«Да, — ответил индеец, — все перепились». — Черт! — рявкнул я по-английски. — Ладно, хрен с тобой, допивай свое виски, несчастный сукин сын. Вскоре он отключился, а я разрядил его карабин: на всякий случай, если к своему пробуждению он не растеряет всех винных паров. Я узнал все, что хотел. Неуемное честолюбие Кастера толкало его на битву, рядом с которой события при Уошито показались бы детской дракой. Пессимизм Кровавого Ножа еще ничего не значил. Как бы ни были многочисленны сиу и шайены, они неорганизованны, вооружены чем попало и у них женщины и дети. Что же мне оставалось делать? Дурацкую идею убить Кастера я решительно отбросил. Теперь это ничего бы не изменило. Да, генерала многие ненавидели за его упрямство, за дикое обращение с младшими офицерами, за полное презрение к солдатам, за… да что там говорить, за все на свете, но застрели я его сейчас — и он мгновенно превратится в героя. Кроме того, генерал Терри не позволит свернуть уже начатую кампанию. Ему тоже нужна слава. Оставив Кровавого Ножа дрыхнуть под кустом, я вернулся в лагерь и на берегу Пыльной реки встретил человека из своего далекого прошлого. Его кожа была цвета сажи, а на голове красовалась широкополая шляпа с орлиным пером. За двадцать лет он сильно изменился. — Привет, Лавендер! Вот так сюрприз! — сказал я. Он вежливо приподнял шляпу и ответил, что не имеет чести знать меня. — Джек Кребб, — возмутился я. — Вспомни преподобного Пендрейка! В Миссури! Он отскочил назад, снял шляпу, чтобы лучше видеть, затем издал гортанный вопль и бросился мне не шею. Можно было подумать, что встретились два близких родственника. — Что ты тут делаешь? — спросил я, высвобождаясь из его объятий. — Пендрейк заделался армейским капелланом? — О нет, — ответил Лавендер и снова нахлобучил шляпу на свои тронутые сединой волосы. — Нет, Джек. Он умер вскоре после твоего побега. Обожрался до смерти. На мой взгляд, у него был счастливый конец. Люси приготовила тогда свинину под яблочным соусом. — А миссис Пендрейк? — спросил я, и сердце мое екнуло. — Снова вышла замуж? — Нет, Джек. Леди закрылась в доме и не пошла даже на похороны. Церковь прислала нового священника и хотела вселить его в дом покойного хозяина, но у городских властей так и не повернулся язык сказать хозяйке, чтобы она выметалась. Так она там и живет теперь, совсем одна. На какое-то мгновение меня охватило острое желание плюнуть на все, собрать свои манатки и махнуть в Миссури, однако я быстро с собой справился. Мне стукнуло уже тридцать шесть, и жизнь отучила меня от непродуманных решений. Поверьте мне, истинный романтик не тот, кто бросается куда-то сломя голову, а тот, кому хватает воображения. А романтик, побывавший в стольких передрягах, как я, становится чуть ли не консерватором. — Года два после смерти хозяина, — продолжал между тем Лавендер, — я жил с ней, но когда из дома уходит мужчина, дом уже не тот. Когда же мне дали вольную, я, как и хотел, отправился на запад. Один мой родственник служил под командованием капитана Льюиса и капитана Кларка… Судьба кидала Лавендера из стороны в сторону, от одной случайной работы к другой и довела аж до Нью-Йорка, откуда он еле ноги унес. Потом были скитания по прерии, где он познакомился с индейцами из племени Сидящего Быка. Эта новость оторвала меня от моих мыслей. — Не может быть! — воскликнул я и тут же пожалел о своих словах, так как Лавендер почти не умел врать. Он взглянул на меня с затаенной обидой, и я поспешил добавить: — Бог ты мой! Подумать только! Сидящий Бык, вождь сиу! Ты просто очень удивил меня, старина. Ведь за ним сейчас и охотится вся армия. Лавендер грустно кивнул: — Ага. Я женился на женщине сиу из клана хункпапа и несколько лет прожил в палатке, покрытой шкурами. Они очень хорошие люди, эти сиу. Мне запомнился один индеец, который, когда хотел увидеть, что происходит где-то на