Поиск
×
Поиск по сайту
Часть 28 из 30 В начало
Для доступа к библиотеке пройдите авторизацию
— И у меня есть буланый! — вмешался я. Охоту начали со стороны реки, к которой подходил овраг. Пробирались через заросли, собаки рыскали впереди, принюхиваясь к следам. Мы уже довольно далеко отошли от реки, когда вдруг услышали ожесточенный лай. — Кого-то нашли! — радостно воскликнул я. Что было духу помчались мы с братом и Черным Мокасином. Собаки продолжали лаять. Вдруг Сильный Голос резко остановил нас и стал прислушиваться. — Пононка очень странно лает! — заметил он. — Видно, нашел что-то необычное… Может быть, это медведь? И в самом деле, Пононка захлебывался от ярости в нескольких десятках шагов впереди нас. Две другие собаки вторили ему. Сквозь густые заросли мы ничего не видели, но ясно слышали треск ветвей. — Подойдем поближе, но осторожно! — предупредил брат. Мы крались от куста к кусту и вдруг остановились как вкопанные: невдалеке раздался крик человека. Через минуту он донесся снова, и, несмотря на оглушительный лай собак, мы ясно услышали: кто-то кричал по-английски. — Рукстон! — испуганно прошептал Черный Мокасин. — Бежим! — закричал брат. Мы опрометью бросились обратно к реке. Едва мы сделали несколько шагов, как сзади раздался выстрел, вслед за ним — еще и еще. В овраге эти выстрелы звучали оглушительно. Вдруг Черный Мокасин застонал и свалился на землю. — Его убили! — услышал я крик брата. Он подскочил к Черному Мокасину, поднял его и с трудом взвалил обмякшее тело мальчика на спину. Бежать Сильный Голос не мог: он и так шатался от тяжести. Оглянувшись назад, я заметил белого человека с карабином в руках — он преследовал нас. Ребята продолжали мчаться по оврагу к реке. Я изменил направление и бросился в сторону. Прячась среди кустов, я добежал до края оврага и стал карабкаться по склону. Подъем был крутой, но я хватался руками за траву или просто за землю и быстро взбирался вверх. Кустов здесь росло меньше, и я оказался почти на виду. Снизу раздалось еще несколько выстрелов. Одна из пуль ударила в землю рядом со мной, подняв маленькое облачко пыли… Я рванулся вперед. Еще несколько шагов — и я уже был наверху! Отсюда хорошо был виден наш лагерь. Я стал кричать во все горло, чтобы поднять тревогу. Но выстрелы в овраге и без того уже обеспокоили людей. Среди вигвамов сновали воины. Я остановился у самого края оврага и продолжал кричать не своим голосом… — Go back! (Назад!) — послышалось внизу. — Go back!.. — узнал я голос Рукстона. После этого в овраге все смолкло. Послышался топот лошадей со стороны нашего лагеря — это приближались воины. Я взбежал на холм, чтобы им было лучше видеть меня, и начал махать руками. — Там! Там! — кричал я, показывая направление, в котором уходил Рукстон. — Что? Что «там»? — спросил ближайший воин, спрыгивая с коня. — Он, он! — Да кто «он»? — Рукстон! — Где остальные ребята? — Убежали в сторону реки… Черный Мокасин убит… Воины спустились в овраг. Одни повернули к реке, другие бросились в противоположном направлении — преследовать Рукстона. Воинов прибывало все больше. Уже и со стороны лагеря кроу появились всадники. Некоторые вообще не приближались к оврагу, а мчались прямо в прерии, чтобы отрезать Рукстону и его сообщникам путь к бегству. Я снова спустился в овраг. Несколько всадников осматривали кустарник. Один из них подозвал меня. — Смотри! — издалека показал он рукой на какой-то предмет, лежавший около кустов, а сам поехал вслед за товарищами. То был мой любимый Пононка. Голова собаки была прострелена. У меня потемнело в глазах. Я сел на землю, обнял окровавленную голову верного друга и горько заплакал. Остекленевшие глаза Пононки были широко открыты. Когда пес был жив, в этих добрых глазах отражалась вся его верность и привязанность ко мне. Теперь у меня было только одно слабое утешение — сознание того, что храбрый Пононка погиб геройской смертью, защищая нас, ребят. После Косматого Орленка я потерял еще одного друга, и всё от рук тех же самых людей… Наплакавшись вдоволь, я двинулся по оврагу в сторону реки. На берегу я застал брата, родителей и многих других людей из обоих племен. На земле неподвижно лежал Черный Мокасин, но в глазах его теплилась жизнь. Пуля пробила ему правый бок. Кинасы заливал рану настоем из трав. Мальчика перевязали, положили на носилки и отправили в лагерь. Люди говорили, что он поправится, Через несколько часов воины вернулись. Только исключительная удача могла позволить Рукстону и его сообщникам спастись бегством. Но этого не случилось. Правда, у американцев были неплохие кони, но у нас оказались более резвые скакуны. И это предрешило исход погони. В прерии беглецов