Солдаты вихрем проскакали через весь наш лагерь и расстреливали уже последние палатки. Шум боя отдалился и напоминал теперь драку за плотно закрытой дверью. Я хотел было вернуться в свой типи за патронами, но вовремя сообразил, что солдаты скоро вернутся для окончательной «чистки», а моя излишняя активность выдаст им спрятанных жену и ребенка. Поэтому я побежал немного в сторону, прячась за палатками, и там увидел Черного Котла, распростертого у порога своего жилища. Рядом с ним лежала его жена. Она еще дышала. Он подписал свой последний мирный договор. Песчаный ручей так ничему его и не научил. Тогда я подумал о Старой Шкуре. Слепой, без своих сыновей и воинов, он был совершенно беспомощен. Я свернул к его типи, стоявшему, кстати, неподалеку от моего. По дороге мне то и дело приходилось перешагивать через трупы индейцев. Многих из них я не знал, других же узнавал по раскраске… Раскраска-то и напомнила мне о моем собственном внешнем виде. Я так и не смыл с лица черную краску, хотя она наверняка и стерлась кое-где, пока я ползал, волосы же являли свой природный цвет всем окружающим. Но приводить себя в порядок было все равно некогда, и я на это плюнул. Я влетел в палатку Шкуры в полной уверенности, что найду его там в одиночестве. Но я ошибся. Его не бросили Молодые жены из последних сил уговаривали старика бежать. Одна держала на руках ребенка, вторая сжимала нож, который и был немедленно на меня направлен. Без лишних церемоний я отпихнул ее прикладом своего бесполезного ружья и крикнул: — Бегите! Я сам помогу дедушке. — Тогда убей и меня! — завопила та, что держала нож. — Да беги же, идиотка несчастная! — взвыл я, схватил ее за шиворот и швырнул к выходу. — Беги к реке! Это немного встряхнуло обеих, и к ним вернулась способность соображать. — Мы верим тебе, — сказала та, что держала ребенка, и они поспешно выскользнули наружу. — Сын, — сказал тогда Старая Шкура своим обычным тоном, — садись рядом со мной. Мы будем курить. Нет, вы представляете? Он преспокойно уселся у очага и стал набивать трубку! — Дедушка! — взмолился я. — Где твой рассудок?! Синие мундиры пришли убить нас всех. У нас нет времени, мы должны лететь к реке быстрее, чем птицы! — Черный Котел мертв, — сказал он. — Я знаю. Я слеп и не могу сражаться. Но я и не побегу. Если это день моей смерти, я хочу встретить ее здесь, не выходя из круга. Его упрямая нижняя челюсть задралась вверх, и я понял, что слова бесполезны. — Хорошо, — сказал я, — я зажгу тебе трубку. Он важно кивнул, а я, забрав у него трубку левой рукой, изо всех сил двинул ему правой по подбородку. Я был зол и испуган, поэтому вложил в удар все свое желание спастись, однако Старая Шкура продолжал сидеть как ни в чем ни бывало. — Не надо так переживать, сын, — заявил он. — У тебя слишком дрожат руки, отдай мне трубку, я сам зажгу ее. А потом мы покурим, и твое волнение улетучится, как дым. Правый кулак сильно болел, поэтому я подал ему горящий уголек другой рукой. Звуки стрельбы снова приблизились. Своим ударом я хотел отправить его в нокдаун и, бесчувственного, отнести к реке. Теперь, прикинув возможность оглушить его прикладом, я отказался от этой затеи, поскольку голова старого вождя, покрытая толстым слоем свалявшихся волос, была едва ли не крепче подбородка. Он между тем набрал полный рот дыма и выпустил по облачку на запад, восток, север и юг. Боже правый, этот индеец меня просто поражал! Знаете наверняка, как, подтрунивая обычно над иностранцами, дикарями и прочими, мы все же полагаем, что в момент реальной опасности они станут такими же, как мы, и чуть ли не заговорят на нашем языке. Но здесь мне пришлось стать шайеном. С отчаянием пришло и красноречие. — Река — часть великого водяного круга земли, — заявил я, переходя на громкий фальцет шайенских ораторов. «Сработало!» — подумал я, так как Старая Шкура отложил трубку и насторожился. — Священные воды текут в теле земли так же, как кровь течет в теле человека, а сок — в теле дерева. И это