свете, просто садился и закрывал глаза. А потом вставал и рассказывал. — Да, — задумчиво ответил я, — это правда. — Вот ты вспомнил о Пендрейке, Джек, — в тон мне ответил Лавендер. — Он тоже был хороший и даже, наверное, святой. Преподобный выкупил меня у моего прежнего хозяина и дал мне свободу. Я, должно быть, страшно неблагодарная скотина, но чем больше я слушал его, тем чаще думал, что он дурак. — Я тоже. Хоть и был мальчишкой. — Но почему мы так думали, Джек? — Лавендер выглядел искренне озадаченным. — Ну ладно я, я все-таки черный. Но ты-то умел читать и писать. — По-моему, — сказал я, — потому, что он говорил о том, что должно быть, а не о том, что есть. — Правильно! В самую точку! — радостно вскричал Лавендер, но тут же снова задумался. — Но ведь у индейцев все по-другому… так почему же мы оба, и ты и я, сбежали от индейцев? — Потому что мы родились не дикарями. — Ты так думаешь? — Когда у тебя было что-то большее, ты уже не можешь довольствоваться меньшим. Ни ты, ни я не родились в палатке, наши матери не носили нас на спине, мы не привыкли верить в заклинания и амулеты, мы так и не смогли понять, зачем таскать вещи по земле, если есть колесо… — Когда попадаешь к дикарям из цивилизации, — подхватил Лавендер, — то можешь немного пожить с ними, а потом тебя начинает тянуть обратно. Не знаю, хорошо это или плохо, но происходит именно так. Мы неторопливо шли по направлению к его палатке на самом краю лагеря. — Все верно, Лавендер, — сказал я, — но ты так и не ответил мне, почему ты здесь, в армии? — Я не собираюсь воевать с сиу, — несколько смущенно пояснил он. — Меня наняли как переводчика. Но если они станут стрелять в меня, мне придется стрелять в ответ. На следующий день я наконец увидел Кастера. Хотя я и находился в лагере, так сказать, неофициально, мне не составляло труда не мозолить глаза патрулям, так как там и без меня хватало гражданских. Но со временем я начал опасаться, что рано или поздно мне, не занятому никаким конкретным делом, начнут задавать вопросы. Кроме того, я невольно мог выдать свои истинные симпатии, поскольку было просто тошно слышать постоянные разговоры солдат о том, как они перережут горло Сидящему Быку, что хороший индеец — это мертвый индеец и так далее. Кастера в армии не любили, но краснокожих — еще больше. Я не знал, как мне поступить. Лагерь индейцев пока не обнаружили, и майор Рено со своими разведчиками снова отправился на поиски. У меня в голове начал вызревать план, как после определения местонахождения «врага» ускользнуть от «своих» и предупредить индейцев о грозящей беде. Для этого лучше всего было наняться следопытом, что требовало беседы с самим Кастером. Я направился прямо к шатру Сына Утренней Звезды и с таким уверенным видом прошел мимо денщика (другого, не того, что был при Уошито), что тот не сделал даже попытки задержать меня. Генерал сидел за небольшим походным столиком и читал журнал «Гэлакси», рядом лежала стопка мелко исписанных листков. Новая прическа сильно изменила его, но весь его вид словно говорил о том, что предчувствие Кровавого Ножа всего лишь глупое суеверие. Однако одна маленькая деталь придавала всему несколько иной оттенок: несмотря на ясный день, внутри его шатра горела свеча, бросая странный красноватый отсвет на светлые волосы молодого генерала; граница этой призрачной короны проходила по лбу и пропадала за правым ухом… Кастеру предстояло быть скальпированным. На мгновение во мне шевельнулась жалость к нему, но это теплое человеческое чувство быстро исчезло, когда он поднял на меня свой ледяной взгляд. — Изложите свое дело, да покороче, — сухо пролаял он. — Генерал, — ответил я, стараясь подавить растущее раздражение, — я мог бы быть полезен вам в качестве переводчика и проводника. С сиу много шайенов, а я жил среди… — Не требуется, — оборвал меня Кастер. — Эй, денщик, проводи посетителя! Солдат