На самом деле Славин никогда не обижался, считал это делом затратным и контрпродуктивным. Обижаться на начальство – себе дороже, а от остальных можно просто отмахнуться и переключиться на что-то более приятное. Между тем Наполеонов, от которого оперативнику отмахнуться никак не получится, продолжил: – Вот это правильно, тем более что я тебе работёнку хочу поручить и как раз по твоему профилю. – По моему профилю? – удивился Дмитрий, гадая, чего же там изобрёл для него Наполеонов. – Ну, ты же у нас художник. – Я опер, – отрезал Славин. – Ну, ладно, ладно, опер, – согласился следователь, – но с художественным наклоном. Славин тяжело вздохнул в трубку. – Не вздыхай, как нагруженный слон, – сказал следователь, – может, я не так выразился. Но факт, что ты разбираешься в живописи. – Разбираюсь, – осторожно согласился Славин, – но если вы хотите, чтобы я поработал экспертом в этой области, то вынужден вас разочаровать… – Каким ещё таким экспертом, – начал терять терпение Наполеонов, – мы расследуем дело об убийстве тёщи саксофониста Бессонова. Дело громкое. Начальство бдит. – Если вы хотите, чтобы я выяснил, не подменили ли подлинный саксофон Бессонова на подделку, то я пас! – Ничего ему не подменили! Бессонов был в день убийства на гастролях! И саксофон был при нём! Понятно, при нём?! – Ещё как понятно. Дальше. – У Инессы Бессоновой до того, как она познакомилась со своим нынешним парнем Глебом Павловичем Куприяновым, был другой парень, некий Владимир Маркович Дорин. Он учился в художественном училище и рисовал. – Писал, – машинально поправил Славин. – Чего писал? – машинально переспросил Наполеонов. – Картины. – Умник! – Есть немного… – Так вот, – не обращая внимания на дерзость, проговорил следователь, – я хочу, чтобы ты узнал об этом Дорине всё. Где он теперь, чем занимается, на что живёт, не появились ли у него в последнее время деньги… – И есть ли у него алиби на время убийства? – И впрямь умник, – похвалил Наполеонов и напутствовал: – Действуй! – Есть, товарищ капитан. Наполеонов вздохнул и отключился. Больше всего на свете ему сейчас хотелось прилечь на свою кровать или хотя бы на диван в гостиной, закрыть глаза и заснуть, чувствуя сквозь сон, как мать накрывает пледом и тихонько, чтобы не разбудить, гладит его коротко постриженные волосы. Да-да, следователи – тоже люди. И им иногда очень хочется, чтобы их погладили по головке. Особенно в те дни, когда расследование застопорилось на месте и ни «но», ни «тпру». Глава 6 Ни о каком художнике Дорине старший лейтенант Славин понятия не имел. В художественной школе он учился в детстве и никаких связей со своими бывшими однокашниками не поддерживал и не имел понятия о том, чем они занимаются теперь. К отцу Дмитрий обращаться не захотел, хотя Славин-старший и помогал устраивать выставки молодым художникам, но на данный момент в его каталоге никакого Дорина не было. Поэтому Дмитрий позвонил известной в городе художнице Лидии Заречной, с которой он познакомился при расследовании одного из дел. С тех пор они встречались время от времени, посещая вместе известные выставки, и даже пару раз сходили в Драматический театр на премьерные спектакли, и это не считая редких встреч в кафе. Дмитрий вспомнил, какой он увидел Лидию впервые, и невольно улыбнулся. На девушке были старые джинсы и перепачканная красками светло-серая блузка. Русые волосы небрежно сколоты на затылке, слегка полноватые губы и большие серо-зелёные глаза. Именно эти глаза и зацепили Славина. В них светились ум, любознательность и что-то ещё, не передающееся словами, может быть, обещание захватывающего приключения или намёк на раскрытие некой тайны… Этого Славин сам не знал и не узнал до сих пор. Вероятнее всего, он сам себе придумал и приключения, и тайну. Дмитрий тихо вздохнул, но как только услышал в телефоне голос Лидии, сразу ожил: – Привет! – Это ты? – спросила она. – Я смотрю, номер высветился неизвестный. – Я звоню со служебного телефона. – А, со служебного, – протянула она и закончила: – Значит, и разговор служебный? – В некоторой степени, – отозвался Дмитрий, уловив в голосе художницы нотку разочарования. – Что же ты хочешь? – Лида, будь другом… – При слове «другом» Заречная фыркнула, а Славин обругал себя мысленно «ослом». Но, тем не менее, продолжил: – Лида, скажи, ты слышала что-нибудь о неком художнике Владимире Дорине? – Тоже мне, нашёл художника, – проговорила она с лёгким пренебрежением, – Володька недавно окончил училище. Нигде ещё не выставлялся. Позиционирует себя как классик. – В смысле? – удивился Славин. – Ну, то есть, пишет в стиле старых художников, типа Репина, Кипренского, Федотова, Брюллова. – По-моему, неплохой выбор. – Может быть, – проговорила она неуверенно. – То есть ты хочешь сказать, что это теперь немодно. – Не только… – А что ещё? – Переплюнуть классиков он не сможет, а свою манеру письма пока не выработал. «Выработает, какие его годы?» – подумал про себя Славин, а вслух спросил: – Ну, и где он сейчас подвизается? – А нигде. – То есть? – Вернее, он что-то пишет. А продаёт небольшие миниатюры на Пешеходной улице. Знаешь, где это? – Да, конечно. Спасибо тебе! Выручила. – А когда мы увидимся? – спросила Лидия. – У отца в воскресенье будет выставка некоего заезжего художника из Австрии. Выставка для избранных, – сделал он ударение на слове «избранных». – А нас туда пропустят? – спросила Заречная. И он догадался, что она улыбается. – Приглашения у меня на руках. Жди меня в воскресенье в десять утра возле входа. – Или ты меня жди, – пропела в трубку Лидия и отключилась.