великое течение соединяет все сущее. О великий дух Белого Бизона, услышь меня! Отведи своих детей к реке, к безопасной реке! Не думайте, что я над ним издевался. Нет, меня посетило истинное вдохновение. Наверное, я унаследовал дар проповеди от моего па. Короче говоря, я страшно увлекся и не сразу заметил, как старик поднял лежащий рядом с ним допотопный мушкет, из тех нелепых громадин, что заряжаются через дуло. Бог мой. этот выживший из ума пророк, похоже, собрался меня пристрелить за то, что я пытаюсь его спасти! Но тут я услышал у входа в палатку какую-то возню, и в проеме показался солдат с револьвером в руках, явившийся выяснить, не требуется ли двум нашим заблудшим душам его помощь по переселению в мир иной. Тр-р-рах-бабах! — рявкнул пугач Старой Шкуры, и, клянусь вам, ни до, ни после я не слышал ничего более громкого. Вождь наверняка забил двойной заряд пороха, поскольку огненная струя прорезала весь типи до самой «двери», помещение заволокло дымом, а пуля отбросила солдата далеко назад. Вождь удовлетворенно кивнул и гордо выпрямился. Он стрелял на слух! — Принеси мне его скальп, сын, — сказал вождь. — А потом мы еще немного поговорим о реке. Может, я туда и пойду. — Боюсь, что уже слишком поздно, — заметил я. — Теперь они сбегутся сюда, как койоты на падаль. И я не хочу тебе больше ничего доказывать. Я взял его под руки и заставил встать. Видимо, он все-таки решил идти, так как в противном случае мне не удалось бы сдвинуть его с места, это уж точно. Затем я вынул нож, разрезал стенку типи и потащил старика за собой. — Постой, — сказал он, — я должен забрать свои амулеты. Речь шла о свертке из ныне затертой, а когда-то ярко размалеванной кожи антилопы, содержимое которого было для всех тайной. Подобным сокровищем обладали все вожди и почти все воины (особо отличившиеся, разумеется). Как-то, не сумев справиться с любопытством, я сунул нос в такой сверток одного убитого шайена до того, как его вместе с телом положили в гроб из коры. И что вы думаете я там нашел? Пригоршню перьев, совиную лапу, свисток из оленьей кости, сушеный член бизона и прочую ерунду. Однако индейцы искренне верят в магические свойства подобных предметов, а кто я такой, чтобы доказывать им обратное? Старая Шкура не был исключением. Я извлек сверток из-под шкур на полу и отдал ему. Мы снова направились к выходу. — Подожди, — сказал старик, — мы забыли мой боевой головной убор. Я не помню, чтобы он когда-нибудь его надевал; шайенские вожди вообще люди скромные и не любят выделяться в толпе ярким оперением, предпочитая совсем иное. Доспех Старой Шкуры хранился в округлом докторском саквояже, висевшем на кожаном ремешке под потолком типи. — Не хочешь взглянуть? — спросил старый оболтус. — Он очень красивый и напоминает мне о сражениях далекой юности. И он действительно стал возиться с замком, пытаясь открыть саквояж! — Как-нибудь в другой раз, дедушка, — ответил я и повесил чемоданчик себе на плечо. К этому моменту карабины вернувшихся солдат уже начали плеваться в палатку свинцом, и я почувствовал себя в пчелином улье. Но вы думаете, мы ушли? Ничуть не бывало. Старой Шкуре понадобился его заговоренный лук, затем колчан со стрелами, потом любимое одеяло, потом рог с порохом и сумка с пулями, а следом — трубка и мешочек с табаком. Я стоял, нагруженный всем этим скарбом, а за тонкими стенами палатки безумствовала кавалерия Соединенных Штатов Америки. Я ругался по-английски и выл по-шайенски, толкал его к прорезанной дыре, но все без толку: старик стоял как столб и напяливал на себя остатки украшений — браслеты, ожерелье из когтей медведя, нагрудник из нанизанных в несколько рядов тонких маленьких косточек и так далее, и так далее… От напоминавшего решето типи начали отлетать куски шкур, и тут я разревелся. Я больше не боялся умереть, я даже рад был бы принять смерть как освобождение. Я сказал, что разревелся? Или расхохотался… Сейчас уже не помню, знаю одно: это была самая настоящая истерика. — Тебе не