Он опустил руку, расстегнул пряжку на своих брюках и потянул ремень. Что… что этот гад задумал?! Змеево отродье! Я не позволю себя бить! Зашипев, толкнула февра, поднырнула под его руку и почти удрала, но Кристиан ловко схватил меня за волосы. Вот всегда знала, что длинные пряди — лишняя помеха! Намотав их на кулак, чудовище в лице человека дернуло меня к себе. — Куда это ты собралась? — Пусти! Ты не имеешь права! — Еще как имею! Отец всегда был слишком мягок с тобой, и ты окончательно обнаглела! Я не позволю тебе позорить имя Левингстонов еще и в Двериндариуме! Не позволю! — Только посмей меня тронуть! — Я двинула ему кулаком в нос, но промазала. Мои волосы все еще были намотаны на его руку, не позволяя вырваться. Моя подсечка — и мы рухнули на пол. Извиваясь, я попыталась выползти из-под февра, но он прижал меня к полу. И, кажется, вообще не замечал моих тычков и ударов. Сволочь! Железный он, что ли? Я брыкнулась, желая сбросить тяжелое тело. Крис с силой втянул воздух. — Пусти! Я ни в чем не виновата! Отпусти меня! — Не раньше, чем ты уяснишь правила. — Чудовище! Не было никаких поцелуев, понял? Не было! — Врешь. — Это была случайность! Я вообще не хотела! Да мне противно было! — Да что ты. — Не трогай меня! Не смей! Я тебя ненавижу! — И снова врешь, — хрипло протянул февр. — Ты… ты… Он снова тяжело вздохнул, ослабил захват. И я смогла перевернуться на спину. Я на миг замерла, всматриваясь в его глаза с расширенными зрачками, ощущая его горячие руки, сжимающие мои запястья. Февр тоже замер, словно вдруг растеряв свою разрушительную ярость. И тут накатило. — Мне плохо… — прошептала я. — Надеешься избежать наказания? Я икнула. Еще раз. И зажала рот ладонью. — Кажется, меня сейчас стошнит… — Какого… — начал Кристиан и выругался сквозь зубы. Вскочил, поднял меня. — Идиотка! Сколько пирожных ты съела? — Не знаю, — простонала я. — Много… Тошнота подкатила к горлу, внутри что-то забулькало. В глазах потемнело или это свет в гостиной погас? Я не понимала. Живот резало, словно съеденные пирожные отрастили ножи-идары и пытались вырваться на свободу! — Проклятие, я умираю… — От тебя дождешься! Кристиан втащил меня в купальню и склонил над раковиной. — Надо очистить желудок. Живо! Ты сама это сделаешь или мне помочь? Что? — Я не буду… Новый приступ тошноты едва не свалил меня с ног. Кристиан вытащил из навесного шкафчика склянку и, не церемонясь, дернул меня за волосы, заставляя откинуть голову. А потом нажал на щеки и влил горькое содержимое в мой рот. Нутро просто взорвалось, похоже, этот змей решил все-таки избавиться от сестренки и напоил отравой. Я едва успела склониться над раковиной, как меня вывернуло. За спиной хлопнула дверь. Кристиан все же пощадил мое самолюбие и не стал смотреть на эти мучения. В купальне я проторчала долго. Когда же наконец вернулась в гостиную, там горела лишь одна лампа, а стол оказался пустым. Крис стоял у окна, оружие исчезло. А жаль, я бы хотела рассмотреть ближе его ножи и кинжалы. — Только не говори, что ты выкинул все сладости, — слабым голосом пробормотала я. Парень покачал головой. — Тебе мало? Оказывается, ты еще и редкая обжора. Глядя на тебя, никогда бы не подумал. Я слегка смутилась. Не говорить же, что подобных сладостей я в жизни не видела. И не знала, что от их обилия может стать настолько плохо. Покосилась на Криса. Он смотрел в окно, словно не желал глядеть на любимую сестру. Его злость улеглась, словно буря, оставив после себя пустоту и разрушения. И странно, в запале ссоры я кричала на него и ругалась, а сейчас почему-то не могла даже смотреть на его напряженную спину. — Если мы все выяснили, то я пойду спать, — сконфуженно пробормотала я. Он посмотрел через плечо. Внимательно так. — Еще раз ослушаешься — и разговор будет иным, Иви. Можешь благодарить эти проклятые пирожные за то, что избежала наказания. Крис отвернулся, а я состроила гримасу и показала язык его спине. И лишь в комнате наверху до меня дошло, что «брат» прекрасно меня видел в отражении стекла! Глава 13 Черный и Белый архив Над островом снова бушевала непогода. Потоки дождя змеились по стеклу, незваным гостем стучал в окно ветер. И мне не спалось. Самое смешное, что в глубине души я была согласна с Кристианом в отношении Ардены. Судя по всему, этой богачке не помешала бы небольшая порка! Вот только подставлять для наказания свою шкуру