И Дороти принялась перечислять значимые, на се взгляд, события культурной и общественной жизни, о которых, как она считала, Лори с Джеком необходимо было знать. Слушая ее краем уха, Лори посматривала в сторону отца, который к тому времени закончил читать «Уолл-стрит джорнал». Рядом лежала толстая пачка газет и журналов. Он встал и потянулся. Несмотря на то что ему было за восемьдесят, со своей почти военной выправкой и почти двухметровым ростом он выглядел прекрасно и даже аристократично. Его седая шевелюра была безупречна. И, как обычно, он был в строгом отглаженном костюме в клетку с тщательно подобранным галстуком и носовым платком в нагрудном кармане. Подойдя к кровати с противоположной от Лори стороны, он ждал, когда Дороти сделает паузу. — Лори, ты не выйдешь со мной в холл на минуту? — Конечно, — ответила Лори. Она встала и, протянув руку через ограждение кровати, легонько сжала кисть матери. — Я сейчас вернусь. — Не надо ее, пожалуйста, волновать, — строго предупредила Дороти мужа. Ничего не ответив, Шелдон молча повел Лори в сторону двери. Выходя в холл, Лори посторонилась, пропуская каталку, на которой везли одного из пациентов после операции в палату. Отец вышел вслед за ней. Из-за почти тридцатисантиметровой разницы в росте между ними ей приходилось смотреть на него снизу вверх. Его кожа еще сохраняла загар после январской поездки на Карибские острова, а морщин у него практически не было. Лори не испытывала никаких отрицательных чувств к этому человеку, потому что уже давным-давно преодолела и негодование, и отчаяние из-за его эмоциональной отчужденности. С возрастом она пришла к выводу, что это было его проблемой, а не ее. Однако и любви она тоже к нему не испытывала — он был для нее словно «чьим-то» отцом. — Спасибо, что так быстро приехала, — начал Шелдон. — Не стоит благодарности. Вполне естественно, что я сразу же приехала. — Я боялся, что такая новость будет как гром среди ясного неба. Уверяю, это сама мать не хотела, чтобы ты знала об операции. — Я уже поняла это по телефону, — сказала Лори. Она чуть не добавила, насколько это нелепо — что-то скрывать от нее, но сдержалась. В этом не было никакого смысла, ведь отца с матерью уже не переделаешь. — Она не позволяла мне и сегодня звонить — хотела подождать, пока не вернется домой, но я настоял До этого момента я всегда с уважением относился к ее пожеланиям, однако сейчас счел, что откладывать больше не стоит. — Что откладывать? О чем речь? — Лори не могла не заметить, что отец то и дело оглядывается по сторонам, словно опасаясь, что их могут услышать. — К сожалению, должен тебе сообщить, что у твоей матери обнаружен показатель специфической мутации генов BRCA 1.[4] Лори почувствовала, как запылало ее лицо. Она знала, что от страшных известий люди обычно бледнеют, но с ней все случалось наоборот. Как врачу ей было известно о генах BRCA 1: в девяностых много говорилось о мутации этих генов. Но самым тревожным, насколько Лори знала, являлось то, что подобные мутации передавались по наследству с высокой степенью вероятности проявления, то есть примерно в пятидесяти процентах случаев у человека оказывался тот же генотип. — По понятным причинам тебе необходимо это знать, — продолжал Шелдон. — И если бы у меня были подозрения, что прошедшие три недели особенно важно, я бы сообщил тебе незамедлительно. Теперь, когда тебе стало известно, я выскажу свое профессиональное мнение на этот счет: я считаю, тебе надо пройти обследование. Подобные мутации повышают риск возникновения рака груди в возрасте до восьмидесяти лет. Замолчав, Шелдон опять оглянулся по сторонам. Ему словно было неловко говорить о своих семейных тайнах в общественном месте. Тыльной стороной ладони Лори дотронулась до щеки. Как она и опасалась, ее кожа