легко догнали. Окруженные, они еще продолжали отстреливаться, прячась за трупы своих убитых лошадей. Взбешенные воины не обратили внимания на огонь и начали яростную атаку. Несколько наших были ранены. Убитых, к счастью, не оказалось ни одного. Рукстон и его сообщники были изрешечены пулями. Их постигла заслуженная кара. Четверо всадников на длинных лассо приволокли тела убитых конокрадов и положили их на лугу, между обоими лагерями, в том месте, где вчера происходило мирное торжество. Мы с братом сразу помчались туда. Белых бандитов долго волокли по земле; их одежда была изодрана, тела забрызганы грязью. С отвращением глядел я на Рукстона. Лицо его заросло рыжей бородой, как в ту далекую памятную ночь, когда он, пьяный, целился в моего отца из револьвера. Долгие годы я испытывал чувство омерзения и страха, как только мне случалось видеть человека с такой бородой. На совете, созванном старейшинами обоих племен, было выяснено, что Рукстон и его шайка бродили здесь с недобрыми намерениями. Должно быть, они хотели увести лошадей, но, обнаруженные случайно в овраге, начали стрелять в нас, детей. Убийство конокрадов было оправданным актом защиты и справедливой карой. Вожди решили отметить это событие танцем Победы в тот же вечер. То был последний большой танец Победы в нашей истории. Многочисленные костры освещали луг, вокруг них вертелись полунагие воины, раскрашенные в боевые цвета. Грохот барабанов разносился по всей долине; он заставлял живее биться сердца не только танцующих воинов, но и женщин и детей. Некоторые пили водку, но и те, что не пили, тоже были словно в опьянении. Я с несколькими ребятами взобрался на холм. Мы уселись на траве. Как зачарованные глядели мы на живописное зрелище. С одной стороны блестели огни костров, звучал колдовской ритм барабанов, мелькали силуэты танцующих воинов и слышалась песнь Победы; с другой стороны лежала погруженная в темноту прерия. Это была безопасная, дружественная прерия, в ней уже не было ни одного врага, ничто больше нам не угрожало. Таким привлекательным рисовался мне и моим товарищам в ту ночь наш индейский мир. Я глубоко чувствовал его красоту, хотя сердце мое и сжимала скорбь о Пононке… На следующий день к нам приехали несколько сородичей из северной группы черноногих. Они привезли чрезвычайной важности сообщение от Ниокскатоса, которого в последнее время мы считали своим главным вождем. От имени всего племени Ниокскатос подписал с канадским правительством договор, по которому уступал Канаде всю нашу территорию и соглашался перейти в резервации. Главный вождь требовал, чтобы мы прибыли на север и перешли в подчинение канадских властей. В наших жилах еще горячо билась кровь после вчерашнего танца и песни Победы. Первым нашим откликом на ошеломляющую весть было возмущение и порыв к бунту: по существу, Ниокскатос не имел права распоряжаться нашими владениями без нашего согласия. Нет, мы не покоримся, не отречемся от вольной жизни в прериях!.. Но тут же возникали сомнения: как жить дальше, где найти средства к существованию? Ведь уже целый год мы не видели ни одного живого бизона, даже его следов, и олени тоже исчезли… Наши старейшины попросили кроу прибыть к общему костру на беседу. Когда все сошлись и выкурили в полном молчании свои трубки, наш вождь Шествующая Душа рассказал о требовании Ниокскатоса и спросил кроу, что они думают об этом. Вождь кроу быстро ответил: — Наше племя уже несколько больших солнц назад покорилось американским властям и живет в резервациях. Только мы, группа Окоток, продолжаем свободно кочевать по прериям. Еще недавно в прериях были бизоны. А теперь где они?.. Остались от них только иссушенные ветрами черепа да рассыпавшиеся кости. Мы надеялись, что у вас на севере еще есть добыча… — Уже год, как мы не видели бизонов. — К осени, — продолжал вождь группы Окоток, — мы переходим в резервации. Иного пути у нас нет. Дети начинают голодать. Белые люди вторглись в наши охотничьи угодья. А в ваши разве нет? — Вторглись и в наши. — Мои люди вернулись сегодня утром с охоты. На расстоянии половины дня пути отсюда они видели множество белых людей. Снова по прерии тянется огромный караван поселенцев. — Значит, кончились дни нашей охоты и свободы?! На это восклицание Шествующей Души никто не ответил. Все в полном молчании неподвижно глядели на огонь костра. Костер, верный друг индейцев, свидетель их радостей и забот, не мог поведать, каково наше будущее. На следующий день мы, повинуясь зову Ниокскатоса, медленно тронулись на север. СМЕРТЬ СИЛЬНОГО ГОЛОСА Это было печальное путешествие. Вождь Шествующая Душа оказался прав: кончились дни нашей охоты и свободы. Белые поселенцы, как