мгновенно явился на зов своего хозяина и, видя, что я не выказываю должной поспешности, довольно грубо схватил меня за рукав. Меня охватила ярость, и, отпихнув его, я рявкнул: — Слушай, ты, гнусная рожа, если еще хоть раз дотронешься до меня, твое брюхо познакомится с моим ножом. Глядя на эту сцену, Кастер хрипло расхохотался. — Да ты прямо порох, как я погляжу! — сказал он. — Мне такие по нраву. Денщик, ты свободен. Одарив меня нехорошим взглядом, солдат ретировался. — Так чем же ты можешь быть мне полезен? — с высокомерной улыбкой осведомился генерал. Все еще горя негодованием, я рассказал ему о своей жизни у шайенов, опустив, разумеется, Уошито. — Ах, шайены, — сказал Кастер. — Жаль, что не сиу. Ты, дружок, опоздал на восемь лет. С шайенами я покончил еще в 1868-ом. Ты что же, газет не читаешь? Его улыбочка бесила меня куда больше его слов, но я сдерживался. — К северу от реки Платт еще хватает шайенов, — как можно спокойнее ответил я, — и они доставят вам массу неприятностей, особенно объединившись с лакота. — Фу, — отмахнулся он, — подумаешь, горстка конокрадов! Мой седьмой полк разделается с ними за один день, если, конечно, торгаши не успели снабдить это краснозадое отребье скорострельными карабинами. Тогда мне понадобится еще один полк. И как правительство терпит подобных негодяев! Они посмели даже вывешивать над своими лавочками государственные флаги, а сами продают оружие дикарям. Даже в армии нет порядка: один офицер… — но тут он прервался, вовремя сообразив, что негоже вываливать грязное белье армейской жизни перед первым встречным. — Что ж, — закончил генерал, — для тебя это все равно китайская грамота. Я не могу нанять тебя проводником, но ты вполне можешь работать в лагере табунщиком, гуртовщиком, погонщиком или кем-нибудь еще. Не всем дано идти во главе колонны: нужны не только глаза, но и ноги. Вы вряд ли поверите в то, что случилось потом. Моя ярость достигла предела, и, прежде чем я успел опомниться, я услышал свой собственный голос: — Ах ты, ублюдок, жаль, что я не прирезал тебя тогда, после Уошито! Я окаменел от ужаса. И не потому, что боялся за свою жизнь, нет, просто я понял, что уже никогда не смогу предупредить индейцев. Эти слова еще эхом гудели у меня в ушах, когда Кастер сказал: — Но все равно спасибо за предложение. И мне нравится твой темперамент. Мы обязательно победим. С твоей помощью, разумеется. И он вернулся к своему журналу. Кастер не услышал моих слов, брошенных ему прямо в лицо! По отношению к окружающему миру он вел себя как механическая птичка под стеклянным колпаком. Его самомнение было столь высоко, что он слушал только себя. Только себя! Я, по крайней мере, не знаю, чем еще это можно объяснить. Вот вам и ответ, сэр, почему моего имени нет ни в одном списке участников битвы при Литтл Бигхорне. Кастер решил, что я табунщик, а табунщики и гуртовщики считали меня переводчиком, возможно из-за Лавендера, с которым я проводил все свободное время. Седьмой кавалерийский оставил в лагере на Пыльной реке все лишнее снаряжение, включая сабли. Так что, когда вы видите на картинках в книжках Кастера, воздевшего к небу руку со шпагой среди озверелой орды индейцев, знайте — это ложь. Через пару дней мы были уже в сорока милях от Йеллоустоуна и направлялись к устью реки Танге. Я раздобыл себе индейскую лошадку с удобным седлом, выменяв ее у Кровавого Ножа за три бутылки виски. Совсем неплохая сделка. Последним воспоминанием о Пыльной реке стала мелодия «Гари Оуэн», живо освежившая мою память и вернувшая меня к событиям восьмилетней давности. Мне тогда и в голову не приходило, что вместе с тающими вдали нотами этой ирландской песенки от Кастера уходит его легендарная удача. Я ехал в арьергарде, следя за вьючными мулами, заменившими на марше тяжелые скрипучие повозки, а впереди меня двигалась огромная колонна синих мундиров.