…Это были золотые несколько лет его детства, когда он жил с бабушкой. Не видел омерзительного папашу, не видел слез матери, с бабушкой было хорошо и спокойно… И каждую неделю ходили в соседнюю церковь к мессе. На Рождество в соборе был такой красивый праздник с концертом и подарками, а на Пасху все дети городка искали яйца в лесу, он всегда больше всех находил, а бабушка велела делиться с теми, кто нашел меньше… Ну, ему не жалко было — у него десять, а у вон той девочки одно яйцо всего, пусть не плачет, он поделится… Ходить в церковь маленькому Максику нравилось, там так красиво — он всегда любил все красивое. Гимны такие торжественные, голос у него детский был неплохой, даже в хоре пел. Все молитвы знал, и сейчас даже, если глаза закрыть — в голове всплывает “Радуйся, Мария, благодати полная…” А когда готовился к конфирмации, то внезапно скончалась бабушка, так конфирмацию и не прошел… И его забрали из рая в ад — в дом, который он ненавидел… — А если меня раскроют? Я не хрена не знаю в этих церковных правилах. - “Номер два” будет суфлером, обложится молитвенниками, будет курировать, как обычно… А если раскроют, то судейский папа тебя прикроет, не боись, Максик. Сценарий мы с “номер два” набросим, но ты должен одобрить — ты единственный католик среди нас. — Да какой я католик! Потом снова посмотрел в зеркало, закрыл глаза. А когда открыл, на Эльвиру снова смотрел молодой патер — но холодный, недоступный, с глазами, что смотрели дальше и видели больше… Конечно, Эльвиру, как любую грешницу, это страшно завело. Он оттолкнул ее: — Блудница вавилонская! Изыди, дщерь греха! Эльвира хлопала в ладоши от восторга. — Верю в успех! Я уже готова обратиться в лоно церкви, ты просто ангел… — Богохульница! Греховодная волшебница, поди прочь! — Не увлекайся, Максик, и не борзей — соблюдай субординацию. В монастырском саду, мать с дочкой наткнулись на прекрасного патера, читающего молитвенник и перебирающего четки. Он спросил их что-то про расписание автобусов. Приехал из провинции на церковный праздник. Только в этом году семинарию закончил, получил приход в отдаленном поселке… На службе сидели рядом. Молодой священник где-то потерял свой молитвенник, девушка поделилась с ним. Их пальцы соприкоснулись. Они пели в унисон. Иногда скромный священник сбивался, смущенно улыбаясь, и соседка по скамье поправляла его. Вышли из собора все вместе. Обедали. Потом молодой священник пригласил девушку на занятие в молодежной библейской группе… Вообще-то ей очень досаждала эта родительская блажь переться черти-куда на какой-то идиотский церковный праздник, у этой девицы было полно вариантов более приятно провести время. Но мать так причитала о ее неправильном поведении — отмолить грехи хотела, а отец так орал — обещал выгнать из дому, отнять машину и денег не давать, что пришлось согласиться. И девица очень страдала в этой поездке, пока не встретила этого прикольного священника — никогда не видела таких хорошеньких… Его сдержанность завела ее, его недоступность — он же католический священник! — привлекала еще больше. Случайное прикосновение заставляло ее вспотеть, а щекотание светлыми кудрями — молодой священник что-то показывал ей в книжке, наклоняясь, приводило в исступление… Поэтому девица согласилась пойти с ним на молодежное занятие. Тема была просто ржачная — “воздержание, как способ избежать греха”. Ну, хоть поржет, а то в этой церкви такая тоска… Там много всего говорили такого умного, но страшно унылого, Библию цитировали. А вот когда опытом делились, выступали — было чуть повеселее. Этот красавчик-священник тоже выступал, он же, типа, католический священник, в воздержании толк знает. Да только тормозил странно, повторял вопрос, думал долго, потом отвечал, запинаясь — не так, чтобы сильный оратор… Да ничего он не тормоз! Просто в нем нет ничего церковного, кроме четырех молитв и умения правильно креститься, а он священника тут должен изображать! Поэтому повторял вопрос, чтобы через микрофон в воротничке, “номер два” услышала, нашла и продиктовала ему что говорить, с цитатами и ссылками на теологов… А вот когда все рассказывали личные истории, вот тут он не тормозил, вот тут ему было что порассказать о тернистом пути греха — обычно весь этот его стандартный набор историй “про баб” он рассказывал собеседникам в другом контексте, но тут приправил его оттенком раскаяния и осуждения. …Он уверовал, он исправился, он ведет к свету праведной жизни другую молодежь — вот эту девушку, которая очевидно нуждается в поддержке и утешении… Вот, если бы были соревнования по бесстыжему вранью — этот оратор, без сомнения, взял бы первый приз, а если бы за обычное вранье небеса поражали бы молнией, то на этого блондина обрушилась бы целая небесная артиллерия. Ох, как проникновенно он врал! А может, и не врал — может, он выворачивал наружу то, чего стыдился, то, что считал неправильным, плохим — ведь бабушка