пылала. При обычном отсутствии видимых эмоций со стороны отца ей стало неловко за свою несдержанность. — Разумеется, решай сама, — вновь заговорил Шелдон. — Но должен напомнить, что если результаты твоих анализов окажутся положительными, можно кое-что сделать, чтобы снизить риск образования опухоли процентов на девяносто: например, профилактическую билатеральную мастэктомию. Несмотря на смущение, Лори смотрела отцу прямо в его темные глаза. Она даже чувствовала, что машинально качает головой. Пусть их отношения были натянутыми, особенно после смерти брата, и пусть он не выглядел любящим отцом, она не могла поверить, что, говоря все это, он не испытывал к ней обычной человеческой теплоты. Когда-то она считала его полную отчужденность частью своего рода защитного механизма, необходимого для него как для человека, которому ежедневно приходилось в буквальном смысле слова держать в своих руках человеческие сердца, а соответственно и жизни. Ассистируя во время операций в первый год учебы в ординатуре, она поняла, что означал такой стресс. А еще ей было известно, что его пациенты воспринимали эту черту скорее как некую непоколебимую уверенность, чем как самовлюбленность. Но Лори ее ненавидела. — Благодарю за ненавязчивую и полезную консультацию, — выдавила Лори, не в состоянии скрыть иронию. Ей даже удалось заставить себя улыбнуться ему, прежде чем она, удалившись в палату, вновь села на стул возле матери. — Он все-таки тебя расстроил, дорогая? — взглянув на Лори, спросила Дороти. — Ты вся красная как свекла. Лори промолчала. Она боялась открыть рот, потому что у нее наверняка бы задрожала челюсть. Эмоции грозили вырваться наружу, а она всегда презирала себя за подобное проявление слабости, особенно в присутствии бесчувственного отца. — Шелдон! — с упреком воскликнула Дороти, в то время как он усаживался на свой стул возле окна. — Что ты наговорил Лори? Я же просила тебя не расстраивать ее моими проблемами. — Я не говорил ей о тебе, — ответил Шелдон, принимаясь уже за «Нью-Йорк таймс». — Я говорил о ней. Положив ручку, Джек повернулся и увидел согбенную спину сидевшего за столом Чета Макговерна, судмедэксперта, коллеги Джека, с которым он делил офис. Хотя Чет был на пять лет младше Джека, они, придя на работу в ОГСМЭ почти одновременно, прекрасно ладили. Не возражая против соседства Чета, Джек тем не менее считал нелепым, что у них не было отдельных кабинетов. Но денег на модернизацию здания не хватало — всякий раз ОГСМЭ оказывался жертвой городских чиновников, отвечавших за источники финансирования. Здание, построенное около полувека назад, вполне отвечало тогдашним требованиям, но теперь походило на динозавра, страдавшего от нехватки жизненного пространства. И поскольку Джеку было известно, что динозавры прожили на Земле примерно сто сорок миллионов лет, он очень надеялся на то, что в нынешнем состоянии это заведение столько не протянет. — Даже не верится! — воскликнул Джек. — Я закончил! У меня никогда не получалось все доделать. Чет развернулся. У него была мальчишеская физиономия и копна светлых волос значительно большей, чем у Джека, длины, но такая же взъерошенная. Он и выглядел так же спортивно, как Джек, но только благодаря своим почти ежедневным походам в спортзал. Ему было далеко за сорок, однако выглядел он значительно моложе. — Что значит — закончил? Сжав ладони, Джек вытянул руки вверх и потянулся. — Все свои дела. Все подчистил. — А это что такое? — Указательным пальцем Чет ткнул в сторону объемной, грозившей вот-вот рухнуть стопки бумаг. — А все это ждет результатов лабораторных анализов. — И всего-то! Какое достижение! — Усмехнувшись, Чет вернулся к своей работе. — Для меня — да, — ответил Джек. Он встал, потом, нагнувшись, достал ладонями до пола и на несколько секунд