и отвечать за грехи Ардены я категорически не желала. Не потому ли хитрая бестия и затеяла подмену? Чем больше я узнавала о госпоже Левингстон, тем сильнее сомневалась в правдивости ее слов. Вот только теперь Ардена Левингстон — это я. И быть ею становится все труднее. Расстроенная, я подергала себя за пряди золотых волос, покосилась на закрытую дверь. Вытащила ножницы и подрезала кончики. Все-таки столь длинные локоны — сущее наказание! Потом переоделась в сорочку и дважды обошла против часовой стрелки комнату, потрясла занавесками и покрывалом, чтобы изгнать призрачных шутих, которые насылают кошмары и бессонницу. Но и этот привычный с детства ритуал не помогал. Стоило закрыть глаза — и мне чудился бирюзовый взгляд и черная форма с ремнями, скрещивающимися на груди… И тут же образ темнел, наливался сумраком, а на его место вставал другой — из прошлого. И бирюзовый взгляд заменялся рыжим… …В детстве Башмак был тощим, хмурым и неразговорчивым. Вечно сидел в углу, прятал на ночь свои огромные башмаки, доставшиеся от отца и бережно хранимые, несмотря на давно стоптанные подошвы. А одним летом вдруг как-то вытянулся и возмужал, превратившись из тощего подростка в молодого парня. И весьма привлекательного, что странно. Даже наша признанная красавица — Корочка от сыра или просто Сырок — засматривалась на парня. Раздобыла где-то розовую краску, мазала губы, томно вздыхала. И тем удивительнее было, что Башмак не обращал на девчонку никакого внимания. Не замечал ни ее волосы цвета топленого молока, ни ее золотистую кожу. Ни даже таких сочных подкрашенных губ. И все потому, что Башмак смотрел в другую сторону. В мою. И это было странно. Ведь у меня не было ни светлых волос, ни красок… Лишь глаза — штормовые, как говорил Ржавчина. И непонятно, почему Башмак вечно торчал на моей дороге, краснел и таскал украдкой подарки. То гладкий камушек, то голубые в крапинку птичьи яйца, то ромашки… Я подношения не брала и убегала. Приютские шептались и делали ставки. Ржавчина хмурился, и его ржавые глаза темнели. А как-то Башмак подкараулил меня возле заброшенного корпуса и, неловко прижав к себе, поцеловал. Я оторопела, застыла. Чужой рот ощущался слишком странно, я никак не могла понять — нравится мне поцелуй или нет. А когда Башмак отстранился — покрасневший и довольный — я подняла голову. И увидела другой взгляд — темно-рыжий. Ржавчина сидел на полуразрушенной крыше и смотрел на нас. Я тогда сбежала. А утром Башмак пропал. Приютские шептались о разном, настоятели организовали поиск, но все напрасно. Вокруг Лурдена тянулись леса и болота, топи начинались сразу за отстойником, совсем рядом с приютом. Решили, что Башмак забрел в трясину и утонул. А еще косились на Ржавчину и замолкали, когда он появлялся. Мой друг молчал, лишь рыжина его глаз наконец посветлела… А потом он принес тот нож и вырезал на мне рисунок. Бок горел огнем, Ржавчина бледнел и кусал губы. «Прости… Так нужно. Теперь ты всегда будешь помнить обо мне. Прости…» Я не верила в волшебный нож, откуда бы ему взяться у приютского выкормыша? Но молчала и позволяла Ржавчине делать тот рисунок. Если так ему будет спокойнее, если это прогонит тьму — пусть. Закончив, парень выдохнул и вдруг скользнул губами по моей щеке. Шее. Ключице. Жаркое и влажное скольжение, тяжелое дыхание. Горячие ладони, напряженное тело, вжимающееся в мое… Возбуждение молодого мужчины, незнакомое мне и слегка пугающее… «Первый поцелуй должен был быть моим, Вивьен, — и шепот — злой, обжигающий. — Моим, понимаешь?» «Не называй имя, — отвечаю я. — Не то Змеевы дети услышат и заберут меня…» «Никто и никогда не заберет тебя у меня, — еще злее говорит он. — Никто. Никогда!» Он дышит слишком тяжело. И мне хочется его успокоить, погасить эту злость, это отчаяние, которое поселилось в моем друге. Я хочу, чтобы он был счастлив… Я обнимаю его, глажу напряженную спину, провожу рукой по груди. Пальцы становятся мокрыми. И Ржавчина тихо стонет. Со страхом я дергаю его серую рубаху, поднимаю, несмотря на сопротивление парня. И вижу кровавую корку, покрывающую его ребра. Она складывается в замысловатый рисунок, такой же, как у меня. Только этот больше в три раза… «Рисунок должен быть парным», — криво улыбается Ржавчина. И снова трогает губами мою шею, ключицу, щеку… почему-то не губы. Словно все еще не может простить чужое прикосновение к ним.