водила его за ручку в церковь и научила, что хорошо, что плохо… Особенно ему удался образ “блудницы вавилонской”, молодой священник придал этому философскому образу христианской эсхатологии черты вполне реальной женщины — с черными волосами, черными глазами и грудью огромной, в порфире и багрянце, в золоте и жемчугах, на звере с семью головами и десятью рогами… В руке держала чашу, а чаше той нечистота блудодейства ее и ее мужчин, их жизнь, достоинство, честь, совесть, бессмертная душа… В наушнике Макс слышал хрипение — это “номер два” сдерживала смех. — Браво! — шептала она, — но только не увлекайтесь, Эльвира будет слушать все записи… Но и организаторы остановили его — слишком увлекся, дали слово другим. Это же надо, в провинции такое серьезное отношение к религии — впечатляет…. Раскрасневшийся от страстной речи, молодой священник посмотрел искоса на свою спутницу — у той также пылали щеки и блестели глаза, но только по совсем другой причине. По дороге обратно к гостинице, она предложила зайти в храм помолиться на ночь — ну, как он мог ей отказать! Там, в пустом и полутемном соборе начала к нему приставать. И не только потому, что так было по сценарию, но и потому, что еще не вышел из роли раскаявшегося грешника, Макс с силой оттолкнул девицу. — Нет! — и с жаром начал ей рассказывать, почему нет. Он же все объяснил на занятии… Отталкивал ее, задерживая руку на несколько секунд, касался волосами лица, неловко споткнувшись, оперся на ее бедра коленом, потом рукой… — Повернись вокруг себя, — теперь Эльвира командовала в наушнике, — пусть юбка кружится, покажи свои крепкие ноги… У тебя голые ноги? — Нет! — снова отказав девице, Максик сделал, как говорят. Он оскорбленно развернулся, подол сутаны хлопнул по крепким голым икрам. Максик уронил свой рюкзак, оттуда посыпались всякие вещи, он стал ползать по каменному полу, собирать их… — Помолимся! — священник схватил девицу за руку, они стали рядом на колени и наконец сделали то, зачем они пришли в этот пустой и темный храм — молились. Священник повторял все четыре молитвы, которые знал, молился за грешников — это была очень страстная и очень эгоистичная молитва, кто еще помолится за него, как не он сам. А сексзависимая девушка радовалась возможности держать его за руку и воображать, как она сейчас выйдет отсюда, найдет себе кого угодно, любого, в кафе или остановке, и трахнется с ним, чтобы снять напряжение… Но опытная режиссерша шоу предвидела это. — Теперь чай! — скомандовала Эльвира. Молодой священник вытащил из рюкзака термос и предложил, в знак дружбы, испить из одного кубка. Они сели на ступеньки церкви и пили странный травяной чай — девицу заводило то, что на этой чашке вот только сейчас были губы этого красавчика, поэтому она не обращала внимания на странный вкус… Потом священник решил провести ее к отелю. — Матери сдать на руки! — приказала начальница, — никаких подъездов. Зафиксируй телефоном, что пришла, время отметь. Пришли к отелю, поднялись наверх. Мать была рада и удивлена, что непутевая дочь вернулась так рано и с приличным человеком. Священник позволил себе отеческий поцелуй в лоб и попрощался. — Крутнись так, чтобы было видно ноги! — командовала режиссер. Снова тяжелая сутана хлопнула по крепким икрам молодого священника, он ушел, не обернувшись. А у девицы не было сил идти ни в кафе, ни на остановку, она спать отправилась — расслабляющий чай у этого паренька. Всю следующую неделю девица провела в обществе молодого провинциального священника. Они проводили время в изучении Библии, молитве и посещении молодежной группы, делая перерывы только на обед и сон, в качестве аперитива, десерта и полдника потребляя, модный в провинции, травяной чай. Одна девица никогда не оставалась. — Если не досмотрим, кого-то еще найдет, вся работа будет насмарку… Стереги ее, Максик, и доводи до кондиции. Ноги, ноги… Свались, случайно покажи бедро. Черт, вот бы ей татуировку армейскую увидеть, там никакие прививки не делают?… Наконец “кондиция” сексзависимой барышни проявилась в постоянном сердцебиении, повышенном давлении, чрезмерной потливости и расширенных зрачках… В голове у нее была страшная каша из религиозных проповедей, библейских цитат и странного желания делать все, что скажет этот молодой патер, да она все, что угодно для него сделала бы! У этого желания был странный привкус травяного чая, но девица этого не понимала. — Как бы удар ее не хватил, — беспокоился Макс, — а мне отвечай потом перед судейским папашей. — Пожалуй, пора, — согласилась Эльвира, — Время инсайта. Приступайте к работе. И целую ночь, Макс и “номер два” готовили его речь, тренировали мизансцены для финальной сцены — препоручения души заблудшей девицы Господу. Макс наизусть выучил. Эльвира одобрила, сказала, что половины этой религиозной чуши не понимает, но написано хорошо, подправила где надо. — Жги, Максик! Душу спасаешь, — так благословила его