замер в таком положении. После непривычной утренней велопрогулки его мышцы немного ныли. Выпрямившись, он взглянул на часы. — Неужели?! Только полчетвертого! Просто сплошные чудеса. Могу даже успеть побегать сегодня на площадке в первых рядах. — Если там сухо, — не поднимая головы, заметил Чет. — Почему ты не хочешь пойти в спортклуб, где уж точно сухо? А был бы поумнее — пошел бы со мной в спортзал, покачался. Я был там в прошлую пятницу — девицы потрясающие. А одна — вообще блеск: фигуристая, в таком черном облегающем купальнике, что и домысливать ничего не надо. — И конечно, кокетливо посматривала! — поддразнил его Джек. — Однажды ты, проснувшись утром, вспомнишь об этих своих годах «тяжелого полового созревания», и тебе станет смешно. — Если мне женщины станут неинтересны, значит, пора присматривать себе место в этих сосновых ящиках, что стоят внизу. — Мне никогда не доставляло большого удовольствия с вожделением наблюдать за ними, — парировал Джек. — Так что это по вашей части, страдальцы фантазеры. Сняв со спинки кресла свою куртку, Джек, насвистывая, направился к выходу. Рабочий день прошел интересно и продуктивно. Проходя мимо кабинета Лори, он, просунув голову в дверь, решил поинтересоваться, не изменила ли она своего решения уйти сегодня вечером к себе. В кабинете никого не было, а на столе у Лори лежала карточка. Войдя в комнату, Джек взглянул на имя на обложке. Как он и предполагал — Шон Макгиллин. Он недоумевал, почему Лори и Дженис так озадачило это, на его взгляд, довольно рутинное дело. Ему было несвойственно стереотипное восприятие женщин, однако ему казалось странным, что они обе так зациклились. Открыв карточку, он полистал ее и наткнулся на отчет Дженис. Джек бегло просмотрел его. Кроме молодого возраста пациента, ничего выдающегося он там не заметил. Да, это печально, да, это большая трагедия для семьи и близких покойного, но никак не для всего человечества, страны и даже города — в таком мегаполисе, как Нью-Йорк, происходило бесчисленное множество личных трагедий. Быстро закрыв карточку, Джек выскользнул из кабинета, словно боясь быть уличенным в чем-то незаконном. Ему вдруг расхотелось говорить с Лори. Он был сейчас не в том настроении, чтобы углубляться в семейные драмы. Ему с лихвой хватало горького опыта. Оказавшись на первом этаже, Джек забрал свой велосипед и экипировку. Проходя мимо Майка Ластера, охранника из вечерней смены, он в знак приветствия махнул ему рукой, затем вышел на улицу и стал спускаться с эстакады на дорогу. Дождь прекратился, и по сравнению с утром заметно похолодало. Джек сразу понял, что не зря взял перчатки, когда, усевшись на велосипед, покатил по Тридцатой улице в сторону Первой авеню. Бесшабашно соревнуясь с машинами и автобусами, он понесся на север. Потом он свернул к Мэдисон-авеню по короткому окольному пути, чтобы немного дать ногам отдохнуть, и затем вновь набрал скорость. Во время редких остановок на светофорах он снова и снова задавался вопросом, почему ему вдруг сейчас, в отличие от утра, хотелось нестись наперегонки с машинами. Он догадывался, что езда отвлекает его от нежелательных мыслей, поэтому отказался от всех вопросов и просто получал наслаждение от поездки. Наконец Джек въехал в Центральный парк. Он любил бывать здесь. Температура стремительно падала, и теперь при каждом выдохе вокруг него плавало облачко пара. Небо потемнело, стало фиолетовым, и только слева от него, там, где заходило солнце, оно все еще сохраняло яркий, но быстро исчезающий кроваво-красный цвет. На этом фоне, как зубья пилы, виднелись остроконечные верхушки зданий, окружавших Центральный парк с западной стороны. В парке зажглись фонари, и Джек передвигался по расходившимся от них кругам света и теням. Бегунов было больше, чем утром, и