Селифан помог девчонке взлезть на козлы, которая, ставши одной ногой на барскую ступеньку, сначала запачкала ее грязью и потом уже взобралась на верхушку козел и села возле Селифана. Селифан был во всю дорогу чрезвычайно сурьезен и необыкновенно ревностен и внимателен к своему делу, что всегда случалось с ним после того, когда что как-нибудь провинился или был пьян[На этом текст обрывается. ] <ГЛАВА V> Чичиков тоже придвинулся с своими креслами несколько поближе и невольно кашлянул прежде начатия речи, отдавши таким образом дань старой привычке всех проповедников. “Нельзя сказать…” таким образом начал Чичиков, “чтобы то, о котором[чтобы та вещь, о которой] я вам сейчас хочу предложить, было большой важности. Признаюсь, я даже опасаюсь, чтобы вы как-нибудь моей просьбы не почли даже безрассудной, потому что, точно, с некоторой стороны, она может показаться [отчасти] несколько странною… Дело вот в чем: в ревижских сказках, как вам не безызвестно, [как вам известно] числятся совершенно все души, составляющие недвижимость владения, [Далее начато: хотя] несмотря на то, что между ними есть такие, которые уже давно не существуют, но по существующим положениям нашего государства, равного которому в силе и славе, можно сказать, нет другого во всем мире, и иностранцы очень справедливо удивляются…[нашего государства, в силе и славе равного с которым, можно сказать, нет во всем мире, [другого государства] другого] так по таковым положениям, до подачи новой ревижской сказки, подати за них взносятся как за существующих. Тогда, как они между тем с своей стороны[Далее было: [не только никакой пользы] больше ничего, как [один] только пустой звук и] не только пользы, но даже убытки наносят владельцу. [не только никакой пользы, но даже наносят убытки] Чтобы доставить [можно сказать] за одним разом и вам пользу, [Далее начато: и себе также кое-что, хотя] потому что я к достойным людям всегда[Далее начато: име<л?>] чувствовал истинное уважение… я прошу вас уступить этих несуществующих мне. То есть перевесть их на мое имя так, как бы вы их продали мне”. Собакевич слушал с тем же флегматическим видом и совершенным бесстрастием. Казалось, в этом теле вовсе не было души, или, лучше, она у него была, но[Далее начато: где-то] вовсе не там, где следует, а как у бессмертного Кощея где-то за горами и закрыта такою толстою скорлупою, что всё, что ни ворочалось на дне ее, не производило решительно никакого потрясения на поверхности его лица. “Так можете ли вы меня удовлетворить в этом отношении?” сказал Чичиков, поглядывая на него с некоторою робостью. “Вам нужно мертвых душ?” произнес обыкновенным своим голосом Собакевич. “Да. Несуществующих”, отвечал Чичиков. “Так есть ли, у вас такие?” “Найдутся; почему не быть”, сказал Собакевич [опять] тем же бесстрастным голосом, но с некоторою расстановкою, как будто бы в это самое время он о чем-то размышлял. “В таком случае, если вы мне решитесь их уступить, я говорю впрочем, несправедливо: уступить, потому что кто же будет делать предметом купли такое дело, так если вы решаетесь так меня несказанно одолжить, чтобы я всегда помнил ваши ласки… то в таком случае я, пожалуй, готов купчую на свой счет…” “Да уж, конечно: купчая должна быть на счет покупщика”, сказал Собакевич, смекнувший между тем, что покупщик без сомнения должен был иметь какую-нибудь выгоду” решаясь на такое приобретение. “Извольте, я вам продам и, как с человека знакомого, я с вас, пожалуй, возьму недорого”. “Чорт бы тебя побрал”, подумал Чичиков про себя: “со всего хочет содрать плеву! А по скольку вы бы взяли?” сказал он вслух. “Чтобы не запрашивать с вас лишнего и напрасно не торговаться с вами, по сту рублей за штуку!” сказал Собакевич. “По скольку вы изволили сказать?” произнес Чичиков, подумавший, что он ослышался. “По сту рублей за штуку”, сказал Собакевич: [Далее начато: “Впрочем] “Пожалуй, я вам даже сделаю то уважение, что возьму серебром вместо ассигнаций”. “Как же…” сказал Чичиков, несколько смутившись, и остановился. “Я полагаю, впрочем, что[Далее было: продолжал он] вам угодно было пошутить. Я не могу поверить, чтобы вы стали продавать, да еще и дорожиться”.[Далее начато: за такую вещь, которая…”] “Какая ж тут дороговизна?” прервал Собакевич. “Помилуйте, как же можно запросить вдруг такую сумму”.[Далее начато: Я признаюсь…] “Сумма умеренная”, сказал Собакевич. “А по скольку вы хотели дать?” “Я признаюсь”, говорил Чичиков: “зная, что это вещь вовсе вышедшая из всякого употребления, никак не полагал, чтобы вы могли извлекать из нее какой-нибудь интерес, и в случае, если бы вы уже не захотели быть так ко мне добры и решились попользоваться профитом, — я предполагал, что по осьми гривен на душу очень достаточная цена”. “Как! по двухгривенному за душу!” вскричал Собакевич. “Да. Я полагаю, что это весьма достаточная цена”, сказал Чичиков. “Ведь я вам продаю не лапти”, сказал Собакевич. “Однако ж, позвольте и мне тоже сказать”, произнес Чичиков. “Рассмотрите и мое положение: с какой стати я буду платить за людей уже не существующих, которые мне принесут только расход и разорение”. “Так вы думаете, что я вам продам по двухгривенному ревижскую душу?” “Помилуйте, какая ж она ревижская, она только на бумаге стоит ревижскою. Она в разоренье вам… Впрочем, чтобы с вами не спорить, даю по полтора рубли и больше, право, не могу ничего прибавить”.[Далее было: “Ой, дадите больше”, сказал Собакевич. “Ей богу, не могу”, отвечал Чичиков. “Дадите, дадите, я уж знаю, что дадите”, сказал Собакевич. “Я вам не шутя говорю, что больше не могу дать”. “Так поскольку] “По скольку вы сказали?” сказал Собакевич. “По полтора рубли”, отвечал Чичиков.