вышел на поверхность, Андрей? – ответил вопросом Пицык. – Случись что – и мне потом отвечать за твою голову. – Это если сами вернетесь, – поддел его министерский отпрыск. – И я не один, с охраной. Мне всегда было интересно посмотреть, куда вы ходите. – Посмотрел? – Страшно прекрасный вид. – Молодой человек взобрался на валун к профессору, цепляясь за его руку. – Держите меня, а то упаду. – Да! Пейзаж мертвый, но прекрасный, – согласился Пицык. – Жаль, деревья выгорели, но вроде оживают. – Парень снял правую перчатку и протер пальцами запотевающие окуляры. – Надень! Кожа тоже дышит. А потеют окуляры изнутри. – Я знаю, – обидчиво ответил тот. – Тебе не так больно, как мне, смотреть на это. – Почему? – Ты не видел настоящих деревьев, только если на картинках. Для тебя все это – норма. Лучшей жизни ты не знаешь, тебе не с чем сравнивать. Я даже завидую тебе. Ты можешь восхищаться мертвой красотой, ты ведь никогда не видел живой. – Завидуете мне? Тому, кто с рождения дышит отравой? – обиделся парень. – В убежище хорошие фильтровентиляционные установки. Не преувеличивай. – Издеваетесь? Мне уже шестнадцать, а я нигде дальше бункера не был. – Заканчиваем разговор! Скоро стемнеет, нам пора уходить, иначе никакая охрана не поможет. – Профессор обвел сына Советника с ног до головы недовольным взглядом. – Даже твои люди не смогут обеспечить безопасность. Парень люто завидовал профессору. Тот успел увидеть прежний мир, в котором люди могли ходить везде свободно, не опасаясь умереть из-за отравленного воздуха. Да и теперь не сидел на месте. В безвыходной ситуации, когда, казалось, был уже обречен, рискнул вколоть себе экспериментальную сыворотку. Двое других ученых от этого скончались, а Пицык – выжил. И может теперь позволить себе вдохнуть полной грудью, хоть и жалуется на боль в легких. И похоже, вновь собирается в экспедицию. И, хотя уверяет, что умер вместе с прежним миром, вовсе не похож на обреченного. Андрей видел отчаявшихся – у них глаза потухшие. А у профессора глаз горит! Пицык хочет довести до ума вакцину, которую вколол себе, благодаря которой смогут безопасно выходить наверх и остальные. Но сколько еще времени на это понадобится – никто не знает! А он, Андрей, в свои шестнадцать должен сидеть взаперти, лишь изредка и ненадолго поднимаясь наверх. Он никогда не видел солнца. Здесь оно практически не показывается из-за туч. Но, говорят, есть места, где лучи его до сих пор согревают землю. Поглядеть бы хоть одним глазом! Но разве отец его отпустит с профессором? Единственного сына – в опасную экспедицию, откуда можно и не вернуться? Но парень готов был рискнуть – лишь бы увидеть что-то новое, не опостылевшие стены родного бункера, где они сидят, зарывшись под землю, как крысы. Как отец не может понять – ведь он тоже когда-то был молодым! Может, все-таки удастся его уговорить? Но прежде надо упросить профессора. Андрей знал, что бункер на Косотуре был дублером № 2. Отец объяснил ему – дублерами называли резервные структуры управления, создаваемые на случай войны. Если не выходит на связь правительство – вступает в действие дублер № 1. Этот дублер находился в Екатеринбурге, в бункере под окружным домом офицеров. Вскоре после Катастрофы даже удалось выйти с ним на связь – тогда и узнали, что центральное управление до сих пор в Москве. А потом связь была потеряна. В 2014 году в Екатеринбург послали вертолет МИ-8, но он не вернулся. Еще один вертолет был отправлен к сверхсекретному объекту «Белорецк-17» на горе Ямантау, с которым тоже вскоре после Катастрофы пропала связь. Но у подножия горы Ямантау он был обстрелян и рухнул. И теперь военные берегли, как зеницу ока, последнюю вертушку. А в семнадцатом году, когда военные еще могли себе позволить ежеквартальные облеты, они подобрали на трассе М-5 сталкера, ходячего мертвеца, получившего смертельную дозу радиации, но все еще упрямо двигавшегося в сторону Челябинска. Тот нес что-то про операцию «Сайгон», про то, что какой-то конвой движется к Екатеринбургу, но там идет война. Вскоре