Джеку приходилось периодически притормаживать. А ночь уже полностью завладевала небом. К тому же, как показалось Джеку, промежутки между фонарями стали увеличиваться. В такой темноте ему приходилось ехать по неосвещенным местам со скоростью пешехода, не разбирая дороги, уповая на то, чтобы не было никаких препятствий. Стало еще темнее, особенно в той холмистой части парка, по которой он с таким наслаждением катил утром. Сейчас же, наоборот, у него возникло какое-то мрачное чувство. Вдоль всей дорожки качались ветви голых деревьев. Дома, окружавшие парк, были уже не видны, и если бы не редкие далекие гудки машин, у него возникло бы ощущение, что он едет на велосипеде в большом глухом лесу. Когда он приближался к очередному фонарю, ветви деревьев начинали напоминать ему гигантскую паутину. Выехав из парка к Сто шестой улице, Джек вздохнул с облегчением. Нажав кнопку на светофоре, он, стоя в ожидании смены сигнала, удивлялся своим ощущениям, своему разыгравшемуся воображению. Он уже давно не катался по парку вечерами, но раньше делал это довольно часто. Его бесшабашность во время гонок по улицам среди машин, где было действительно опасно, казалась ему менее абсурдной, чем тот мандраж, который он испытал в безлюдном парке. Он ощутил себя десятилетним подростком, идущим через кладбище на Хеллоуин. Добравшись до местной игровой площадки, он притормозил. Не снимая ног с педалей, он ухватился за высокое сетчатое ограждение и посмотрел в сторону баскетбольного поля. Оно было освещено ртутными люминесцентными лампами, за установку которых он в свое время сам и заплатил. Собственно, Джек оплатил все работы по восстановлению игровой площадки. Поначалу Джек предложил обустроить лишь баскетбольное поле, надеясь, что этим вызовет одобрение местных старожилов. Каково же было его удивление, когда собравшийся специально по этому поводу комитет местных активистов предложил ему взамен на право обустройства баскетбольной площадки заняться восстановлением всего парка, включая и детский уголок. Проведя в раздумьях всего один вечер, Джек все же пошел на это вымогательство. В конце концов, на что еще ему было тратить свои деньги? С тех пор прошло уже шесть лет, и, как считал Джек, его затраты с лихвой окупились. — Ну что, хочешь поразмяться, док? — окликнул его один из игроков. На площадке было всего пять афроамериканцев, лениво гонявших мяч возле дальнего щита и одетых, учитывая холодную погоду, в стиле хип-хоп. Заметив Джека, один из них остановился. По голосу Джек узнал Уоррена, парня, с которым успел сдружиться за те годы, когда жил в доме через дорогу от площадки. Атлетически сложенный, Уоррен был настоящим спортсменом, а по совместительству еще и предводителем местной группировки. Они уважали друг друга, и Джек даже признавал, что обязан Уоррену жизнью. — Хотелось бы, — отозвался Джек. — А кто-нибудь еще будет, или только мы — трое на трое? — Вчера из-за дождя мы пролетели, так что сегодня вся ватага припрется. В общем, давай, если хочешь, тащи сюда свою белую задницу и присоединяйся, а то будешь по углам отираться. Уловил? В ответ Джек одобрительно поднял вверх большой палец. Он все уловил как надо. Предполагалось более десяти человек, а это означало, что, пока первая десятка вступит в игру, остальным придется болтаться в ожидании следующих игр. Это была довольно запутанная схема, на постижение которой у Джека ушло около двух лет, и, по мнению большинства людей, она не отличалась ни справедливостью, ни демократичностью. Судьба победившей команды решалась одиннадцатым игроком — он сам набирал к себе в команду оставшихся, и с этого момента очередность пришедших уже не играла никакой роли: в его команде мог оказаться один из проигравших — просто потому, что умел хорошо играть. Когда Джек только