саранча, из месяца в месяц захватывали наши земли. Двигаясь на север, мы пересекали прекрасные родные долины и потоки, но, вместо того чтобы, как прежде, найти там отдых, мы встречали на берегах рек толпы спесивых и самонадеянных колонистов. Люди эти опутали самые плодородные наши земли заграждениями из колючей проволоки и, едва завидев нас, хватались за оружие. Запальчивая и порывистая наша молодежь рвалась в бой, ей не терпелось начать войну и отомстить. Старые воины с трудом сдерживали молодых, так как были убеждены, что ничто уже не сможет изменить ход событий в прериях, а искать спасения в оружии значило лишь рисковать полным истреблением племени. Во время похода старшие собирались каждый вечер у костров, обсуждали вопросы войны и мира, свободы и подневольной жизни в резервации. Мы, ребята, забирались на ближайший холм и размышляли о своей судьбе. С наступлением ночи холод давал себя знать, мы усаживались потеснее и грели друг друга своими телами. — Родители воспитывали нас воинами, учили быть достойными наших предков.. — рассуждали ребята постарше. — Неужели все это впустую? Неужели мы должны стать пленниками белого человека? Возвратившись с холма, мы спрашивали наших отцов, будет ли война. — Нет! — с яростью отвечали они. — Будем есть мясо коров! Осенью канадские власти выделили нам резервацию к северу от Молочной реки. Мы должны были отправиться туда и жить там, как звери в клетке: нам запретили переступать строго установленные границы резервации. Голод заставил нас принять эти жестокие условия. За прошедшее лето мы мало добыли зверя, которого распугали пришельцы, а в резервации нам обещали выдать продовольствие — коровье мясо. Из опыта других племен наши родители уже знали, чего можно ожидать от жизни в резервации, но все-таки они не предполагали, что принудительное бездействие может превратиться в такой страшный кошмар. Прежняя жизнь свободного индейца состояла из длинной цепи увлекательных приключений, постоянных неожиданностей, трутной борьбы за существование, а тут внезапно исчезли все эти возбудители жизненной энергии. На долгие годы краснокожего человека придавило томительное прозябание, тоска и мертвящая скука. Мир его представлений рухнул, все словно пошатнулось, затянулось зловещей мглой. Нас настойчиво толкали на «тропу белого человека», но это еще более усиливало нашу отрешенность. Белые миссионеры были щедры на бесконечные нравоучения о боге белых людей, они выражали подчеркнутое отвращение не только к нашей вере, но и ко всем нашим привычкам и обычаям, которые были нам так дороги и неразрывно связаны со всей нашей жизнью. Миссионеры унижали нас на каждом шагу, а с опытными, заслуженными воинами, великую жизненную мудрость которых мы хорошо знали, они поступали как с несмышлеными ребятами. Наш бог, если подводить его под европейские понятия, жил в прериях и лесах, где мы знали каждую тропу. Мы верили, что он окружает нас всюду, что он — душа деревьев, животных, зверей, озер, рек и гор. Кто из нас хотел приблизиться к Великому Духу, тот выходил в прерию или к реке и там оказывался в непосредственной близости к нему. Теперь мы начали говорить о новом боге, но никто не мог твердо указать, где именно он находится. Новый бог, говорили нам, велит якобы платить добром за любое зло. Значит ли это, что мы должны любить белых захватчиков, которые безжалостно сгоняют нас с наших же земель? Или делиться с ними порохом и пулями, когда они из-за протянутых колючих заграждений предательски стреляют в нас? Нас всячески унижали. Приказали остричь длинные волосы — гордость каждого воина. Велели переодеться в европейское платье, в котором индеец выглядит смешно, как чучело. Запретили раскрашивать лицо. Почти в самом начале нашей жизни в резервации открылась школа. В наших глазах она тоже стала символом власти белого захватчика и потому была встречена недоброжелательно не только родителями, но и детьми. В нас прежде всего говорило чувство сопротивления. Однако отдельные люди нашего племени уже давно начали понимать, что знания необходимы человеку. Среди своих ровесников я был исключением: я не мог дождаться, когда меня пошлют в школу. Она не внушала мне никакого отвращения, — наоборот, я испытывал радостное волнение. О причинах этого легко было догадаться: букварь, подаренный мне Фредом, вызывал во мне лихорадочную жажду знания. Я часто рассматривал ярко раскрашенные картинки из жизни белого человека, и все сильнее хотелось мне узнать побольше о далеком и неведомом мире белых. Вот уже несколько лет я жил под влиянием этой волнующей книги.
book-ads2
Перейти к странице:
Подписывайся на Telegram канал. Будь вкурсе последних новинок!