эта блудница вавилонская, без души и совести, рекомендовав хлебнуть чуток из другого термоса, для храбрости. — Позаботьтесь о девочке, Макс, — ласково сказала “номер два”, - так, как хотели бы, чтобы кто-то позаботился о вас. Вы же патер — отец! — заботливый, на все готовый ради своего дитя. Это у кого такой отец? Уж точно не у Макса… Потом посмотрел на распятие и, вздохнув, сказал, что сделает, что сможет. В тот вечер, как и в вечер знакомства, они пришли в тот пустой и плохо освещенный храм. Девушка думала, что этот молодой священник уже “пришел в кондицию”, ведь она терпеть уже это воздержание не может, целую неделю мучается, давно с ней такого не бывало… И да, патер отвел ее в совсем темный боковой неф и там обнял. И шепотом на ухо начал городить вот этот свой религиозный бред, про то, что любовь бывает разных видов, наивысшая — любовь к Господу, ей надо предаваться, ей отдавать всего себя. Только такая любовь может спасти душу, только такая чиста и невинна… Обнял за талию. Ловким движением профессионала, Макс уложил девицу прямо на каменный пол, навис над нею, навалился… — Крест! — командовала Эльвира, — Крест должен мотыляться в ритм словам! Следи за этим. Рот и крест шевелятся в ритм! Макс сверху и девушка на полу лежали крестообразно, раскинув руки в сторону. Ведь именно так посвящают в священники и монахини, так было задумано. Макс шептал ей в ухо проверенный текст, прислушиваясь к командам режиссера “Пауза!”, “Пошел!”, “Интонация вверх!”, “Голос вниз!” — модный коуч назвал бы это нейропрограммированием, психиатр гипнозом, а мадам Эльвира говорила “так бабка делала”. А потом Макс перестал слышать наушник, его занесло, он лежал на этой девушке, сжимая запястья раскинутых рук, чувствуя свою полную власть над ней, чувствуя, как она дрожит под ним, говорил то, что думал, свое — он же отец этой несчастной, он должен позаботиться о ней, наставить и и научить, принять все грехи ее на себя… Потом не говорил ничего и пришел в себя только, когда Эльвира сказала в наушник. — Дело сделано. Слезай с нее сейчас же! Еще придет кто-нибудь… Блин! Макс откатился прочь, на холодный каменный пол. Да никакой секс еще никогда его так не изматывал, как вот это, по выражению “номер два” — “духовное соитие”. Девица лежала не жива, ни мертва, пришлось ее еще тащить на скамейки, как бы не простудилась. Девица смотрела на Макса странно, с восхищением и поклонением — она получила свое, но только в такой странной форме, которой и представить себе не могла. Физиологически, оргазм и религиозный экстаз весьма отличаются, но химическая природа того и другого очень похожа, те же химические вещества в мозгу определяют удовольствие. Возможно, медсестра-недоучка и не смогла бы научно и подробно описать это явление, но ее народные знания и богатый опыт давно убедили ее в том, как это работает, на практике. — Пусть трахнется с Господом и поймет, что это тоже самое и даже круче, — по простому сказала Эльвира, когда еще планировали операцию. — Надо дать девочке понять, что телесные удовольствия могут быть не больше тех, какие может дать обостренная духовность — в своей манере, культурно выразилась “номер два” Макс был переключателем с одного на другое. Проводником. Медиумом по латыни. Вызвавшим сексуальную энергию девицы, принявший ее на себя и отправивший ее Тому, кто лучше знает, что с этой сумасшедшей делать. Это было непрофессионально, ненаучно, наверняка вредно для психики и девушки, и проводника, но что поделать, если судейский папаша, при должности и деньгах, такой дурак и мракобес, не отвел дочку к врачу! С утра Макс отвел девицу и ее мать к, как выразилась Эльвира, “попам-специалистам”, изложил проблему девушки, сообщил, что он сделал все, что мог, чтобы обратить ее на праведный путь. Попрощался и исчез. Последний раз видела девица крепкие икры посланца божьего под, колыхнувшемся в повороте, длинным черным платьем… 5.2 Макс не являлся на работу целую неделю. Не отвечал на звонки. У него не было сил и желаний. Он повесил над кроватью распятие, а в кровати лежал с четками, перебирая их, и повторяя, заученные с бабушкой, молитвы… И не потому, что вдруг уверовал разумом и сердцем, а потому, что загипнотизировал сам себя. Такое бывает с неопытными медиумами, не знающими правил психической защиты. В дверь звонили уже целый час. Не хотел вставать, но потом сполз с кровати и подошел к двери, спросил, кто там приперся. — Блудница вавилонская, — раздался ответ. Эльвира принесла с собой бульон и пирожки. Потащила его в ванную, мыла там мочалкой, пела песни, как маленькому. Потом кормила с ложки бульоном, давала откусить пирожок, просила ласково тщательно пережевывать. А Максик плакал о том, что он грешник. А хочет быть хорошим. Его бабушка учила быть хорошим, а он нарушил все заповеди, все… Хотя нет, еще никого не убивал. А мог бы — он ведь в армию добровольно отправился, чтобы научиться убивать людей…