переехал сюда, у него ушли месяцы на то, чтобы попасть на свою первую игру, да и это произошло лишь после того, как он усвоил, что приходить на площадку нужно как можно раньше. Не желая мерзнуть за кромкой поля, Джек быстро пересек улицу, поднял велосипед на плечо и побежал по лестнице, ведущей к подъезду его дома. Обогнув большие зеленые мешки с мусором, он толкнул дверь. Пара темных личностей, распивавших бутылку дешевого вина, посторонилась, давая Джеку пройти. По лестнице приходилось подниматься осторожно из-за рассыпанных на ступеньках осколков. Джек жил на четвертом этаже в дальней квартире. Он поставил велосипед и, немного повозившись с ключами, открыл дверь. Не запирая квартиры, Джек прислонил велосипед к стене в гостиной и, скинув ботинки и раздевшись, бросил одежду на спинку дивана. Оставшись в одних трусах, он пошел в ванную, чтобы переодеться в баскетбольную форму, обычно висевшую на перекладине. Он вдруг остановился, увидев женские колготки. Он совсем забыл, что, поскольку прошлым вечером не играл, Лори сложила и убрала его спортивный костюм в гардероб. Схватив колготки, он словно застыл, не зная, что с ними делать. Медленно подняв глаза, посмотрел на себя в зеркало и вернулся к действительности: он не увидит сегодня Лори. Не будет обмена шутками, не будет привычного смеха и не будет прогулки до Коламбус-авеню, куда они обычно ходили перекусить в один из ресторанчиков. Вместо всего этого ему придется возвращаться в свою опустевшую квартиру, как в те годы, когда он только переехал в этот город. И это будет угнетать его так же, как и тогда. — Слабак! — презрительно сказал он и вновь взглянул на колготки со смешанным чувством злости к себе и к Лори. Порой жизнь как-то чересчур усложнялась. Неожиданно для себя он аккуратно свернул колготки, отнес в спальню и бережно положил в один из отведенных Лори — а ныне пустующих — ящиков комода. Задвинув ящик, он почувствовал себя несколько лучше и побежал к гардеробу за спортивной одеждой. Джеку повезло: он успел на площадку раньше, чем там собралось десять человек, и Уоррен взял его в свою команду. Побросав мяч и немного разогревшись, он почувствовал, что готов к игре, но ошибся. Играл он плохо, и это в значительной степени сказалось на результате. Всю следующую игру Уоррен, Джек да и все остальные игроки их команды простояли за кромкой поля, дрожа от холода. Все были в унынии. — Как ты мог так дерьмово играть?! — возмущался Уоррен. — Ты же нам все испортил. В чем дело? Джек потряс головой: — Похоже, я в какой-то прострации. Лори хочет замуж и хочет детей. Уоррен был знаком с Лори. На протяжении нескольких лет он и его подруга Натали встречались с Джеком и Лори чуть ли не каждую неделю. Лет семь назад они даже все вместе ездили в Африку на сафари. — Так твоя малютка хочет тебя охомутать и обзавестись ребенком? — насмешливо переспросил Уоррен. — Старик, ну и что тут нового? У меня те же проблемы, но я же из-за этого не бросаю чертов мяч куда попало и не принимаю отличные пасы своей башкой. Тебе надо взять себя в руки, иначе не будешь со мной играть. Тут все дело в том, чтобы правильно расставить свои приоритеты. Ты понимаешь, о чем я? Джек кивнул. По-своему Уоррен был прав, но все оказалось не так просто. Беда заключалась в том, что Джек не знал, могли он правильно расставить свои приоритеты, потому что еще не определил, каковы они. Удерживая ногой дверь лифта, Лори удалось вытолкать свой чемодан на лестничную клетку пятого этажа. Это стоило ей немалых трудов, потому что пол оказался на несколько сантиметров выше остановившейся кабины. Затем она вышла сама, позволив наконец двери закрыться, и тут же вновь услышала гудение подъемного механизма, сопровождавшее спуск кабины лифта: очевидно, кто-то нетерпеливо жал на кнопку вызова.