бедняга скончался – так и не поняли, бредил он или нет. Он, Андрей, в том году только появился на свет. И условия жизни в бункере на его памяти не улучшались, а совсем наоборот. Он постоянно слышал от взрослых, что ресурсы подходят к концу, что им уже недолго осталось. Тем временем Пицык думал о своем. О том, долго ли еще протянет с разрушающимися постепенно легкими. Как жаль, что Поликарпов и Князев, его напарники, вколовшие себе ту же вакцину, умерли прежде, чем он догадался – чтобы остаться в живых, надо иногда подниматься и дышать отравленным воздухом. А теперь то, что они натворили во время последней экспедиции, исправлять придется ему одному. Этот юнец, сын Советника, который вырос на его глазах и в общем, ему даже нравился, просто не представляет, с чем они столкнулись. Во время последней, прошлогодней попытки добраться до Екатеринбурга они под натиском каких-то человекоподобных дикарей отклонились от маршрута и оказались на территории заброшенного металлургического завода близ Челябинска. И обнаружили там секретную лабораторию. В стеклянных саркофагах лежали человекоподобные существа – некоторые были покрыты шерстью. Они казались мертвыми… Профессор уже не помнил, кому и зачем пришло в голову врубить резервный генератор, чтобы в капсулы начало поступать питание. Потом, прихватив с собой документы, группа отправилась в обратный пусть. И лишь в бункере, изучив бумаги, профессор схватился за голову, поняв, что же они натворили. Оказывается, эксперимент был неудачным, и в тринадцатом году в лабораторию поступил приказ прекратить работы и уничтожить подопытных во избежание опасных последствий. А они, идиоты, вмешались, и последствия теперь непредсказуемы. С тех пор навязчивой идеей профессора стало исправить ошибку, вновь добраться до лаборатории и отключить генератор уже навсегда. Если не поздно… если еще не поздно. Тем более недавно стало известно, что челябинское недостроенное метро обитаемо. Страшно представить, что могут натворить эти монстры, вырвавшись из своих стеклянных гробов. И как объяснить все это мальчишке, который смотрит сейчас на него умоляющими глазами. Ведь эта экспедиция для ее участников может стать последней. С другой стороны, о положении в бункере Пицык знал. Если им в любом случае осталось недолго, уж лучше умереть, пытаясь исправить свою ошибку. Спасти тех, кто еще остался в челябинском метро. А может – чем черт не шутит – и самим спастись вместе с ними? – Вы можете попросить отца? Я хочу стать участником экспедиции, – произнес Андрей. – Хочешь умереть молодым? – Пицык, закашлявшись, улыбнулся. – Не думаю, что получится, но я поговорю. – Спасибо! – Не благодари заранее. Операция будет секретной. Ресурсы выделят только для того, чтобы добраться до Челябинского метро. Несколько офицеров оставим для внедрения к местным. Посмотрим, чем они дышат. – Когда убываем? – Как только подморозит. – Уже в этом году? Я думал – в следующем. – Нет. Это долго, я могу не дожить! За способность вот так постоять без средств защиты приходится расплачиваться здоровьем. Ощущение такое, как будто что-то легкие разъедает изнутри, но и не дает погибнуть. – Но мне показалось, что… – Андрей, я же говорил: за все нужно платить. – Темнеет, – взволнованно огляделся Андрей. – Нам точно пора в убежище. Пицык надел противогаз и накинул сверху капюшон ОЗК. – Хорош все-таки уральский токсичный вечерний воздух, однако действительно пора домой. В это время вернулся отравившийся полковник. Тяжело дыша даже через фильтр противогаза и еще покашливая, он хрипло спросил: – Снимать охранение, профессор? – Да, полковник, мы уходим. Простите меня, я должен был проверить, пригоден ли воздух для дыхания. – Обижаться не имею права, сам нарушил инструкцию. На провокации больше не поддамся. – Ну, и славно. По прибытии выпишу вам дополнительные лимиты за вклад в научную деятельность. – Служу Отечеству, – неохотно отрапортовал офицер. – Думается, скоро увеличим дистанцию. – На сотни метров? Профессор рассмеялся. – Да, на несколько сотен, только километров.