кажется, что нам пора идти, сын? — вдруг поинтересовался Старая Шкура. — Нельзя же, в самом деле, весь день сидеть в этом типи. Солдаты того и гляди его спалят. Кончилось тем, что он буквально вытащил меня наружу, мои же ноги волочились, как мешки с песком. Конечно же кавалеристы охраняли не только вход в палатку, они окружили ее всю, и мы оказались лицом к лицу с тремя дюжими молодцами, тут же давшими залп почти в упор. Они промахнулись. Все. Это единственное, что я могу сказать. И тут сквозь звон в ушах до моего слуха долетел спокойный голос Старой Шкуры: — Не обращай на них внимания, сын. Теперь я знаю, что день нашей смерти — не сегодня. Если в вас есть хоть капля здравого смысла, вы не поверите в то, что произошло потом, и в то, как мы добрались до реки. Я и сам не верю. Но тогда вам придется подыскать какое-то другое объяснение тому, почему мы сейчас с вами разговариваем и каким образом мне удалось пережить в 1868 году битву при Уошито. Старая Шкура отдал мне свой громоздкий мушкет, поднял обеими руками сверток с амулетами прямо перед собой и запел. И я увидел, что глаза солдат смотрят вовсе не на нас, и мы просто прошли мимо них, а они продолжали палить в пустой типи. Я услышал, как один из них сказал: — Хватит, парни, они наверняка уже готовы. Надо зайти и посмотреть. Но другой возразил ему, и в дырявое жилище полетели новые заряды свинца. Старый вождь неторопливо брел вперед, не прекращая петь и не опуская свою драгоценную ношу. Солдаты — и пешие и конные так и сновали по нашему лагерю, но нас никто даже не окликнул. Мы мирно продвигались между ними, они же нас не видели и не слышали. Последнее особенно странно, так как визгливый фальцет старика разносился, как мне казалось, надо всей равниной. Уверен, даже в индейском селении нас бы немедленно заметили. Судите сами: один идет с поднятыми руками и закрытыми глазами (не говоря уже о звуковом сопровождении), а за ним следует другой в драных кожаных штанах, с одеялом на плечах (да к тому же еще рыжеволосый и с перемазанной сажей физиономией), таща целую гору всякого барахла и два ружья в придачу. Так мы достигли линии стрелков, осыпающих пулями индейцев, которые обороняли высокий берег, прикрывая отход своих соплеменников. Основная масса женщин и детей уже скрылась из глаз, и среди разломанного льда холодной Уошито виднелось лишь несколько пловцов. Что ж, до сих пор нам сказочно везло. Я просто не мог понять, почему нас до сих пор не пристрелили, и поневоле отнес это на счет могучих талисманов Старой Шкуры. Но будут ли они хранить нас и здесь, под перекрестным огнем? Ни на мгновение не останавливаясь и не прекращая пения, мой вожатый ступил под обстрел, и мы добрались до самого берега, так и не получив ни единой царапины. Справедливости ради следует добавить, что едва мы вышли на линию огня, индейцы прекратили стрелять. Они-то нас отлично видели и слышали. Пожалуй, только это и спасло мой бедный разум от окончательного помешательства. А последовавшая за этим ледяная ванна окончательно меня отрезвила. Едва мы со Старой Шкурой оказались в реке, другие индейцы быстро вытолкали нас на течение, которое и должно было отнести нас туда же, где ждали своих спасителей женщины и дети, а кто-то успел сказать: — Выходите из воды у большой изогнутой косы, там, где глубина выше головы от берега до берега. Меня они, должно быть, приняли за личную сиделку при слепом вожде. Я не хотел никуда плыть, ведь Солнечный Свет и малыш до сих пор прятались под шкурами в нашем типи, но что я мог для них сделать? Чем помочь? Солдаты полностью овладели лагерем и сгоняли теперь в одну кучу тех женщин и детей, которые не успели убежать и не оказывали сопротивления. Моя семья тоже скоро присоединится к пленникам, и, отправься я сейчас их спасать, меня обвинили бы в предательстве, если не пристрелили бы на месте. Течение несло нас все дальше и дальше, я помогал вождю, как мог, ведь теперь, когда его магические талисманы больше не действовали, он снова превратился просто в слепого старика. Высокий берег, близ которого мы старались держаться, скрывал нас от глаз солдат, а значит, и от их пуль. Все бы ничего, но пронизывающий холод делал мало-помалу свое черное дело, и члены мои начали деревенеть. Через три четверти мили мы догнали женщин, барахтавшихся в ледяной каше вместе с детьми. Самые маленькие были привязаны у них на спинах, а остальные сражались с водной стихией наравне со взрослыми. Совсем рядом со мной какой-то малыш отчаянно лупил руками по воде, но намокшая одежда упорно тянула его вниз; я бросил все наши пожитки, включая оба ружья, и посадил ребенка себе на плечи. Так мы проделали еще с милю до большой подковообразной косы, где и выбрались на заснеженный песок, чтобы, пройдя по нему, вновь войти в реку ниже по течению. Ветер кусал тело сквозь мокрую одежду Я опустил малыша на землю, и он побежал к матери и братьям. Женщина поймала его за руку и, отведя в сторону, стала отрывать от своего платья полосы и обматывать ими ступни ребенка, который хоть и дрожал от холода, но не жаловался и вообще сносил все тяготы бегства молча и достойно. И тут на берегу появился кавалерийский отряд. Позже я узнал, что командовал им майор Джоэл Эллиот, которого Кастер послал расправиться с большим поселком шайенов на южном берегу. Среди нас в качестве охраны были три вооруженных воина, и один из них по имени Маленький Камень разрядил свой длинноствольный мушкет в лошадь под ближайшим всадником, но тут же, сраженный ответным огнем, рухнул на песок. Женщины и дети снова бросились к реке, и, должен признаться, я последовал за ними. Впрочем, когда Маленький Камень упал, у меня мелькнула мысль поднять его ружье и продолжить начатое им дело, однако другой воин оказался проворнее. Почти все были уже в воде, и мы со Старой Шкурой тоже приготовились снова принять холодный душ, когда с берега кто-то крикнул по-шайенски: — Возвращайтесь! Мы окружили их всех! Я потащил вождя назад, причем на этот раз он слушался меня заметно охотнее. Протянув мне свой сверток с амулетами, старик сказал: — Дай мне мое ружье. Я хочу успеть пристрелить парочку солдат, пока молодые воины не сделали все сами. — Сейчас принесу, — ответил я и воспользовался этим предлогом, чтобы улизнуть. Вокруг толпилось полно женщин, и он вполне мог обойтись теперь без моей помощи. Кроме того, с юга быстро приближался большой отряд шайенов, а те, кто так вовремя пришел нам на выручку, окончательно отрезали кавалеристов от реки и теснили теперь наверх, навстречу подходящим силам. Всадники Эллиота спешились и отпустили своих лошадей, а сами залегли в заснеженную высокую траву, совершенно скрывшись из глаз. Их местонахождение выдавали лишь облачка порохового дыма, появлявшиеся после каждого выстрела. Да, стреляли они довольно дружно, но уже поддались панике и плохо видели цель. Едва индейцы поняли это, они бросились в атаку и перебили их, как цыплят. Женщины и дети стояли совсем близко и смотрели. Сражение длилось минут двадцать, после чего настало время трофеев и скальпов Не знаю, доводилось ли вам видеть бойню зимой. Подобное зрелище неприятно в любое время года, но на белом снегу оно особенно отвратительно… На холоде кровь быстро замерзает, и опоздавшим краснокожим приходилось порой раздевать трупы, орудуя ножом. Я упоминаю это отнюдь не для излишней красочности, а лишь потому, что мне самому надо было раздобыть форму одного из убитых. Медлить не следовало — на жадных до сувениров полсотни краснокожих приходилось всего пятнадцать мертвых солдат. Мне повезло: я наткнулся на Маленького Медведя, который, стоя на коленях, снимал скальп. Только сейчас я понял, что он был одним из тех трех воинов охраны. На его голове красовался роскошный боевой убор из перьев, а левый рукав покраснел от крови. Кровь капала из раны на нос и губы убитого. Маленький Медведь довольно ловко управлялся с ножом, но левая рука его почти бездействовала, а справиться со скальпом одной правой совсем нелегкая задача.